герцога.
— Мне донесли, — сказал третий сенатор, — что исчез также и герцог святой Агаты. Кроме того, в порту нет фелукки, которой мы обычно пользовались для особо секретных поручений.
Оба старых сенатора переглянулись, словно только сейчас начиная догадываться об истине. Они поняли, что дело безнадежно, и, так как их функции были чисто практические, они не стали терять время на бесполезные сожаления.
— У нас есть два неотложных дела, — сказал старший. — , Во-первых, мы должны как следует похоронить старого рыбака, чтобы предотвратить какое-либо новое недовольство, и, во-вторых, необходимо избавиться от пресловутого Якопо.
— Но его еще надо поймать, — заметил синьор Соранцо.
— Это уже сделано. И где, вы думаете, его схватили, господа? В самом Дворце Дожей!
— На плаху его, немедленно!
Оба старца вновь обменялись взглядами, по которым можно было понять, что, состоя и раньше членами Совета Трех, они понимали многое такое, о чем их молодой коллега и не подозревал. Во взглядах этих было еще и нечто напоминавшее сговор взять власть над чувствами новичка, прежде чем приступить открыто к своим страшным обязанностям.
— Ради Святого Марка, синьоры, в этом случае пусть справедливость торжествует открыто! — продолжал ничего не подозревавший Соранцо. — Какого снисхождения может ждать наемный убийца? Нужно как можно шире оповестить народ о нашем суровом и справедливом приговоре — это лучше всего будет характеризовать нашу власть!
Старые сенаторы кивнули в знак согласия со своим коллегой, говорившим с жаром молодости и неопытности и прямотой благородной души. Лицемеры, согласно распространенному образу действий, часто прикрываются молчаливым согласием.
— Конечно, очень хорошо утверждать справедливость, — ответил более пожилой. — Вот, например, в Львиной пасти найдено несколько доносов на неаполитанца, герцога святой Агаты. Я предоставляю вам, мои умудренные опытом коллеги, разобрать их.
— Избыток ненависти выдает их происхождение! — воскликнул самый неискушенный из членов Совета. — Могу поручиться жизнью, синьоры, что все эти обвинения порождены личной злобой и недостойны внимания республики! Я много встречался с герцогом святой Агаты и могу сказать, что это в высшей степени достойный человек!
— Это не помешало ему претендовать на руку дочери старого Тьеполо!
— Молодость всегда поклоняется красоте, и это вовсе не преступление. Он спас жизнь синьоры, а в том, что молодость испытывает такие чувства, нет ничего удивительного!
— Не забывайте, что Венеция, так же как и самый молодой из нас, может также испытывать чувства, синьор!
— Не может же Венеция вступить в брак с наследницей!
— Разумеется, Святому Марку придется удовлетвориться ролью благоразумного отца. Вы еще молоды, синьор Соранцо, а донна Джульетта редкая красавица! С течением времени оба вы станете иначе относиться к судьбам государств, как и к судьбам отдельных семейств… Но мы понапрасну тратим время на пустые разговоры — ведь нашим агентам еще не удалось разыскать беглянку. Сейчас самый неотложный вопрос — как нам избавиться от Якопо. Показал ли вам его светлость письмо от римского папы относительно перехваченных донесений?
— Да, показывал. Наши предшественники ответили достаточно исчерпывающе, и тут нам больше делать нечего.
— В таком случае, мы можем серьезно заняться делом Якопо Фронтони. Нам нужно будет собраться в зале инквизиции, чтобы свести преступника с его обвинителями. Это серьезное испытание, синьоры, и Венеция уронит себя во мнении народа, если высшее судилище отнесется к приговору без должного внимания.
— На эшафот негодяя! — снова воскликнул Соранцо.
— Возможно, его постигнет эта участь или даже еще худшая — колесование. Более глубокий разбор дела покажет нам, какое решение правильнее будет вынести.
— Когда речь идет о безопасности наших граждан, может быть только одно правильное решение! Я никогда прежде не жаждал смерти человека, но сейчас я жду этого с нетерпением.
— Ваше справедливое негодование, синьор Соранцо, будет удовлетворено: предвидя безотлагательность дела, наш коллега, достойный сенатор, и я сам уже отдали необходимые распоряжения. Близится назначенный час, и мы все встретимся в зале инквизиции, чтобы выполнить свой долг.
Затем разговор перешел на более общие темы. Это тайное и необычное судилище, которое не имело определенного места для своих собраний и которое выносило приговоры то на площади, то во дворце, среди шумных забав маскарада, или в церкви, на веселых сборищах и в кабинете одного из его членов, должно было разбирать множество самых разнообразных дел. В его состав входили только люди знатного происхождения, но так как не все они рождались на свет одинаково способными к жестокости, то порой случалось, как, например, сейчас, что двум более искушенным членам Совета приходилось преодолевать благородные устремления их коллеги, прежде чем пустить в ход всю эту адскую машину.
Любопытно, что общество обычно устанавливает гораздо более жесткий критерий истины и справедливости, чем это претворяется в жизнь каждым его отдельным членом. Причина такого положения совершенно очевидна, ибо природа наделила всех людей пониманием этого права и от него отказываются лишь под давлением сильных личных соблазнов. Мы восхваляем добродетель, которой не можем подражать. Поэтому страны, общественное мнение которых имеет наибольшее влияние, обретают и более чистые нравы. Из этого следует, что при господстве правильной системы взглядов неизбежно совершенствуется и национальная мораль.
Ужасно положение того народа, у которого законы и постановления властей ниже личных принципов самих граждан, ибо этот факт доказывает, что подобный народ не является хозяином своей судьбы и, что еще страшнее, коллективная сила его используется для разрушения тех самых качеств, из которых слагается добродетель и которые во все времена необходимы для борьбы с постоянными эгоистическими устремлениями. Точное представление о законности всякого рода привилегий еще важнее для сильных мира сего, чем для простых граждан, ибо ответственность, являющаяся сущностью свободного правления, более чего-либо иного заставляет так называемых слуг народа следовать призывам своей совести.
Широко распространенное мнение, будто республика не может существовать, если гражданам ее не свойственна истинная добродетель, настолько льстит нам, что мы редко берем на себя труд выяснить, верно ли оно; но нам ясно, что следствие здесь принимается за причину. Если в республике народ — истинный носитель власти, то утверждают, что он обязан обладать высокими моральными качествами, чтобы правильно ее использовать. Если говорить о законах, то это утверждение одинаково справедливо как в применении к республике, так и к другим формам правления. Но ведь управляют же монархи, а далеко не все они бывают образцами добродетели; и властвующая аристократия часто не обладала даже минимумом этих моральных качеств, что доказывает все наше повествование. То положение, что при прочих равных условиях граждане республики по своему моральному уровню гораздо выше, чем подданные государств с любой иной формой правления, является почти бесспорным, ибо там ответственность перед общественным мнением, которую несет вся администрация, и установившаяся мораль, характеризующая общие настроения, будут влиять на всех и не позволят государству превратиться в изъеденный продажностью механизм, как это бывает там, где порочные установления направляют это влияние по порочному пути.
Случай, о котором мы рассказываем, является свидетельством справедливости приведенных выше рассуждений. Синьор Соранцо был весьма достойным человеком, а счастливая семейная жизнь еще укрепила в нем его природные склонности. Подобно многим венецианцам своего сословия, он время от времени принимался изучать историю и политику фальшивой республики, и сила кастовых интересов и неверно понятых собственных нужд заставила его признать различные теории, кои он отверг бы с отвращением, если б это было предложено ему в другом виде. И все же синьор Соранцо не поднимался до настоящего понимания действий той системы, которую он был рожден поддерживать. Даже такое государство, как Венеция, вынуждено было в какой-то мере считаться с общественным мнением — о чем только что шла речь, — показывая всему остальному миру лишь ложную картину своих истинных политических идеалов. Однако «многие из этих “идеалов” были слишком очевидны, чтобы их удалось скрыть, и они с трудом воспринимались человеком, чей ум еще не был развращен опытом; но молодой сенатор предпочитал закрывать на это глаза; если же эти принципы вторгались в его жизнь, влияя на все, кроме той жалкой, призрачной и мнимой добродетели, награда за которую еще так далека, он был склонен искать некие смягчающие обстоятельства, могущие оправдать его покорность.
В таком душевном состоянии сенатор Соранцо был неожиданно избран в Совет Трех. В юности он считал власть, которой теперь его облекли, пределом своих желаний. Воображение рисовало ему тысячи картин его благотворной деятельности, и только с годами, узнав, сколько преград возникает на пути тех, кто мечтает о Добрых делах, он понял, что все, о чем мечтал, неосуществимо. Поэтому он вошел в состав Совета, мучимый сомнениями и мрачными предчувствиями. В более поздние времена, при такой же системе, видоизмененной лишь несколько просвещением, явившимся результатом развития книгопечатания, синьор Соранцо, возможно, стал бы сенатором в оппозиции, то ревностно поддерживающим какие-либо меры по улучшению общественного устройства, то любезно уступающим требованиям более жесткой политики, но всегда соблюдающим свои собственные интересы и едва ли понимая, что он на деле совсем не тот, кем кажется. Однако виной тому был не столько он , сам, сколько обстоятельства, заставлявшие его при , столкновении долга с личными интересами отдавать предпочтение личной заинтересованности.
Впрочем, оба старых сенатора даже не предполагали, какого труда им будет стоить подготовить синьора Соранцо к исполнению обязанностей государственного деятеля, коренным образом отличавшихся от тех, к которым он привык, когда был простым гражданином.
Старые члены Совета продолжали разговор, не открывая своих прямых намерений, но всеми способами объясняя свою политику; беседа длилась почти до того часа, когда все они должны были собраться во Дворце Дожей. Тогда они покинули дом с такими же предосторожностями, как и вошли в него, чтобы никто из простых смертных не догадался об их действительных функциях.
Самый пожилой появился во дворце некоего патриция на празднестве, которое украсили своим присутствием благородные красавицы и откуда исчез потом так, что этого никто не заметил. Другой посетил дом лежавшего при смерти друга и долго беседовал там с монахом о бессмертии души и надеждах христианина; на прощание он получил благословение монаха, и вслед ему раздались похвалы всей семьи.
Синьор Соранцо до последней минуты пробыл в кругу семьи. Освеженная легким бризом, донна Джульетта вернулась с прогулки еще прелестнее обычного; ее мягкий голос и нежный смех старшей дочери еще звучали в ушах сенатора, когда он выходил из гондолы, причалившей под мостом Риальто. Надев маску и закутавшись плотнее в плащ, синьор Соранцо смешался с толпой и направился узкими переулками к площади Святого Map-ка: В толпе ему не грозили любопытные взгляды. Обычай носить маску часто оказывался весьма полезным для венецианской олигархии,
