русло быстрого развития капитализма

воздействием исторической среды — капиталистического окружения.

По аналогии с этими, хорошо известными историческими законо-

мерностями минования той или иной ступени развития было высказа-

но мнение, что феодализм мог лишь в тех случаях возникнуть в исто-

507

рии тех или иных народов непосредственно на основе разложения

первобытнообщинного способа производства, т. е. минуя рабовладель-

ческую формацию, когда окружающая социально-историческая среда

была уже феодальной и соседние народы прямо или косвенно способ-

ствовали феодализации. Однако конкретно-исторический материал да-

леко не во всех случаях дает основание для такого объяснения генези-

са феодализма. Поэтому в марксистской исторической литературе дав-

но уже была предложена и другая концепция: феодализм может воз-

никать двумя разными путями: по терминологии П. И. Кушнера, «пер-

вичным», когда он возникает из разложения первобытнообщинного

строя, и «вторичным», на основе разложения рабовладельческого

строя. Эта схема была приложена впоследствии к объяснению многих

частных исторических явлений, в том числе — генезиса феодализма у

восточных славян (К. И. Тарковский и И. В. Созин), у армян (Я. А. Ма-

нандян) и многих других народов, а также получила теоретическую

разработку (М. Н. Мейман и С. Д. Сказкин).

Иными словами, в настоящее время в советской исторической ли-

тературе налицо два предложенных ответа на вопрос о путях генезиса

феодализма. Во-первых, мнение, что феодализм закономерно разви-

вался лишь там, где ему предшествовал мало-мальски развитой рабо-

владельческий способ производства (С. П. Толстов, Б. А. Ранович, С. Т.

Еремян и др.), а в прочих местах мог появиться лишь как плод внешне-

го воздействия со стороны народов, уже стоящих на пути феодального

развития. Эта точка зрения логически стройна, но оказывается в про-

тиворечии со многими историческими фактами. Во-вторых, налицо

указанная мысль о возможности двух путей генезиса феодализма. Эта

точка зрения гораздо гибче в смысле согласуемости с эмпирическим

материалом, но она ставит серьезные трудности перед теорией исто-

рического материализма. Понятие общественно-экономических фор-

маций может потерять свою неразрывную связь с идеей закономерного

прогрессивного развития, как только допускается, что последователь-

ность их не строго необходима. Оно лишается при этом своей основ-

ной черты — всеобщности, следовательно, в сущности перестает быть

законом. Огромное философско-историческое содержание этого по-

нятия может в конечном счете уступить место своего рода типологии.

Таким образом, теория феодализма остается незавершенной до тех

пор, пока не сделан выбор между этими двумя истолкованиями генези-

са феодализма или не предложено какое-либо третье.

Таким третьим решением может оказаться мысль, высказанная Мар-

ксом во Введении к работе «К критике политической экономии»: фео-

дальный строй возникает путем синтеза двух источников — продуктов

разложения рабовладельческого и продуктов разложения первобытно-

общинного строя. Эта же мысль применена Энгельсом к анализу воз-

508

никновения раннефеодальных обществ. Однако понятие «феодального

синтеза» не подвергалось теоретической разработке в советской исто-

риографии. Попробуем наметить возможные пути раскрытия теорети-

ческого содержания этого понятия и тем самым проверить его пер-

спективность как в философско-историческом смысле, так и в качестве

орудия объяснения конкретно-исторических явлений.

Начнем со спора романистов и германистов, лежащего у истоков

буржуазной европейской медиевистики. Те историки, которых назвали

романистами, — самый яркий из них Фюстель де Куланж, — путем кро-

потливого анализа документов раннего средневековья доказывали, что

в конечном счете буквально все общественные институты, нормы, ка-

тегории феодального строя восходят к римским истокам. Феодальная

Европа не сохранила ничего от варварского быта племен, завоевавших

Рим; напротив, он в конце концов сам завоевал их изнутри своим бес-

смертным наследием. Потребовалось много изощренной исследова-

тельской эрудиции, чтобы согласовать эту концепцию с реальностями

европейского средневековья. И все же в известной мере это было дос-

тигнуто. Но с неменьшим упорством и исследовательским мастерством

другое течение медиевистов, прозванных германистами, строили об-

ратную концепцию. Так, Маурер с великолепной эрудицией и точно-

стью исторического анализа представил порядки, нормы и установле-

ния феодализма как прямой результат развития общинного быта вар-

варских племен. Он показал, в частности, как общинное начало преоб-

разовалось в правовой и административный строй деревни и города,

поместья и государства средневековой Европы.

Сама убедительность аргументов обеих противоположных школ

показывала, что на стороне каждой из них есть доля истины. А отсюда

применительно хотя бы к одному лишь западноевропейскому истори-

ческому материалу сам собой напрашивался вывод, что «для изучения

генезиса феодализма необходимо исследовать, с одной стороны, кри-

зис рабовладельческого общества, приведший к его падению, и те за-

родыши феодальных отношений, которые вызревали внутри этого об-

щества; необходимо изучить, с другой стороны, то общественное раз-

витие, какое проходили к этому времени различные племена так назы-

ваемых «варваров» — кельтов, германцев и славян…» (Е. А. Космин-

ский). Иными словами, необходимо выяснить, как произошло взаимо-

действие, слияние этих двух глубоко различных, даже противополож-

ных источников, породившее феодализм.

Действительно, изучение классических раннефеодальных образо-

ваний, таких, как Франкское государство, полностью подтвердило пра-

вильность этого пути, плодотворность понятия феодального синтеза

как ключа к объяснению генезиса феодальных порядков. Но обладает

ли это понятие той всеобщностью, которая нужна для преодоления

509

указанных чисто теоретических трудностей? Для ответа на этот вопрос

нам придется в более или менее отвлеченной форме рассмотреть воз-

можность перехода к феодализму в чистом виде от рабовладельческого

строя или от первобытнообщинного строя варварских племен.

Приходится признать, что теоретические проблемы рабовладельче-

ского строя разработаны в нашей историографии меньше, чем фео-

дального. Много неясного в периодизации ступеней развития рабовла-

дельческого строя, в коренных категориях экономики рабовладельче-

ского способа производства, в определении удельного веса рабства эк-

зогенного (проистекающего из внешних захватов) и эндогенного (ре-

зультата закрепощения свободных общинников внутри страны). Не уг-

лубляясь в эти вопросы, скажем лишь, что, по-видимому, в широком

смысле рабовладельческий строй прошел три ступени развития:

1) домашнее (или патриархальное) рабство, являющееся, если не пол-

ностью, то в значительной степени экзогенным; 2) более развитое раб-

ство древневосточных обществ, имеющих тенденцию поработить на-

селение внутри страны и закрепить его порабощенное положение;

3) античное рабство, являющееся снова по преимуществу экзогенным

и связанное с решительным запретом обращать в рабство сограждан.

Именно ступени, характеризующиеся преобладанием экзогенного

рабства, представляют особенный интерес для теории исторического

развития. Ведь при этом оказывается, что, в условиях относительно

еще невысокого развития орудий и средств труда, главная производи-

тельная сила общества, т. е. масса непосредственных производителей с

их трудовыми навыками и приемами, снова и снова привлекается в

данную страну извне; мало того — из недр народов, стоящих явно ни-

же ее по уровню своего исторического, экономического, культурного

развития. Чем был бы древний Рим без непрестанно пополнявшихся

рядов германских, кельтских, славянских и прочих рабов, строивших

города и дороги, храмы и дворцы, возделывавших поля и создававших

роскошь? Но в то же время разве кто-нибудь из них умел в варварской

глуши своей родины выполнять именно такую работу, которую потре-

бовали от него новые господа? Тут перед историком культуры и тех-

ники встает задача не упустить глубокую взаимосвязь двух миров, но и

не преувеличить ее. Варварские народы, находившиеся за рубежами

античных рабовладельческих государств, развили у себя дома ошелом-

ляющее нас мастерство строительства каменных громад, дольменов,

кромлехов и менгиров, искусство ставить вертикально каменные пли-

ты и столбы и каким-то чудом покрывать их сверху исполинскими

глыбами-крышами; и именно элементы этого их мастерства лежат в

основе великих и прекрасных сооружений из каменных глыб, но уже

подчиненных изощренному архитектурному плану, составляющих не-

разрывную часть высокой античной культуры.

510

С точки зрения политической экономии такого рода удивительные

парадоксы рабовладельческого общества впервые рассмотрены в спе-

циальной работе советского историка А. В. Мишулина: процесс вос-

производства в античном рабовладельческом обществе оказывается не-

возможным без регулярных и грандиозных по своим масштабам захва-

тов «извне», причем захватов не только продуктов труда других наро-

дов, но прежде всего части самих этих народов, становящихся внутри

рабовладельческого государства основной производительной силой,

основным производящим классом. Все эти парадоксы античности за-

ставляют усомниться в точности и определенности таких, казалось бы,

простых понятий, как «внутри» и «извне». Где здесь подлинная грани-

ца внешнего и внутреннего? Не ошибаемся ли мы, поддаваясь полити-

ко-юридической иллюзии, будто она совпадает с границей государст-

ва? И в самом деле, навряд ли марксисту пристало смешивать понятие

«общества» с представлением о военно-политической власти над той

или иной территорией. С одной стороны, на этой территории жили

многие народы, экономически мало связанные между собой. С другой

стороны, на эту территорию непрерывно откачивались люди, несчет-

ные множества людей, так же как и созданные ими материальные цен-

ности, с прилегающих и даже отдаленных территорий, населенных

другими народами. При более широком взгляде представляется, что

«варвары» и «греки», «варвары» и «римляне», были двумя органически

прикованными друг к другу половинами или полюсами сложного ог-

ромного единства. Это было антагонистическое единство. При этом не

только рабовладельческое государство нельзя мыслить себе вне окру-

жающей варварской среды — источника всех его жизненных сил. Сами

варварские народы подверглись глубокой трансформации в условиях

этого великого противостояния. Историки много спорили о социаль-

ных причинах того строя, который принято называть «военной демо-

кратией». Из предложенных научных гипотез, освещающих разные

стороны явления, особенно заманчивой представляется та, которая ви-

дит в этой своеобразной государственности, возникающей раньше воз-

никновения классов, государственность, обращенную вовне, порож-

денную непосредственно или опосредованно существованием военной

угрозы со стороны ближе или дальше лежащего рабовладельческого

государства.

Так было не только в лучше нам известном западном древнем мире.

Великие рабовладельческие державы древнего Ирана, древней Индии,

древнего Китая, эллинистические государства Азии были окружены

такими же океанами бившихся об их берега варварских народов, то

оборонявшихся, то нападавших, выражавших в не меньшей мере чем на

Западе нечто отнюдь не «внешнее», а внутренний антагонизм древнего

мира как поляризованного целого. Чем глубже становилась эта поля-

511

ризация, чем отчетливее она материализовалась в форме всяческих

«китайских стен» и «римских валов», деливших обе неразделимые по-

ловины, тем неизбежнее приближался час прорыва и растворения од-

ной половины в другой. В конкретной истории древних рабовладельче-

ских государств было много отдельных варварских вторжений, как и

проникновений варваров в качестве военных поселенцев, федератов и

пр. Мы сейчас хотим лишь констатировать итог в самой обобщенной

форме. Варварский океан, хлынув на берег, прорвав плотины, наводнил

рабовладельческий материк. Мы отвлечемся также от возрождений ра-

бовладельческого строя, переноса с места на место центра древних

империй. Для постановки проблемы феодального синтеза нам важно

только то, что в конечном счете эта диффузия совершилась, что она и

только она знаменовала конец рабовладельческой общественно-эконо-

мической формации.

В классически чистом случае это было именно вооруженное втор-

жение варварских полчищ, мстителей, разорявших и порабощавших

тех, кто веками черпал из их гущи своих рабов или грозил им порабо-

щением. Так была захлестнута Западная Римская империя. Уже в «вар-

варских правдах» мы находим следы как начинающегося синтеза, так и

заканчивающегося вторжения. Вызывавший столько споров параграф

Салической Правды «О переселенцах», может быть, проще всего рас-

шифровывается как отзвук вселения в римские виллы новых и новых

жильцов — варваров. И все же эти великие переселения, завоевания,

эти вселения и расселения новых народов на землях старых империй,

нередко сопровождавшиеся освобождением рабов и порабощением

прежних господ, были еще не рождением нового общественного

строя, а смертью старого. Это было еще не синтезом, а смешением.

Но во всемирно-историческом масштабе можно говорить, что от-

сюда начинается становление нового общества, являющегося в извест-

ном смысле столетиями развивавшимся синтезом тех двух полюсов, на

которые был расколот древний мир. Не только ранний феодализм, всю

историю феодализма можно представить себе как историю этого про-

грессировавшего и усложнявшегося синтеза.

С самого начала можно наметить три варианта развития феодально-

го синтеза. В одних конкретно-исторических условиях получилось так,

что первобытнообщинный строй количественно преобладал над остат-

ками и традициями рабовладельческой античности.