В других условиях

неравномерность была обратная: античное наследие продолжало до-

минировать над первобытнообщинным. Наконец, возможен случай,

когда синтезирующиеся стороны представлены более или менее рав-

номерно. Для западноевропейского мира это, скажем: Британия, Ита-

лия и Галлия. Могут быть найдены и еще более крайние формы, когда

одно из двух начал представлено минимально и на первый взгляд ка-

512

жется отсутствующим. Возьмем, к примеру, Скандинавию и Византию.

Наша задача здесь — не разбирать все бесчисленные конкретные вари-

анты, а проверить мыслимость обобщения, что во всех без исключения

случаях феодализм был все же хотя бы крайне непропорциональным

синтезом этих двух противоположных и нераздельных начал (кроме

тех случаев, когда он был перенесен к тому или иному народу от дру-

гих, уже имевших у себя более или менее развитый феодальный

строй).

Много страстных споров порождает вопрос о возможности приме-

нения такой всемирно-исторической концепции к истории древней

Руси и ее феодализации. Хотя широко известна связь древней Руси с

Византией, связь такая неразрывная, что было бы преуменьшением на-

звать ее просто тесной и глубокой, в сознании многих историков все

же почему-то древнеславянские племена — это «мы», а Византия — это

«чужеземное влияние». По старой привычке мышления кровное, ан-

тропологическое родство почитается наиболее подлинным. Но ведь

отнюдь не лишено объективных оснований и отнюдь не обидно ни для

западноевропейских стран, ни для России, что Киевская Русь стоит к

Восточно-Римской империи примерно в таком же историческом отно-

шении, как Франкское государство — к Западной Римской империи. И

как романские народы Европы восприняли, для своей письменности

латинский алфавит, так восточные славяне — греческий, как средневе-

ковые государи Западной Европы вплоть до XVII в., так и русские,

именовавшие себя, «царями» — «цезарями», мнили себя римскими им-

ператорами. Противники приложения идеи феодального синтеза к ис-

тории, древней Руси ошибаются, представляя себе, что речь идет об

оценке степени «влияния». Понятие феодального синтеза состоит от-

нюдь не в идее взаимных влияний тех или иных народов или культур.

Оно относится к самой глубинной сути внутренних, имманентных за-

кономерностей развития феодализма.

Вероятно, по мере дальнейшей разработки этой идеи будут обнару-

жены еще большие непредвиденные логические трудности. Эту об-

ласть теоретических проблем феодализма можно сравнить не с ариф-

метикой или алгеброй, а с высшей математикой.

Как уже сказано, теория синтеза — это и не вопрос о возникнове-

нии феодализма, а о содержании всей его истории, и не вопрос о вза-

имных внешних влияниях, а о диалектическом взаимопроникновении

противоположностей. Уже в самом начале процесса его будущая диа-

лектика проявляется в том, что оба противостоящих полюса потенци-

ально чреваты феодализмом: 1) в античном рабовладельческом мире

распространяется колонат, но от него нет прямого пути к средневеко-

вому крепостничеству, — между римским колоном и средневековым

крепостным стоит свободный франкский крестьянин (Энгельс); 2) у

513

древних германцев мы находим рабов, посаженных на землю или

имевших свою хижину, но и от них нет прямого пути к феодальным

крепостным, — между таким рабом и средневековым сервом (крепост-

ным) стоит фигура античного раба. Таким образом, это лишь исходные

точки процесса взаимопроникновения противоположностей.

Не следует понимать феодальный синтез в гегелевском духе как

синтез понятий, категорий. Носителями его были люди. Они не обяза-

тельно вторгались на чужую землю, захватывали чужие жилища. Из-

вестна, например, многовековая славянская диффузия в Восточную

Римскую империю; римляне колонизовали варварские страны. Беско-

нечно многообразны исторические формы этой диффузии. Но дело не

сводится даже к переселениям и смешениям масс людей; чем дальше,

тем больше процессы феодального синтеза осуществлялись и через то-

вары, денежную систему, обычаи, право, письменность, мифы, поня-

тия, суждения, идеи. В этом смысле процесс феодального синтеза

можно представить себе как поистине всесторонний, всеохватываю-

щий процесс феодальной истории.

В самом деле, весь феодальный строй необыкновенно многообразен

и представлен целыми гаммами вариаций любого характерного для не-

го явления, укладывающимися между двумя крайностями. Взаимопро-

никновение этих крайностей мало-мальски завершается только к са-

мому концу феодальной эпохи.

Так, трудящиеся при феодализме представляют поистине всю ле-

стницу возможных положений между античными рабами и свободны-

ми варварами. Более того, и раб и свободный землепашец — фигуры

долго, в течение ряда первых столетий далеко не чуждые картине со-

циальной жизни средневековья. Но подлинно типичным для него яв-

ляется персонаж, в той или иной степени сочетающий в себе и того и

другого: полусвободный, крепостной, зависимый. Сами свободные об-

щинники, или аллодисты, в ходе этого синтеза постепенно впитывают

в себя черты рабства, а наиболее бесправные рабы в том или ином от-

ношении раскрепощаются. История феодализма знает также и новую

поляризацию — раскрепощение крестьян вплоть до превращения их в

свободных горожан, закрепощение почти свободных до положения

барщинных рабов. Все эти неисчислимые проявления синтеза пред-

ставляют собой нечто качественно новое, отнюдь не смесь исходных

форм; персонажи европейского феодального общества, при всей пест-

роте, являются носителями феодальных производственных отноше-

ний, которых не было ни в античном Риме, ни у питавшей его варвар-

ской периферии.

Синтез не был прямолинейным процессом. Мы видим и гигантские

отступления вспять и однобокие уродливые опыты истории. Но пред-

ставляется очень обнадеживающей гипотеза о возможности путем ос-

514

торожного анализа всюду и во всем обнаруживать все ту же скрытую

от поверхностного взгляда могучую диалектику. Специфика произво-

дительных сил, хозяйства феодальной эпохи составилась в противо-

борстве двух противоположных традиций. Одинаково прав и тот исто-

рик, который отмечает падение античной техники, и тот, который об-

ращает внимание на усилившуюся расчистку лесов, прогресс системы

севооборота, успехи скотоводства; но дело не просто в падении одно-

го, подъеме другого, а в появлении, развитии и прогрессе чего-то

третьего — нового качества, которое рождалось в этом упадке и в этом

подъеме.

Если романисты делали упор на сохранение в средние века римско-

го принципа частной собственности, в том числе в виде частной алло-

диальной собственности на землю, если германисты подчеркивали

стойкость традиций общинно-племенной собственности, в том числе

земельных прав общины-марки, то и те, и другие, будучи отчасти пра-

вы, не видели главного: феодальная ограниченная земельная собствен-

ность характеризуется не этими реликтами, она представляет собою

качественно новое явление, продукт синтеза. Феодальная земельная

собственность не является механической смесью частной собственно-

сти и коллективной, а рождалась в процессе их взаимного отрицания.

Феодальная собственность является частной, но ограничена тем, что

она включена в «ассоциацию» феодалов — в их иерархию и монопо-

лию. Но, будучи ассоциированной, она отнюдь не является общинной.

Владельческие права крестьян на свои земельные держания также не

являются ни частными, ни общинными, хотя в той или иной мере и

теми, и другими, что отражается в огромном многообразии этих вла-

дельческих прав.

Точно так же средневековый город представляет собой нечто

третье, нечто качественно иное по сравнению как с античным городом,

так и с варварским укрепленным городищем, ныне хорошо известным

археологам, хотя он включает в себя преобразованные черты и того, и

другого.

Бросим взгляд на историю средневекового права и государства. Уже

в «варварских правдах» мы заметили симптомы синтеза. Правда, ка-

жется еще чисто механическим соединением тот факт, что почти все

«варварские правды» фиксируют обычаи чуждых античной культуре

племен на латинском языке и исчисляют наказания в римских денеж-

ных единицах; в иные из них просто вкраплены фрагменты римского

права, кое-как пригнанные. Но это было не внешним смешением, а на-

чалом длительного процесса кристаллизации некоего третьего — фео-

дального права. Оно долго выступало в форме обычного права, подвер-

гавшегося новым и новым переработкам силами знатоков умершего

римского права — легистов. Оно выглядело то антиримским, то рим-

515

ским, а по существу было ни тем, ни другим, а новым феодальным пра-

вом, отражавшим борьбу антагонистических классов феодального об-

щества. Точно так же государства средневекового европейского мира

представляли собой по внешности то как бы прямых преемников вар-

варских племен, то как бы воскрешенную Римскую империю. В дейст-

вительности возникало государство в совершенно новом смысле: ан-

тичное государство не имело никакой связи с этнической общностью,

оно всегда охватывало многие народности, оно было военно-

политическим образованием на чисто территориальной основе; варвар-

ские племена и союзы племен в эпоху великого переселения народов,

напротив, были чисто этническим, но отнюдь не территориальным об-

разованием. С первых шагов феодальные государства были территори-

ально-этническими. Та или другая сторона могла преобладать, выпячи-

ваться на передний план, но все непреодолимее кристаллизовалось но-

вое начало — национальное феодальное государство. Рецидивы «рим-

ской империи» наблюдались время от времени до самого конца фео-

дальной эпохи, преимущественно как раз там, где государства в силу

исторических условий были многонациональными. Но в общем нам

важнее подчеркнуть, что всякое европейское феодальное государство

таило в себе и политическую тенденцию превращения в наднацио-

нальную державу, и обратную политическую тенденцию распадения

на древние племенные части, но в конечном счете эти тенденции все

более взаимно аннулировались, а новое качество все тверже удержива-

лось между двумя крайностями.

Какой бы элемент феодального общественного устройства мы не

взяли, его специфические особенности могут быть вскрыты и описаны

в категориях феодального синтеза. Возьмем военное дело. Если на од-

ном полюсе в начале процесса мы видим римские армии наемников и

федератов, а на другом — варварскую военную демократию и варвар-

скую дружину, то взаимное отрицание и одновременно взаимное про-

никновение этих двух полюсов дадут нам картину военного вассалите-

та, феодальной дружины, рыцарства, а с другой стороны, — всеобщее

ополчение; наконец, в последние века феодальной эпохи это снова на-

емные армии или рекрутский набор, но и то и другое уже основанное

на принципах, прямо противоположных древнему миру.

Наша задача состоит здесь отнюдь не в обзоре развития всех явле-

ний феодализма под указанным углом зрения. Но как не подчеркнуть,

что все без исключения западноевропейские языки, сложившиеся к

началу нового времени, были плодами многовекового синтеза (в самых

разнообразных пропорциях и сочетаниях) латыни и варварских диа-

лектов. Или что христианство, каким мы его видим к началу нового

времени, представляет собой плод столь же многообразного сращения

некогда враждебных друг другу античных его начал с родо-племенны-

516

ми верованиями, сращения, принявшего форму культа святых, церков-

ных праздников и вообще почти всей религиозной обрядности.

Снова и снова надо подчеркивать, что идея феодального синтеза это

отнюдь не идея «культурных влияний». Идея феодального синтеза це-

ликом покоится на представлении, что в древнем мире рабовладельче-

ское государство и его варварская периферия представляли подлинное

единство, подлинное целое и что феодальный синтез совершался внут-

ри этого целого. Понятно, что тут обычное представление о внешнем

влиянии полностью исключается. Оно применимо, как уже отмеча-

лось, только в тех случаях, когда речь идет о воздействии более феода-

лизированных стран на менее или вовсе еще не феодализированные.

Чем менее пропорционален, менее уравновешен феодальный син-

тез, тем менее зрело и полновесно феодальное общество. Карта сред-

невекового мира показывает, что народы, шедшие по пути наиболее

пропорционального и прогрессивного феодального синтеза, соседили

с народами, где он был выражен до крайности однобоко, каковы нор-

манны и Византия, каковы тюрки и арабы. Сплошь и рядом в феодаль-

ном мире народы с менее пропорциональным синтезом были носите-

лями отсталости и агрессивности, облекавшихся в форму претензий на

мировое господство. Так, например, в XIII в. на базе полуварварской

феодальной Швабии в Европе и полуварварской Монголии в Азии как

снежная лавина выросли две захватнические империи — Штауфенов и

Чингисидов, подчинившие себе множество народов и стран, по суще-

ству зашедших гораздо дальше них в своем феодальном развитии. Пол-

ным всемирно-исторического трагизма был одновременный напор этих

двух империй на зажатую между ними феодальную Русь (см. нашу ста-

тью «Ледовое побоище и всемирная