отноше-

ния средневековых авторитетов к купле и продаже товаров, ни отно-

шения к этому явлению как новому, противопоставления его осталь-

ным явлениям феодальной экономики. Напротив, оно рассматривается

как естественное и привлекает большое внимание схоластов, пытаю-

щихся развивать теорию стоимости Аристотеля. Центральным поняти-

3

См. Л. М. Мордухович. Очерки истории экономических учений. (От античных мысли-

телей до родоначальников буржуазной классической политической экономии). М., 1957.

174

ем выступает эквивалентность. Так, Альберт Великий (XIII в.), рас-

смотрев разные виды обмена, говорит о том, что обмениваются не

только продукт на продукт, т. е. не только потребительские стоимости:

«Ведь меняющий зерно не всегда нуждается в башмаках, чтобы пере-

менить зерно на башмаки. Такая мена делается не по эквивалентности

обмениваемых вещей, но скорее пропорционально стоимости одной

вещи к стоимости другой вещи, а пропорциональность устанавливает-

ся по нужде, которая есть причина мены». Тут, как видим, причина,

побуждающая человека к продаже, не тождественна его потребности в

приобретении другой вещи (действительно, он мог продавать, напри-

мер, для уплаты феодальной ренты), но всякая рыночная сделка рас-

сматривается в принципе как обмен эквивалентов. Фома Аквинский

также детально разработал учение о стоимости, выражающейся в экви-

валентности купли-продажи и нарушаемой во всех случаях и при всех

разновидностях торгового обмана, а также почти всегда при продаже с

прибылью. Это представление лежит в основе понятия о «справедли-

вой цене». Однако «справедливая цена», с другой стороны, формиру-

ется и уровнем дохода, приличествующего тому сословию, к которому

принадлежит продавец товара, следовательно, «справедливая цена» в

ряде случаев подразумевает продажу не по стоимости, накидку сверх

эквивалента.

В отличие от всего этого чем-то весьма противоестественным и дур-

ным представлялась средневековым схоластам прибыль ростовщиков и

купцов-посредников. Еще Карл Великий писал в 806 г.: «Постыдную

прибыль получают те, кто разными неблаговидными способами стара-

ются собрать в одно место что-либо с целью прибыли». Испанец Рай-

мунд из Пеннафорта (XIII в.) доказывал, что скупщиков следует нена-

видеть, «как отвратительных зверей». Средневековая дворянско-цер-

ковная мысль выработала обильные теории и аргументы в осуждение

ростовщических процентов, всяческих видов ссуды, торговой прибы-

ли, извлекаемой из конъюнктуры4

. При этом Фома Аквинский особен-

но подчеркивал различие между займом денег и наймом земли: в пер-

вом случае плата за пользование (проценты) незаконна, во втором —

законна, потому что здесь собственность на имущество остается в ру-

ках землевладельца и таким образом право на имущество (землю) раз-

дваивается.

Во всей этой ожесточенной борьбе дворянско-церковной мысли

против ростовщической лихвы и купеческого барыша следует видеть

отнюдь не выражение какого-либо объективного экономического про-

тиворечия между рентой и прибылью, между земельной собственно-

4

См. П. Г. Виноградов. Экономические теории средневековья. — «История экономиче-

ской мысли», под ред. В. Я. Железнова и А. А Мануйлова, т. 1, вып. 3. М., 1916.

175

стью и капиталом. Нет, ведь ростовщические операции монастырей не

вызывали никаких протестов. Все дело было в том, что ростовщики и

купцы были, как правило, выходцами из «неблагородных», прибыль же

их являлась, как мы уже знаем, присвоением части феодальной ренты.

Вот этот захват денежным капиталом частиц феодальной ренты, отры-

ваемых таким образом от совокупного дохода «благородных» сосло-

вий, и бесил дворянско-церковных идеологов.

Но показательно то, что этот гнев не усиливался, а смягчался по

мере развития феодализма и в конце концов, если не считать своеоб-

разного рецидива в учении Лютера, вовсе утих; ясно, что его порожда-

ло не непримиримое противоречие: дворянская идеология легко при-

мирилась с существованием наряду с «благородными» сословиями еще

и «полублагородного», «среднего» слоя, участвующего в дележе фео-

дальной ренты, но совершенно необходимого для высасывания ее из

производительного населения. Характерно также, что в идеологии

средневекового Востока вообще почти не наблюдалось такого осужде-

ния ростовщичества и торговли даже на ранних исторических этапах.

Сам Фома Аквинский при всем своем неодобрении прибыли при-

знавал, что торговля и торговцы необходимы в государстве. Конечно,

писал он, было бы лучше, если бы каждое государство производило все

то, что ему нужно, но так как это редко возможно, то нельзя не счи-

таться с деятельностью купцов, даже иностранных. Последующее раз-

витие экономической мысли в феодальную эпоху не только все более

санкционирует деятельность купцов, но и становится преимуществен-

но развитием теории этой самой купеческой деятельности. Так возни-

кают сначала монетарная система, затем развившийся на ее основе

меркантилизм.

Меркантилизм был одновременно первой теоретической разработ-

кой капиталистического способа производства и последней теоретиче-

ской разработкой феодального способа производства. Вместе с тем

меркантилизм был и экономической политикой дворянских государств

в XV–XVIII вв. Насколько поверхностно и ошибочно было понимание

меркантилистами капиталистических отношений, настолько же точно

кое в чем они отразили специфику феодальной экономики, хотя и не

проникнув в нее особенно глубоко. Так, их тезис, что внутри страны

для капитала не создается никакой прибавочной стоимости, и она мо-

жет возникать только в сношениях одной нации с другими5

, выглядя-

щий нелепым заблуждением с точки зрения политической экономии

капитализма, в действительности весьма близко отражает охарактери-

зованные выше свойства денег и денежного капитала при феодализме.

5

См. К. Маркс. Теории прибавочной стоимости, ч. I. 1936, стр. 38. Взгляды мерканти-

листов представлены в сборнике «Меркантилизм», под ред. И. С. Плотникова. Л., 1935.

176

Учение физиократов было уже собственно буржуазной экономиче-

ской теорией. Если они и отразили подчас довольно глубоко некото-

рые стороны экономики феодализма, то только потому, что требовали

не уничтожения феодализма, а перенесения с молодой промышленно-

сти на феодальный сектор общественного хозяйства всей тяжести на-

логовой политики абсолютистских властей. Физиократам тем самым

понадобилось доказать, что дворянское поместье создает излишек,

«чистый продукт», который может быть экспроприирован государст-

вом, т. е. понадобилось приоткрыть завесу над феодальной рентой и

механизмом ее образования. «Экономическая таблица» Кенэ отразила

также некоторые специфические черты воспроизводства и обращения

при феодализме.

Но со времени победы капитализма буржуазная экономическая

мысль перестала развивать экономическую теорию феодализма. Более

того, и классическая и вульгарная политическая экономия капитализ-

ма, как и различные буржуазные апологетические схемы в экономиче-

ской теории и истории, исказили все категории и сущность феодаль-

ной экономики.

Объясняется это попятное движение тем, что буржуазная полити-

ческая экономия должна была укреплять капитализм не божественной

или политической санкцией, как укрепляли феодализм дворянские

идеологи, а доказательствами его преимуществ, следовательно, срав-

нением. Естественно, что сравнивали капитализм прежде всего с тем

«мраком средневековья», которому он пришел на смену. С другой сто-

роны, классовая апологетическая задача буржуазных экономистов тре-

бовала идеи вечности капитализма или вечности по крайней мере его

главных категорий, которыми они стали заполнять феодальное про-

шлое, иногда лишь механически переворачивая эти категории вверх

ногами.

В «Нищете философии» Маркс писал: «Экономисты употребляют

очень странный прием в своих рассуждениях. Для них существует

только два рода институтов: одни — искусственные, другие — естест-

венные. Феодальные институты — искусственные, буржуазные — есте-

ственные. В этом случае экономисты похожи на теологов, которые

тоже устанавливают два рода религий. Всякая чужая религия является

выдумкой людей, тогда как их собственная религия есть эманация бо-

га»6

.

В «К критике политической экономии» Маркс снова отмечал, что

буржуазная экономия либо начисто отождествляла себя с прошедшим,

стирая все исторические различия, видя во всех общественных формах

буржуазные формы, либо ее критика прежнего, именно феодального

6 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 142.

177

общества, с которым буржуазии непосредственно приходилось бо-

роться, походила на критику христианами язычества или протестанта-

ми католицизма7

. В «Капитале» Маркс также останавливался на этой

ограниченности буржуазной политической экономии, считающей само

собой разумеющимися, естественными и необходимыми только фор-

мулы капиталистической общественной формации. «Добуржуазные

формы общественного производственного организма, — писал он, —

третируются ею поэтому приблизительно в таком же духе, как дохри-

стианские религии отцами церкви»8

.

В силу этого буржуазная мысль до крайности теоретически обедни-

ла представление о феодализме. Она смогла много сделать в области

изучения конкретной истории хозяйства феодальной эпохи, но не

смогла создать политической экономии феодализма, не выработала

почти никаких специфических категорий феодальной экономики.

В основном специфику феодализма буржуазная мысль усматривала

и усматривает в политической раздробленности. Тем самым она пол-

ностью подпадает под власть того политического фетишизма, той пуб-

личноправовой оболочки, которая скрывает при феодализме суть эко-

номических отношений людей. Буржуазная мысль оказывается в этом

отношении в плену дворянской мысли и даже идет еще дальше. Так,

Гизо определял феодализм тремя признаками: 1) соединение верхов-

ной власти с землевладением, 2) замена полной собственности услов-

ной, 3) вассальная иерархия между государями-помещиками. Фюстель

де Куланж также считал признаками феодализма условное владение

землей вместо собственности, подчинение людей сеньору вместо под-

чинения королю, иерархию между сеньорами. В сущности подобными

же признаками определяют феодализм буржуазные авторы и поныне.

Главное для них — это ленная система, сеньорат, вассалитет, иммуни-

тет. Государственная власть рассматривается как ведущий фактор фео-

дального строя (в противоположность «свободному» капиталистиче-

скому предпринимательству); государство для осуществления своих

целей якобы организовывало общество в систему соподчиненных со-

словий; права феодалов-вотчинников, городов, цехов и других корпо-

раций были якобы переданы им государством; крестьянство якобы бы-

ло закрепощено волей и в интересах государства.

Определение феодализма как прежде всего политической раздроб-

ленности, как сращения крупного землевладения и политической вла-

сти ведет к признанию всякой централизованной, нераздробленной

монархии не феодальным, а буржуазным государством. Иными слова-

ми, огромная доля фактов даже политической истории феодального

7

См. К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 219–220. 8 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 87–88.

178

общества изымается из понятия «феодализм» и противопоставляется

ему как антитеза. Буржуазия тем самым претендует на то, что нацио-

нальная политическая общность принадлежит только ей и только с ней

связана. Ее государство — «естественно», феодальная раздроблен-

ность — «противоестественна». Мало того, определив феодализм как

политическую раздробленность, открывают дверь для мысли, что фео-

дализма без примеси буржуазного строя никогда не было, так как ведь

в конкретной исторической действительности всегда имелись налицо

хоть зачатки центральной государственной власти и тенденции к объ-

единению.

Таким путем при кажущемся историзме буржуазная мысль утвер-

ждает идею вечности капитализма. Оказывается, вся феодальная эпоха

насквозь пронизана борьбой «некапитализма» и капитализма, хотя бы

зачаточного.

В таком духе была создана в 20–30-х годах XIX в. знаменитая схема

французских историков Гизо, Тьерри и других: история средних ве-

ков — это история борьбы между феодальной аристократией и буржуа-

зией; феодализм всегда был лишь одним полюсом общества, другим же

полюсом являлись те зачаточно буржуазные порядки и институты, ко-

торые были унаследованы средними веками еще от античности, слабо

теплились в период раннего средневековья, затем стали крепнуть и

развиваться по мере роста городов и усиления королевской власти и,

наконец, победили к XIX в. Средневековье — это как бы светотеневой

рисунок, где тени — феодализм, свет — зачаточный капитализм, или

ткань, где всюду пересекаются продольные и поперечные нити — фео-

дальные и буржуазные. Пусть эти буржуазные начала, олицетворенные

в третьем сословии и королевской власти, были сперва совсем слабы и

ничтожны, — они неодолимо росли, особенно со времени зарождения

и дальнейшего расцвета западноевропейских средневековых городов.

Тьерри писал, что «непрерывный подъем третьего сословия составляет

господствующий факт и как бы закон нашей истории», что история

возвышения буржуазии есть «в сущности не что иное, как история раз-

вития и прогресса нашего гражданского общества, начиная с того хао-

са в правах, законах и состояниях, который образовался вслед за паде-

нием Римской империи, и кончая нашими днями». При такой трактов-

ке истории средних веков, естественно, не остается места для учения о

феодализме как цельном общественно-экономическом строе.

Иными словами, в буржуазном представлении феодализм с самого

начала только и делает, что разлагается. Именно в разложении состоит

его основной закон. Максимум, на что способна такая апологетическая

мысль, — это в абстракции допустить, что в идеальной начальной