мирное русло. В самом деле, ведь

нельзя же, вообще говоря, уничтожить то, что с абсолютной неизбеж-

ностью и железной закономерностью порождается объективным ха-

рактером существующих экономических отношений: борьбу народных

258

масс против эксплуатации. Значит, надстройка, в частности феодаль-

ная, должна отвести в сторону и в тупик часть этого социального про-

теста народных масс, придав ему ложное, иллюзорное направление.

Конечно, при этом останется еще достаточно неодолимых сил народ-

ного сопротивления, способных оказывать отпор наиболее явным тен-

денциям рабовладельческой реакции, ибо эта угроза — угроза возрож-

дения рабства — делает для масс задачу борьбы и объективно насущнее

и субъективно яснее, т. е. учетверяет их силы; тут уж никакая над-

стр

это к жизни именно потому, что неотложно нуждается во

все

зна

ойка не одолеет их энергии.

Во всяком случае надстройка, как видим, отнюдь не была в истории

чем-то вроде предмета роскоши, а не первой необходимости, как не-

редко противники марксизма карикатурно толкуют марксистское уче-

ние о базисе и надстройке. Марксизм никогда не утверждал, что базис

мог бы существовать без надстройки. Базис антагонистического обще-

ства, в частности феодального, просто рухнул бы от собственных про-

тиворечий, если бы в обществе не было всей той сложной совокупно-

сти средств воздействия на поведение людей, которую мы называем

надстройкой. Надстройка входит в объективную систему обществен-

ных отношений, а не является лишь субъективным отражением базиса,

хотя она теснейшим образом связана именно с субъективными процес-

сами в психике людей. Надстройка — объективная сторона обществен-

ной жизни, необходимая для существования данного способа произ-

водства. Марксизм называет ее надстройкой, не считает ее равноправ-

ной с экономикой, с базисом; роль надстройки — защищать данный ба-

зис, прежде всего — данные отношения собственности, и ясно, что не-

что, подлежащее защите, должно появиться прежде, должно рассмат-

риваться как основа, должно быть теоретически объяснено раньше,

чем средства защиты. Общественное бытие определяет формы обще-

ственного сознания, политические и прочие организации, но оно вы-

зывает все

м этом.

Изложенные исходные позиции для дальнейшего анализа классо-

вой борьбы и надстройки в феодальном обществе могут, пожалуй, вы-

звать опасения чрезмерного схематизма. Это опасение надо рассмот-

реть сейчас, иначе оно будет тяготеть над нами на всем дальнейшем

пути. Не выходит ли за рамки законной научной абстракции сама идея

деления общества на две противоположные части? Не упрощает ли эта

идея в ущерб истине сложную многогранную структуру феодального

общества? Не утрирует ли она представление о борьбе, якобы напол-

няющей феодальное общество, когда это общество в действительности

ло длительные периоды почти полного внутреннего покоя и застоя?

Но идея антагонизма как ключа к пониманию всей жизни феодаль-

ного общества вовсе не означает ни отрицания калейдоскопической

259

пестроты существовавших в нем социальных отношений, ни упрощен-

но

зможность опреде-

ли

го представления, будто в нем царила сплошная драка.

Идея антагонизма означает лишь, что все это калейдоскопическое

многообразие расположено как бы в магнитном поле между двумя про-

тивоположными полюсами. Эта идея — обобщение, заглядывающее

гораздо глубже эмпирически наблюдаемого многообразия индивиду-

ального положения людей в обществе или хотя бы различий между

разными группами людей. На множественности социальных группи-

ровок сосредоточивает все свое внимание современная буржуазная со-

циология, видя в этом путь к опровержению марксистского учения о

классовом антагонизме. Если основные усилия реакционных социоло-

гов в наши дни сосредоточены на задаче доказать, что в XX в. антаго-

низм пролетариата и буржуазии растворился в множественности эм-

пирически существующих социальных группировок71, то методология,

предлагаемая этими социологами, по сути может быть распространена

и на феодальную, как и любую эпоху: нет антагонистических классов,

ибо общество состоит не из двух, а из множества групп, которые не

могут же все иметь противоположные друг другу интересы. Но нищета

этого модного «опровержения» марксистского учения о классах про-

является уже в том, что марксизм на деле вовсе и не отрицает множе-

ственности социальных группировок, наличной во всяком реальном

обществе. Марксистское учение о классах представляет обобщение

более высокого порядка, показывающее, что в обществе, где возможна

частная собственность на главные средства производства, все эти

группы так или иначе тяготеют либо к полюсу тех, кто не имеет этой

собственности, либо к полюсу тех, кто ее имеет; первые работают на

вторых. Могут быть какие угодно переходные и смешанные группы

людей, группы, отличающиеся какими угодно специальными функ-

циями и чертами, все это может затенять основной антагонизм, но

только понимание основного антагонизма и дает во

ть место каждой группы в общественном целом.

Марксистское понимание классового антагонизма не имеет ничего

общего и с представлением о чисто внешнем противостоянии одного

класса другому. Таким, т. е. внешним, отношение антагонистических

классов становится только в короткие моменты революций, великих

народных восстаний. Но в эти моменты в сущности прерывается обще-

71 См., например, М. Д. Каммари. О третьем конгрессе международной ассоциации со-

циологов. — «Вопросы философии», 1957, № 1; «Исторический материализм и социаль-

ная философия современной буржуазии». Сб. статей под общ. ред. чл.-корр. АН СССР

Ю. П. Францева. М., 1960; Ю. А. Асеев и И. С. Кон. Основные направления буржуазной

философии и социологии XX века. Л., 1961; С. Чернеа. Критика некоторых теорий со-

временной французской буржуазной социологии по вопросу о классах и классовой

борьбе. Автореф. канд. дисс. М., 1961.

260

ственное производство. При феодальном, как и всяком ином антагони-

стическом способе производства, антагонистические классы связаны

неразрывными экономическими отношениями, представляют единое

целое. Противники марксизма вульгаризируют идею классовой борь-

бы, представляя ее как догмат о постоянной открытой революционной

битве, о постоянном распаде общества на два внешних друг другу ла-

геря. При таком понимании классовой борьбы не трудно опровергнуть

фактами слова «Коммунистического Манифеста», что вся предшество-

вавшая история была историей классовой борьбы. Но в «Коммунисти-

ческом Манифесте» говорится не только об открытой, а и о скрытой

борьбе классов, т. е. о многообразии проявлений классового антаго-

ни

объяснению всего конкретного со-

дер

зма должна казаться не-

уд

зма.

В высшей степени наивно думать, будто периоды затишья во внут-

ренней жизни феодального общества говорят об исчезновении на это

время классового антагонизма. Нет, застойность феодализма — это не

сон масс, не отсутствие сил и стимулов для борьбы, а борьба, обуздан-

ная противоборством, «действие, равное противодействию». Иными

словами, за этой застойностью скрывается огромное напряжение,

внутренне характеризующее феодальный мир, хотя и редко высту-

пающее на поверхность. Именно анализ этого внутреннего напряже-

ния и открывает научный путь к

жания средневековой истории.

Однако, когда называют схематизмом эту идею об антагонизме

феодалов-эксплуататоров и эксплуатируемых производителей как сущ-

ности феодализма, подчас имеют в виду нечто более важное: что эта

схема не вяжется с другой весьма распространенной схемой, что этот

антагонизм затмевает другой общепризнанный антагонизм средневе-

ковой истории. А именно традиционная схема требовала видеть основ-

ной антагонизм средневековья в противоречии между феодалами и за-

рождающейся (в лице ли горожан или товаризирующегося крестьянст-

ва) буржуазией. Борьба между раздробленностью и централизацией,

между аристократией и монархией, между феодалами и городами, ме-

жду натуральным хозяйством и товарно-рыночным хозяйством, между

клерикализмом и секуляризацией, между церковной и светской куль-

турой и т. д. — таковы многообразные аспекты этого традиционно вы-

двигаемого на первый план иного, якобы основного антагонизма фео-

дализма. Феодализм якобы почти на всем своем пути чреват семенами

нового, нефеодального строя, а борьба этих зачатков с феодализмом

составляет сущность средневековой истории. Ясно, что при таком воз-

зрении предложенная выше идея антагони

обной, мешающей и грубой схемой.

Следовательно, данное разногласие имеет очень глубокие корни.

Действительно, они уходят в толщу старой историографии, в частно-

261

сти, в наследие школы, создавшей некогда буржуазное учение о клас-

сов

дставлений о

том

их историков история творилась верхами и,

так

го класса было всего лишь побочным

пр

ой борьбе — школы Тьерри–Гизо.

Всю историографию средних веков, всю историю пре

, чем были средние века, можно разбить на три этапа.

Первый этап — преимущественно дворянский — характеризовался

тем, что инициатива всех исторических изменений и событий припи-

сывалась исключительно верхам общества: королям, царям, представи-

телям знати. Они воевали, боролись, заключали союзы между собой,

издавали законы и устанавливали порядок жизни для остального насе-

ления. В глазах дворянск

сказать, сверху вниз.

Второй этап — буржуазный — представил буржуазию главным твор-

цом исторического прогресса. Вместе с низвержением дворянской мо-

нархии и земельной аристократии должно было навеки рухнуть и мне-

ние, что история творится привилегированными верхами, однако бур-

жуазия также не могла допустить мнения, что история творится низа-

ми. Оформилась концепция, которая избежала и того и другого. В про-

тивовес представлению о произволе правителей выступило признание

той или иной закономерности в истории, признание важности эконо-

мической и социальной истории, даже «борьбы классов». Но в качестве

основного динамического начала во всей средневековой истории, от

развития и активности которого в конечном счете зависело все осталь-

ное, были выдвинуты «средний класс», «порядочные», «третья сила»,

точнее говоря — буржуазия. В феодальном обществе якобы и верхи и

низы были сильны только тогда, когда они опирались на буржуазию,

или поскольку сами были по существу буржуазны: королевская власть

была вознесена ростом буржуазии; помещики-землевладельцы в любой

период средневековья были сильны и прогрессивны постольку, по-

скольку они были не чем иным, как предпринимателями под феодаль-

ной оболочкой; крестьяне если что-нибудь и значили, то лишь как сво-

бодные собственники-хозяева, т. е. как те же буржуа в миниатюре; го-

рода, торговля, рынок были порождены деятельностью буржуазии; на-

ции были созданы буржуазией; революции совершались буржуазией и

т. д. Даже возникновение рабоче

одуктом развития буржуазии.

Эти концепции хотя бесконечно многообразны, но едины по суще-

ству. Они характерны не только для таких классиков буржуазной ис-

торической мысли, как Тьерри и Гизо, не только для всех признанных

корифеев буржуазной медиевистики, не только для буржуазных исто-

риков, кокетничавших с марксизмом, вроде Макса Вебера или Вернера

Зомбарта, но и для тех, кто прямо провозглашал себя марксистами —

Каутского, Кунова и многих других. Реформизм, оппортунизм, мень-

шевизм объявляли именно эти взгляды на историческое прошлое, лишь

262

облеченные в марксистскую фразеологию, доподлинным марксизмом.

Средневековое крестьянство третировалось ими как реакционная или

по крайней мере совершенно инертная масса. Достойной внимания для

этих «марксистов» в аграрной истории раннего средневековья пред-

ставлялась лишь прослойка свободных собственников, позднего сред-

невековья — дифференциация крестьянства, как явления, служащие

хотя бы отдаленными провозвестниками буржуазии. «Экономический

материализм» есть один из вариантов этого буржуазного, реформист-

ского псевдомарксизма; недаром в поле его зрения всегда преимущест-

венно не производство, а рынок, не способ эксплуатации трудящихся,

а отсутствие или наличие товара, денег, толкуемых как элементарные

зар

это видоизменение буржуазных взглядов, приняв его за

ма

ри фео-

дал

лько ее принцип столь же научен, как принципы естествен-

ны

льным камнем» третьей

точ

одыши капитала.

Словом, второй этап выступает не только в откровенно буржуазной

форме, но и в форме буржуазного извращения, буржуазной фальсифи-

кации марксизма. Эта вторая форма требует особенного внимания. Ес-

ли нет ясной нацеленности на ее разоблачение, можно некритически

воспринять

рксизм.

Третий этап был начат трудами Маркса и Энгельса, творцами исто-

рического материализма. В центре всего, написанного ими по истории

средних веков, не случайно стоит работа Энгельса «Крестьянская вой-

на в Германии», героями которой являются низы, народные массы и

такие вожди этих масс, как Мюнцер. Работы классиков марксизма-ле-

нинизма дали направление исследованиям советских историков в об-

ласти истории средних веков. Строится многогранное здание новой

исторической науки, показывающей, что вся древняя, средняя и новая

история были историей борьбы трудящихся за свое освобождение. Не

«верхам» и не «средним классам», не дворянству и не буржуазии при-

надлежала роль главной движущей силы истории, а «низам», трудя-

щейся, эксплуатируемой и борющейся массе, следовательно, п

изме — основному производящему классу — крестьянству.

Эта третья точка зрения неизмеримо глубже, полнее, истиннее, на-

учнее двух предыдущих. Она является единственной научной точкой

зрения.