нации, Ленин предупреждал против идеализации того,
что буржуазия внесла в формирование нации. Он подчеркивал, что
«тут есть грань, которая часто бывает очень тонка», но которую нужно
уметь находить — грань между национальным движением масс и на-
ционализмом буржуазии. «Принцип национальности исторически не-
избежен в буржуазном обществе, — писал Ленин, — и, считаясь с этим
обществом, марксист вполне признает историческую законность на-
циональных движений. Но, чтобы это признание не превратилось в
апологию национализма, надо, чтобы оно ограничивалось строжайше
только тем, что есть прогрессивного в этих движениях, — чтобы это
признание не вело к затемнению пролетарского сознания буржуазной
идеологией.
Прогрессивно пробуждение масс от феодальной спячки, их борьба
против всякого национального гнета, за суверенность народа, за суве-
ренность нации»48.
Это, говорит Ленин, — «задача, главным образом, отрицательная».
Но только она и прогрессивна. Задача же буржуазии — положитель-
ная, это — утверждение своего господства в нации и использование
национального движения в своих интересах, поэтому ее задача —
борьба за «национальное развитие» вообще, за «национальную культу-
ру» вообще. Марксизм видит главную прогрессивную сторону нацио-
нального движения не в буржуазном национализме, а в осуществлении
этой «отрицательной», антифеодальной задачи: «Скинуть всякий фео-
дальный гнет, всякое угнетение наций, всякие привилегии одной из
наций или одному из языков…»49 «Отрицательная» задача, конечно, во-
площается в те или иные положительные формы национального суве-
ренитета, однако лишь в эпоху всеобщего кризиса капитализма, в ус-
ловиях существования в мире социалистического лагеря этот сувере-
нитет может принять форму государства национальной демократии в
странах, которые были колониями или полуколониями.
47 Попытку глубоко вскрыть диалектику завершающих шагов рождения нации см. в
статье французского историка-коммуниста А. Собуля «Проблема нации в ходе социаль-
ной борьбы в годы французской революции XVIII века». — «Новая и новейшая история»,
1963, № 6. 48 В. И. Ленин. Критические заметки по национальному вопросу. — Полн. собр. соч.,
т. 24, стр. 131–132. 49 Там же.
308
Мы видим, как тесно Ленин связывает две стороны вопроса: борьбу
пробуждающихся масс за то, чтобы «скинуть всякий феодальный
гнет», и борьбу «за суверенность народа, за суверенность нации».
Борьба же против феодального гнета есть, как известно, крестьянская
борьба. Та же самая крестьянская антифеодальная борьба лежала и в
основе исторического складывания и борьбы за освобождение наций,
разрушая, с одной стороны, феодальную раздробленность, «провин-
циализм», с другой стороны, — антинациональный космополитизм
феодального класса, особенно его верхушки — земельной аристокра-
тии.
Конечно, это не исключает того, что нация формировалась вокруг
буржуазии: достаточно сопоставить вопрос о национальном движении
с вопросом о буржуазной революции; ведь и в буржуазной революции
буржуазия является руководящей и направляющей силой, ведь и бур-
жуазная революция служит интересам буржуазии, однако какой же
марксист-ленинец станет отрицать, что основной силой, совершавшей
великие буржуазные революции XVII–XVIII вв., было крестьянство?
Признать крестьянство остовом и главной силой формирования наций
в конце феодальной — начале капиталистической эпохи нимало не
значит отрицать руководящее положение буржуазии в этих нациях. Но
приведенные слова В. И. Ленина учат не смешивать этих двух сторон,
этих двух «национализмов», этих двух наций в одной нации, как и в
вопросе о буржуазной революции В. И. Ленин учил не смешивать
класс-гегемон, буржуазию, с главными движущими силами — кресть-
янскими и рабочими массами.
3. Отражение антифеодальной борьбы
в сознании народных масс
Буржуазные историки-идеалисты часто возражают историкам-марк-
систам, что понятие классовая борьба неприменимо к средневековым
крестьянским движениям, так как невозможно обнаружить в источни-
ках никаких доказательств того, что крестьянство в этих движениях
сознавало себя как класс. Эти противники марксизма сводят всю исто-
рию к проявлениям человеческого сознания: не было мысли о классо-
вой борьбе, значит не было и классовой борьбы. Такой взгляд не толь-
ко противоречит неопровержимым выводам исторического материа-
лизма о существовании в истории таких закономерностей, отношений,
явлений, которых люди не могли сколько-нибудь верно сознавать, но и
бесконечно обедняет саму науку об истории общественного сознания,
о социальной психологии. Ведь огромную важность имеет изучение
как раз ошибочных, искаженных представлений людей о своих дейст-
309
виях и окружающих условиях.
Крестьянская борьба против феодальной эксплуатации характери-
зуется в общем и целом стихийностью, т. е. отсутствием ясного и пра-
вильного сознания классовых интересов и конечных задач борьбы.
Это не значит, что сопротивление трудящихся масс эксплуатации
при феодализме не находило никакого отражения в их идеях, поняти-
ях, мировоззрении. Если стихийность — качественное отличие этой
борьбы от сознательной борьбы революционного и организованного
пролетариата, то во всех, даже самых низших формах крестьянского
сопротивления феодалам есть уже нечто такое, чего нет даже в самых
мощных восстаниях рабов.
Так, рассмотренные выше формы общности и их развитие отража-
лись и в устойчивых категориях мышления и речи народных масс. Тер-
мины «родина», «народ», «народность» восходят к термину «род». Во
многих языках слова «отчизна», «отечество» развились, как и в рус-
ском, из слова «отец», т. е. непрерывной цепью связаны с временами
патриархальной семейной общины50. «Общество», «общность» — вос-
ходят к «общине». Слово «земля» обозначало и семейное владение, и
общинное, и областную или племенную территорию, и, наконец, тер-
риторию целой народности или нации (например, «русская земля»), но
во всех случаях — какую-то антитезу феодальной земельной собствен-
ности. Эти слова-понятия, при всей своей характерной многозначно-
сти, уже давали всякому крестьянскому выступлению такое идейное
вооружение, каким не располагали выступления рабов (или которые
мешали выступлениям рабов, ибо разрывали их слабое единство тягой
к разным «отчизнам»).
Возьмем другой пример. Бросается в глаза категория «правды»,
«правильности», «права», «справедливости», сопутствующая всему
крестьянскому сопротивлению. Крестьянин всегда словно защищал от
искажения, узурпации, насилия нечто неотъемлемое, — тогда как у ра-
ба, вплоть до революционной ликвидации рабовладения, не было ни-
чего неотъемлемого, даже жизни, и не было потребности соответст-
венно осознавать любой акт своего сопротивления господину и дока-
зывать свою «правоту», «правду».
Эта нерасчлененная, многозначная категория «правды» восходит
также к общинному строю. Она стала одним из устоев сознания на-
родных масс в их борьбе с рабством — с «бесправием». Идея «правды»
соединила в себе представление о законности (обычае) и честности, о
справедливости и истинности, о доброте и разумности. Она проходит
яркой нитью через всю борьбу народных масс против феодальной экс-
50 Ср. нем. der Vater — das Vaterland, англ. Father — Fatherland, лат. Pater — Patria,
франц. — la patrie.
310
плуатации. На нее опираются «частичное сопротивление» через суд,
крестьянские уходы, отказы от работ и повинностей, разбой, поджоги,
расправы, восстания.
Другая столь же важная и столь же нерасчлененная в своем много-
гранном содержании категория — «воля». Она — антитеза рабской «не-
воле». «Воля» — это и «вольность» (свобода) и «своя воля», и «володе-
ние». Чем более активные формы принимало сопротивление народных
масс феодальной эксплуатации, тем сильнее звучало это слово. Уходи-
ли от своего помещика в «вольные казаки», в «вольные люди», в «воль-
ное поле», в «вольницу». «Владение» («володение»), жизнь «по своей
воле» становились все более настойчивыми девизами антифеодальных
движений. Провозглашение права на «вольнодумство» было уже выс-
шим пределом зрелости народного революционного сознания фео-
дальной эпохи.
Когда крестьянское сопротивление развилось от низших форм до
своей высшей формы, восстаний, в этих восстаниях, начиная с Доль-
чино, и чем дальше, тем отчетливее, наблюдаются и идейные усилия
оправдать само восстание народа как справедливое, законное дело, и
осуждение в принципе эксплуатации, гнета, неравенства. В этом слу-
чае получают развернутое применение категории и «правды» и «воли».
В движениях рабов ничего этого не было. Словом, сопротивление экс-
плуатации со стороны феодальнозависимых крестьян сравнительно с
сопротивлением рабов было качественно новой ступенью идейно-пси-
хологического сознания борющихся трудящихся масс.
Если тут мы говорили о категориях крестьянского сознания, прохо-
дящих через всю феодальную эпоху и находящих полное развитие
сравнительно поздно, то для психологии крестьянства в пору раннего
феодализма, может быть, характернейшей чертой является ориентация
на обычай. Кстати, и в этом есть антитеза положению раба, который
насильственно отсечен от обычаев предков и которого пытаются вос-
питывать в новых, чуждых ему и навязанных обычаях. Обычай, стари-
на — основа основ крестьянской общественной психологии на протя-
жении всей феодальной эпохи и особенно до развития рыночных свя-
зей городов, контактов между областями и районами, когда пестрые
местные обычаи стали приходить в столкновение друг с другом. Даже
что-либо новое в жизни крестьянина психологически оформлялось по
принципу ссылки на отцов и дедов. Эта форма сознания отражала за-
стойность феодального быта и в свою очередь тормозила его измене-
ния.
Но тут же надо отметить и другую черту крестьянской психологии,
в известном смысле противоположную: бунтарский дух. Эта черта дос-
тигает зрелости с созреванием классовых противоречий феодализма,
но ее корни можно проследить очень глубоко по народным послови-
311
цам и поговоркам, песням и сказкам. Все это характеризует скорее
психологию, чем идеологию феодального крестьянства.
Разумеется, нельзя сводить вопрос об объективном значении кре-
стьянских войн к их лозунгам или шире — к их программам. Крестьян-
ские выступления уже не были бы стихийными, если бы их конкрет-
ные аграрные и политические программы адекватно выражали их объ-
ективные задачи. Раз мы признаем стихийность характернейшим, оп-
ределяющим признаком средневековых крестьянских восстаний, мы
должны отказаться от мысли положить в основу изучения этих вос-
станий исследование сознания, идей крестьян. Допустим, крестьяне
звали к «общей справедливости», к «правде» вообще или к «старой
правде», требуя восстановления тех или иных разрушаемых жизнью
порядков, — разве это значит, что успех восстания на самом деле вы-
ражался лишь в реставрации отжившей старины? Стихийность означа-
ет не вообще отсутствие каких бы то ни было идей, а глубочайшее не-
соответствие наличных идей и представлений объективному смыслу
движения, отсутствие сколько-нибудь верной перспективы. Даже ли-
деры великих буржуазных революций, английской и французской,
действовали в убеждении, что они всего лишь борются за восстановле-
ние попранных древних законов, — одни — великой хартии вольно-
стей, другие — исконных галльских или римских свобод, а уже эти ре-
волюции далеко не были такими стихийными движениями, как чисто
крестьянские восстания. К тому же «старая правда», к которой звали
крестьянские проповедники, часто являлась вымыслом, не только не
отвечавшим действительному прошлому, но и вообще фантастиче-
ским, неосуществимым. Что же касается вполне реалистических про-
ектов реформ, тех конкретных программных документов, которые в
немалом числе дошли до нас от различных средневековых крестьян-
ских восстаний, вроде классических немецких «12 статей», двух зна-
менитых английских программ 1381 г., бретонского так называемого
«крестьянского кодекса» 1675 г. и т. п., то исследования показывают,
что чем они реалистичнее, тем более являются документами не борь-
бы, а переговоров и примирения, появляются в атмосфере усталости
или трудностей, отражают мнения той части крестьян, которая имела
тягу к компромиссу с противником, искала не наиболее выгодных ус-
ловий развертывания борьбы, а наиболее выгодных условий ее пре-
кращения. Пусть этим фракциям принадлежала нередко гегемония, —
составленные ими программы как раз не показывают и не могут пока-
зать других голосов в крестьянском лагере, принужденных смолкнуть,
когда условия не благоприятствовали развертыванию восстания и сто-
ронники компромисса одерживали верх.
Подлинную природу идущего по восходящей линии крестьянского
восстания, движимого основной эксплуатируемой массой, скорее пе-
312
редает мюнцеровское «Постатейное письмо» (Artikelbrief), — не своей
идеологией, а отсутствием каких-либо пунктов для соглашения и пере-
говоров, интересом только к самой борьбе с дворянством51. Подлинная
сущность крестьянского восстания это — его стихийность, т. е. борьба
не столько «за», сколько «против», не столько за ясную цель, сколько
против явных врагов.
Пожалуй, для характеристики крестьянского восстания в известной
мере подходит то определение, которое Ленин в «Что делать?» дал
«стихийному элементу» в раннем рабочем движении: он «представляет
из себя, в сущности, не что иное, как зачаточную форму сознательно-
сти. И примитивные бунты выражали
