уже собой некоторое пробужде-
ние сознательности: рабочие теряли исконную веру в незыблемость
давящих их порядков, начинали… не скажу понимать, а чувствовать
необходимость коллективного отпора, и решительно порывали с раб-
ской покорностью перед начальством. Но это было все же гораздо бо-
лее проявлением отчаяния и мести, чем борьбой»52
.
Именно борьба не столько «за», сколько «против», уничтожение
существующих условий и уничтожение тех, кто их создал и защища-
ет, — вот смысл крестьянской войны. Крестьяне сжигали и рвали до-
кументы, фиксировавшие их обязанности, разрушали дворянские зам-
ки, монастырские канцелярии, налоговые конторы, изгоняли или ис-
требляли дворян, попов, налоговых сборщиков. Восстание, если сила
была на его стороне, всегда имело тенденцию расшириться от борьбы
против последнего притеснения, послужившего непосредственным
толчком, к борьбе против всех притеснений и всех «грызунов», как на-
зывали собирательно своих притеснителей французские крестьяне в
XVI в. Но когда внутренняя сила восстания ослабевала или когда пере-
вешивали силы противника, тогда появлялась тенденция ограничиться
частичными успехами, программой больших или меньших реформ, то-
гда влияние переходило к умеренным элементам.
Если борьба велась «за» — это всегда был смутный идеал вечной
справедливости, «царства божьего» на земле, где не будет ни богатых,
ни бедных, ни сильных, ни слабых, ни угнетателей, ни угнетенных.
Именно к этому сводились пророчества Иоахима Флорского; их
мистическая форма соответствовала их внутреннему смыслу: всей не-
справедливости, всякому неравенству противопоставлялись неопреде-
ленные идеи всеобщей справедливости и равенства, общего счастья.
Лозунги еретических движений с их идеями примитивного эгалита-
51 См. М. М. Смирин. Народная реформация Томаса Мюнцера и Великая крестьянская
война. Изд. 2-е. М., 1955, гл. 5. Социально-политическая программа народной реформа-
ции. 52 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 29–30.
313
ризма, эсхатология, мессианизм основаны на той же идее противопос-
тавления «царства божьего», царства справедливости и братства —
«царству сатаны», существующему порядку, гнету и несправедливости.
Именно против этого «царства сатаны» и было направлено острие всех
еретических учений в средние века. Их объективный смысл опять-таки
заключался не столько в провозглашаемых ими позитивных идеалах,
сколько в том, что они отражали ненависть народных масс, обращен-
ную против окружающей действительности.
Мы часто склонны, так сказать, идеологизировать крестьянские вос-
стания, ставить мысли крестьян впереди их борьбы. Между тем их
мысли были гораздо мельче объективного содержания их борьбы;
только пролетариат, да и то лишь в лице своего передового отряда,
способен верно сознавать смысл и цель своей революционной борьбы.
А если некоторые большие обобщающие идеи и могли быть извлечены
из практики крестьянских восстаний, то это было обобщение опять-
таки скорее того, против чего боролись крестьяне, чем их положи-
тельных целей. Они на практике боролись с господами, отрицали их
своим оружием, — оборотной стороной этого отрицания могла стать
смутная идея равенства; однако это была именно негативная идея: она
обобщала то, чего не должно быть, оправдывала истребление господ,
но ничего не могла сказать о том, что будет дальше. Восставшие кре-
стьяне практически отрицали существующее распределение собствен-
ности, сносили изгороди, захватывали земли и имущество сеньоров —
оборотной стороной этого отрицания могла стать смутная идея «общ-
ности имущества» в том смысле, что все — «мирское», общинное, не
господское. Это не более, чем оправдание экспроприации. Но что де-
лать с отнятым имуществом? Дело не шло дальше примитивного «об-
щего котла» или уравнительного дележа. Наконец, крестьяне принуж-
дены были воевать с силами государственной власти, практически от-
рицать и существующую власть — оборотной стороной этого отрица-
ния могла стать смутная идея народоправства, власти самого народа.
Но и это была только негативная идея, только оправдание восстания:
существующая власть неправильна, незаконна. Какой же она должна
стать — о полной неясности этого можно судить по вере в возмож-
ность «мужицкого царя».
Все сказанное отнюдь не следует понимать в том смысле, что не
нужно изучать идеологию и субъективные цели крестьянских восста-
ний. Это необходимо. Как лозунги массового движения даже умерен-
ные программы, не говоря уже о таком документе, как «Постатейное
письмо» Мюнцера, играли подчас огромную роль в антифеодальной
борьбе. Но все же не надо судить об объективном значении крестьян-
ских восстаний преимущественно по их идеологии и субъективным
целям. Идеи равенства, общности имущества, народовластия были от-
314
нюдь не причиной, а следствием крестьянских восстаний. Не они по-
рождали восстания, а логика восстания порождала их. В зародышевом
виде их можно обнаружить в большинстве крестьянских движений;
подчас они получали более или менее широкую идеологическую раз-
работку; в теологической форме в XVI в. они выступили вместе с раз-
вернутой идеей антифеодальной борьбы у Томаса Мюнцера, и только в
XVIII в., отбросив религиозную оболочку, приобрели предельную зре-
лость, какая вообще достижима для крестьянской революционной
идеологии, у Жана Мелье53.
Следует сказать несколько слов о своеобразной диалектике двух ка-
тегорий средневекового крестьянского мышления: равенство и общ-
ность. Обе они распространяются и на имущество и на людей (пони-
мая под общностью людей общину, коммуну). Ныне эти две идеи
представляются нам весьма различными и даже, в известном смысле,
противоположными друг другу, но в мышлении средневекового кре-
стьянства они выступали в нерасчлененном, неразрывном единстве.
Если историк социалистических утопий строго различает уравнитель-
ство (эгалитаризм) и коммунизм (социализм), то в действительности
применительно к ранним учениям правильнее говорить то об «уравни-
тельном коммунизме», то о «коммунистическом уравнительстве». Дело
в том, что обе эти идеи роднила их негативная сторона: «уравнение»
звучало попросту как отрицание имущественного и правового нера-
венства феодального строя; но и «обобществление» или «общность»
звучало совершенно в том же смысле. Когда говорили, что земля —
общая, мирская, божья, это на деле не значило ничего, кроме отрица-
ния частной собственности феодала на землю. Это означало только:
«земля не твоя». Как можно было бы превратить ее в общественную
собственность — этого, конечно, никто реально себе не представлял,
если не считать житейской практики переделов земли или пользования
общинными угодьями. Но когда говорили о переделе земли поровну,
то тоже имелся в виду не какой-либо реальный план организации об-
щества, а всего лишь равное право каждого на участие в захвате экс-
проприированного, разделе между собою имущества, присвоенного
господствующим классом. Иначе говоря, это тоже значило: «земля не
твоя». Но если в своем негативном значении идеи равенства и общно-
сти почти неотличимы друг от друга, то в последовавшей положитель-
ной разработке разными классами они оказались глубоко различными
53 См. В. П. Волгин. Вступительная статья к «Завещанию» Жана Мелье. — В кн.: Жан
Мелье. Завещание. Пер. с франц. М., 1954; Б. Ф. Поршнев. Народные истоки мировоззре-
ния Жана Мелье. — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К семидесятипя-
тилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955; М. М. Смирин. Народная реформация Томаса
Мюнцера и Великая крестьянская война. Изд. 2-е. М., 1955, гл. 2–5, 7 и 8.
315
316
и даже подчас противоположными.
Таким образом, требует серьезных поправок довольно распростра-
ненное мнение, будто крестьянство вообще, и средневековое кресть-
янство в частности, не способно породить даже смутных, даже утопи-
ческих коммунистических чаяний. Говоря так, смешивают две разные
вещи: крестьянство никогда не могло стать социальной базой возник-
новения научного коммунизма, но из его недр снова и снова поднима-
лись ростки коммунистических мечтаний, чаяний, утопий; высшим
пределом, которого могла достигнуть крестьянская утопическая
мысль, является мировоззрение русских революционных демократов,
сказавших, как известно, предпоследнее слово до научного коммуниз-
ма, но остановившихся у его порога. Крестьянский утопический ком-
мунизм в большинстве случаев был облечен в форму религиозных ере-
сей и сект, хотя в своих высших проявлениях (Жан Мелье, русские ре-
волюционные демократы) он выступал и в форме воинствующего ате-
изма. Крестьянский утопический коммунизм, как уже сказано, всегда
был в той или иной мере срощен с крестьянской уравнительной пси-
хологией: это — стремление и собрать и в то же время поделить по-
ровну материальные блага жизни.
Под этими смутными идейными устремлениями не лежало никакой
другой объективной основы, кроме защиты и укрепления личной тру-
довой собственности. Ни равенства, ни коммуны не могла породить
деревня, состоявшая из мелких, экономически разобщенных хозяйств.
Единственное, что их объединяло, — это стремление экспроприиро-
вать тех, кто их экспроприировал. Борьба за сохранение и умножение
личной трудовой собственности, отрицание правомерности нетрудо-
вой феодальной собственности — вот единственное объективное со-
держание крестьянского сопротивления и крестьянского обществен-
ного сознания в феодальном обществе. Это объективное содержание
нельзя смешивать не только с субъективными лозунгами и целями кре-
стьянских движений или религиозных ересей, но и с тем «сознанием»,
которое пытались привносить в крестьянское движение народники,
буржуазные демократы и либералы. Только союз с рабочим классом,
руководимый партией, вооруженной теорией научного коммунизма,
может привести крестьянство к правильному осознанию своих объек-
тивных нужд и путей к своей не мнимой, а подлинной победе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Средства и органы, направленные
против народного сопротивления
1. Потребность экономически господствующего класса
в надстройке, обуздывающей борьбу народных масс
Крестьянские восстания не были особенно часты в феодальном об-
ществе. По большей части мы наблюдаем внешний «мир» в жизни
средневекового поместья. Не только восстания, но даже и стоящие
ниже формы борьбы, например, уходы, вообще все сколько-нибудь ак-
тивные способы сопротивления крестьян, хотя и порождаемые с необ-
ходимостью феодальной эксплуатацией, были все же «чрезвычайными
событиями» в быте феодальной деревни, были в ее буднях не прави-
лом, а исключением. Значит, что-то постоянно сковывало, обуздывало
крестьянскую антифеодальную борьбу почти с такой же силой, с ка-
кой экономическая необходимость ее порождала.
Феодализм невозможно себе представить ни при отсутствии кре-
стьянского сопротивления, ни при победе крестьянского сопротивле-
ния. Полная победа крестьянского восстания означала бы гибель фео-
дализма, так как господствующий класс уже не получал бы прибавоч-
ного продукта крестьян. Полное бессилие крестьянского сопротивле-
ния означало бы тоже гибель феодализма, так как крестьяне не могли
бы в случае необходимости отстаивать свои хозяйства — устои фео-
дальной экономики — от экспроприации. Но феодализм существовал
много веков. Значит, на протяжении всей его истории той силе, с ко-
торой огромная крестьянская масса, составлявшая не менее 80-90% на-
селения, сопротивлялась эксплуатации, противостояли какие-то дру-
гие силы. А так как вместе с развитием феодализма сила крестьянского
сопротивления в общем прогрессивно возрастала, значит, и эти проти-
востоящие ей силы более или менее соответственно возрастали. На-
растание крестьянского сопротивления в течение веков, таким обра-
зом, толкало вперед, заставляло перестраиваться и соответствующие
органы феодального общества.
Средства, противодействовавшие крестьянскому сопротивлению,
317
были, как правило, в каждый данный момент достаточно эффективны,
чтобы не допускать возникновения высшей формы крестьянского со-
противления — восстаний — и весьма ограничивать низшие формы —
частичное сопротивление, уходы, экономическую борьбу.
Следовательно, восстание действительно было подавленной потен-
цией всей феодальной сельской жизни. Если восстания все же в виде
исключения и вспыхивали, то либо в моменты, когда развитие этих
средств и органов подавления отставало от развития силы крестьян-
ского сопротивления, либо в моменты, когда эти органы и средства
были чем-либо парализованы, разрушены.
Иначе говоря, мы таким путем подходим к основной социологиче-
ской проблеме феодального общества (в известном смысле — всякого
классового общества): что заставляло подавляющее большинство чле-
нов общества повиноваться ничтожному эксплуатирующему меньшин-
ству? Что обычно парализовало их волю к борьбе, ежечасно подстеги-
ваемую экономической необходимостью?
Прежде всего кажется естественным искать ответ на этот вопрос в
самом экономическом базисе общества, — в том факте, что главные
средства производства принадлежали эксплуатирующему меньшинст-
ву. Действительно, указывают сплошь и рядом на то, что рабочий при
капитализме подчас отказывается участвовать в стачке, потому что бо-
ится потерять работу: если владелец средств производства уволит его,
он не сможет существовать; экономическая зависимость делает его
покорным. Точно так же крестьянин боится лишиться земли, надела и
