государство ослабляло недо-

вольство буржуазии политикой «просвещенного абсолютизма».

Мало того, нередко феодальное государство должно было и в от-

ношении самого крестьянства проявлять большую маневренность: рас-

калывать его, противопоставляя друг другу отдельные его слои, идти

подчас на уступки и реформы, особенно если крестьянство оказыва-

лось в блоке с теми или иными другими обиженными классами и груп-

пами.

Наконец, нам надо остановиться и на том, как феодальное государ-

ство и в самом деле привлекало на свою сторону часть сил своего глав-

ного противника. Без освещения этой стороны вопроса наш анализ

сущности феодального государства остался бы неполным и потому не-

верным.

Мы видели, что крестьяне не числом, так уменьем, не уменьем, так

числом все время догоняли противостоявшую им силу. Пример анг-

лийских лучников, швейцарских пикеров или немецких ландскнехтов

показывает, что они ее даже перегоняли в вооружении и искусстве. И

49 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 314.

372

в самом деле, в конце концов невозможно представить себе, чтобы по-

литическая надстройка, защищающая интересы ничтожного эксплуа-

тирующего меньшинства, одним только насилием удерживала в пови-

новении 90% населения, стремящегося к борьбе по глубочайшим эко-

номическим причинам. Длительно это не реально. Такое большинство

в конечном счете всегда физически сильнее меньшинства, какие бы

временные преимущества меньшинство не имело в вооружении, такти-

ке, организации, финансах и т. д. Роль насилия была очень велика, но

она еще не дает полного ответа на поставленную выше социологиче-

скую проблему.

Но на сколько-нибудь длительный срок уменьшить силу крестьян-

ского сопротивления можно было разве ценой регресса всей феодаль-

ной экономики (как было в течение некоторого времени в Германии).

В противном случае феодальные производственные отношения еже-

часно и ежеминутно порождали необходимость сопротивления тру-

дящихся. Следовательно, раз в истории перевес материальных сил все

время оставался на стороне эксплуатирующего меньшинства, значит

им все время противостояла не полная сила крестьянского сопротив-

ления эксплуатации, а только часть ее.

Действительно, часть этой совокупной потенциальной силы кре-

стьянского сопротивления действовала не против государства, а со-

ставляла часть его собственной силы.

Это, прежде всего, видно в связи с внешнеполитической функцией

государства.

Мы знаем, что материальная сила, которой располагало государст-

во, по большей части не применялась непосредственно против его

подданных, а служила лишь угрозой, ultima ratio, резервом на случай

необходимости; следовательно, эта сила по большей части практиче-

ски бездействовала. Естественно, что она тем временем могла быть

употреблена сверх своей основной, главной функции для какой-то до-

полнительной функции. А именно, ее можно было использовать для

ограбления соседних крестьян. Так и поступал рыцарь в эпоху фео-

дальной раздробленности. Он совершал набеги на деревни соседа. Со-

сед оказывал сопротивление. Но и население этих деревень тоже ока-

зывало сопротивление. Не все ли им было равно, какой из рыцарей их

экспроприирует? Нет, сила крестьянского сопротивления, подобно си-

ле рессоры, возрастает в той мере, в какой угроза экспроприации при-

ближается к неприкосновенному ядру крестьянского хозяйства. Свой

рыцарь отнимает прибавочный продукт, чужой — необходимый про-

дукт. Ясно, что коэффициент сопротивления тому и другому совер-

шенно различен. Но, следовательно, отпор соседнему сеньору, давае-

мый крестьянами, суммировался с отпором, даваемым их собственным

сеньором. А так как набеги были не редкостью, а буднями феодальной

373

жизни, как ни старалось их ограничить законодательство самого гос-

подствующего класса, то крестьяне оказывались соучастниками укреп-

ления замка и вообще увеличения силы своего собственного эксплуа-

татора. И он в какой-то мере способствовал организации сил крестьян-

ского сопротивления.

Таким образом, сам факт избытка, перевеса сил на стороне феодала,

без чего немыслимо было бы его устойчивое господство над крестья-

нами, с необходимостью порождал войны между феодалами. Позже

это превратилось в войны между целыми ассоциациями феодалов, на-

конец, в войны между феодальными монархиями. Чем дальше, тем

больше действовало уже не простое намерение пограбить, но и стрем-

ление увеличить свои владения, т. е. свою силу. Соизмерение сил с со-

седними государствами, раз возникнув, имело уже далее собственную

неумолимую логику. В действие вступали сложные законы междуна-

родного равновесия и системы государств, оказывавшие обратное воз-

действие на соотношение классовых сил в стране, например, требо-

вавшие такого перенапряжения внешних сил, когда подавление кре-

стьянского сопротивления государственным насилием уже станови-

лось невозможным.

Как правило, в средние века внешняя агрессивность (как и феодаль-

ная междоусобица) проявлялась в те моменты, когда внутри страны

достигался значительный перевес сил над крестьянством. Но, раз вы-

ступив на политическую арену, внешняя агрессия (как и феодальная

междоусобица) нередко зарывалась до такого предела, когда она же

ослабляла государство и тем благоприятствовала взрыву крестьянского

восстания. Но все же подавление крестьянского сопротивления было

исходной и всегда оставалось основной функцией феодального госу-

дарства, а внешняя борьба была вторичной и производной функцией.

Но функция защиты от внешнего нападения, эта не главная, вто-

ричная функция феодального государства, как видим, отчасти ослаб-

ляла силу сопротивления эксплуатируемого большинства и увеличива-

ла силу государства. Иначе говоря, совокупная сила крестьянского со-

противления была как бы расколота этим обстоятельством. Средневе-

ковый крестьянин видел в «своем» государстве то нестерпимого врага

и мечтал о вторжении норманов, сарацин, турок, кого угодно, кто до-

бавил бы недостающую ему силу, чтобы опрокинуть этого врага, то

«защитника», когда действительность знакомила его с ужасами втор-

жения. Тогда он готов бы добавить собственную силу к силе государ-

ства. Ведь и сами западноевропейские дворяне в тот момент, когда они

оказывались завоевателями на чужой земле, вели себя обычно уже не

как феодалы. Они сразу деградировали до уровня рабовладельцев и

грабителей. Крестьянское хозяйство разорялось дотла, так что новый

хозяйственный цикл становился уже невозможным. Толпы людей уго-

374

нялись в плен. Нельзя забывать, что сплошь и рядом на протяжении

всего средневековья захваченных в плен крестьян сбывали на восточ-

ные рынки в качестве рабов.

В самом деле, в момент завоевания сила крестьянского сопротивле-

ния переставала играть свою роль важнейшего фактора в системе об-

щественных отношений, и естественно, что последние сразу же пада-

ли до дофеодального уровня. Поэтому та же стихийная экономическая

необходимость, которая заставляла крестьян противиться чрезмерным

притязаниям феодалов на их имущество и труд, заставляла их поддер-

живать феодальное государство против худшего зла — завоевания, раб-

ства.

Далее, феодальное государство могло играть роль «защитника» и во

внутренней жизни.

Мы, сильно схематизируя, представили выше эволюцию феодаль-

ного государства как три основных этапа: поместье-государство, тер-

риториальное или племенное княжество (герцогство) и национальная

монархия. В известном смысле можно сказать, что и на последнем эта-

пе феодальное государство остается построенным из этих трех основ-

ных ступеней. Развиваясь друг из друга, надстраиваясь друг над дру-

гом, они в то же время отрицали друг друга и находились друг с другом

в противоречии. Герцоги, князья, борясь с независимостью мелких

феодалов, вытесняли их, насаждали сверху своих ставленников (на-

пример, фогтов). Королевская власть, борясь с независимостью герцо-

гов (князей, знати, боярства, магнатов), делала то же самое и одновре-

менно искала опоры в тех, с кем боролись герцоги, князья и магнаты,

т. е. в мелких феодалах, дворянстве; она даже подчас усиливала юрис-

дикцию помещиков, их власть над крестьянами, словом, некоторые

черты первого этапа феодальной государственности.

Сила крестьянского сопротивления неизбежно вовлекалась в эту

борьбу. Ведь пока вторая или третья ступень феодальной государст-

венности еще только выдвигалась, реальная сила была сосредоточена

на нижестоящей ступени. Силе надо было противопоставить силу, а

другую реальную силу можно было найти в обществе лишь в лице кре-

стьянского сопротивления. Каждая из трех ступеней в той или иной

мере не удерживалась от искушения направить против другой кресть-

янское сопротивление. Разумеется, противоречия между ними были в

конечном счете совершенно второстепенными сравнительно с общим

для всех них антагонизмом к этой самой силе крестьянского сопротив-

ления. Но использовать хоть небольшую ее частичку для собственного

укрепления они решались.

Часто к этому представителей феодальной иерархии подталкивала

прямая борьба за феодальную ренту. Так, если королевская власть со-

бирала с крестьян слишком большую феодальную ренту в виде нало-

375

гов, дворяне, например во Франции в XVII в., уже не могли взять с них

сеньориальные повинности, принимали на себя роль их «защитников»

от агентов королевского фиска, способствовали даже крестьянским

антиналоговым восстаниям.

Но гораздо важнее роль «защитника» крестьян, которую брала на

себя королевская власть, — хотя эта роль невероятно раздута буржуаз-

ными историками, проповедующими «надклассовость» монархии.

Надо различать две разные вещи: по своей сущности королевская

власть есть орган концентрированного классового насилия; но для то-

го чтобы подняться, окрепнуть, преодолеть стоящие на пути препятст-

вия, ей недостаточно сочувствия той большей части господствующего

класса, которая в данный момент испытывает прямую потребность в

ней: ей приходится опрокинуть упорство остальных феодалов, в част-

ности, отдельных крупных феодалов, с помощью единственной реаль-

ной силы, какая еще есть в обществе, — силы сопротивления феода-

лизму со стороны крестьян и горожан. И она совершает этот маневр.

Проходит более или менее длительный отрезок времени, прежде чем

она утвердится и полностью выпустит свои когти. Пока же она под-

нимается, она — двуликий Янус. Призванная стать центром подавле-

ния всех революционных элементов, борющихся против феодализма,

она временно оказывается даже центром их притяжения. По словам

Энгельса, «все революционные элементы, которые образовывались под

поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так

же как королевская власть тяготела к ним»50

.

Но это — лишь диалектика развития. Королевская власть приобре-

тала авторитет в глазах народных масс, поскольку она объявляла войну

реально существовавшим органам принуждения, т. е. более мелким

феодальным государственным образованиям, — герцогствам, княжест-

вам. Народ имел полное основание считать: враг моего врага — мой

друг. Именно потому, что она сама была еще слаба, что материальная

сила до поры до времени находилась не в ее руках, что она к тому же

была где-то далеко от населения, а местная власть, т. е. непосредст-

венный угнетатель — близко, она могла притягивать к себе надежды

всех, кто испытывал на себе тягость феодального насилия.

Иными словами, возникающая королевская власть имела авторитет

постольку, поскольку она привлекала на свою сторону некоторую

часть сил народного сопротивления феодальной эксплуатации. Она в

какой-то мере даже поощряла их. Однако это поощрение было вместе

с тем обузданием. Она совместно с ними побивала отдельных кон-

кретных носителей феодального насилия, уничтожая множествен-

50 Ф. Энгельс. О разложении феодализма и развитии буржуазии. — К. Маркс и

Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 445.

376

ность существующих властей. Но плоды победы, силу поверженных

противников она присваивала только себе и использовала ее в конце

концов только для защиты феодализма. Без такого раскола сил народ-

ного сопротивления, часть которых объективно действовала против

другой части, невозможно было бы развитие феодальной монархии как

органа насилия.

Королевская власть первоначально не была сама по себе силой, и

поэтому подняться она могла только маневрируя между двумя дейст-

вительными материальными силами феодального мира и используя

обе. Но в той мере, в какой она использовала симпатию народа и вы-

глядела антифеодальной, она была опасной в глазах господствующего

класса. Выходом из этого противоречия являлась так называемая «со-

словная монархия»51: она была и действительным обузданием монар-

хии со стороны феодального господствующего класса и в то же время

демонстративной, показной «неволей» монархии, сохранявшей за по-

следней авторитет в глазах народных масс, даже когда она действовала

прямо против них. Отсюда нередко и упорная борьба крестьянства за

участие в органах сословного представительства.

Фигура короля — довольно абстрактная, далекая, — подчас приоб-

ретала в сознании народа черты чуть ли не вождя крестьянского вос-

стания. Сама идея его единичности, в противовес множественности

реально существующих властей, представлялась принципиальной ан-

титезой действительности. Восстание же, по своей природе, требует

подчинения единому руководству. Аберрация была