ни на что, царил

«свой ум», давало возможность этому семени ереси втайне созреть.

Почти все крестьянские движения средних веков, по крайней мере

до конца XVI в., были в той или иной мере облечены в идеологическую

форму ереси, так же как и обратно, почти все ереси, носившие кресть-

янско-плебейский характер, были соединены с открытыми восстания-

ми81 (или по крайней мере с массовыми уходами, как раскольничество

в России).

Разумеется, ереси не ограничивались второстепенными пунктами

вероучения и обрядности. Отчасти в сознании самих крестьян, в осо-

бенности же в городах, средоточиях средневековой образованности, а

также в монастырях, подчас даже в замках, негативный подрыв веры, с

которого начиналась ересь, перерастал в позитивную антиверу, изме-

нявшую уже не частность, но и те стороны христианства, которые со-

ставляли его сущность.

Во-первых, ереси придавали новое толкование принципу «живи не

для себя», превращавшее его в прямое отрицание господствующих

сии и церковь. М., 1955. 81 См. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине-

ния, т. 7, стр. 362–363.

401

классов. Борющийся против эксплуатации народ говорил господам:

ладно, давайте жить не для себя, но только уж последовательно: отка-

жемся от имущества и благ жизни (аскетизм), от собственности (сек-

тантский коммунизм), — сразу станет видно, кому это труднее сделать

и кто, следовательно, на самом деле живет «для себя», а не «для бога»,

а значит и является врагом бога.

Во-вторых, ереси пересматривали учение о грехе. Они по крайней

мере устраняли тезис, что всякий грех произошел из восстания. Мани-

хейство, косвенно питавшее многие ереси, утверждало, что зло не есть

неповиновение добру, а всегда было равным добру началом. По боль-

шей части связь ересей с манихейством выражалась не в оправдании

зла, а в изменении понятия греха. Секта «братьев общего духа» учила,

что понятие греха вообще отсутствует применительно к людям, по-

стигшим истинную веру, т. е. раскрепощала таким образом своих при-

верженцев от страха загробного наказания. Нередко в ересях прорыва-

лись бурные попытки легализовать отдельные виды «греха» и даже во-

обще все грехи, как символизация законности восстания. Наконец, са-

танизм был прямым оправданием самого греха неповиновения.

В-третьих, ереси требовали вместо полной неопределенности вре-

мени «второго пришествия» точного и близкого срока обещанного пе-

реворота. Множество крестьянских движений отмечено чертой мес-

сианизма, т. е. верой, что Мессия уже пришел или непосредственно

должен появиться. Другие провозглашали наступление конца мира и

страшного суда. Папы, государи объявлялись «Антихристом», торже-

ство которого, согласно пророчеству, должно было предшествовать

пришествию Христа. Иоахимитское учение компромиссно утвержда-

ло, что будет два конца: один сейчас, немедленно, другой в загробной

жизни. Мюнцер, анабаптисты требовали не ждать никаких сроков, ибо

«божие царство» на земле наступит не само собою, а когда истинно

верующие насилием устранят его врагов.

В-четвертых, ереси настаивали на том, что божье царство, царство

равенства и справедливости, установится не на небе, а на земле, не

среди мертвых, а среди живых, во плоти, людей. Христианство, гово-

рит Энгельс, «хотело осуществить социальное переустройство не в

этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после

смерти, в «»тысячелетнем царстве», которое должно наступить в неда-

леком будущем»82. Ереси требовали этого божьего царства на земле

(эсхатология). Уже самые ранние еретические движения — агонистики,

донатисты — выступали под этими лозунгами83. Эта же идея характер-

82 Ф. Энгельс. К истории раннего христианства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения,

т. XVI, ч. 2, стр. 409. 83 Н. А. Машкин. Эсхатология и мессианизм в последний период Римской республи-

402

на для всех ересей, вышедших из иоахимитства84, для таборитов, мюн-

церовской народной реформации и т. д.

Христианская церковь боролась с ересями двумя способами. С од-

ной стороны, она, рука об руку с государственной властью, подавляла

их, в частности, с помощью инквизиции. С другой стороны, она с ог-

ромной гибкостью приспосабливалась к этой непрерывно напиравшей

на нее снизу критике. Многое из рождавшихся среди мирян смутных

сомнений, если они не успели оформиться в открытую ересь, христи-

анство перехватывало, впитывало, легализировало и тем самым — обуз-

дывало. Подчас оно обезвреживало таким образом и целые еретиче-

ские течения, как было, например, с францисканством — народной

ересью, своевременно санкционированной церковью и не только ли-

шенной революционного значения, но и превращенной в важнейший

приводной ремень к народным массам.

Вся история развития богословия и вообще христианской идеоло-

гии в течение средних веков сводится к перестройке под давлением

этой невидимой силы народного сознания. Чтобы не допустить неве-

рия, религия должна была предотвращать недоверие. А кто хочет дове-

рия народа, тот должен прислушиваться к его голосу, кто хочет влиять

на него — тот должен у него учиться. Разумеется, христианство не

могло принять самых крайних тенденций в ересях, отрицавших уже

его сущность, как, например, только что перечисленные. Тем более

нетерпимым было всякое сомнение в существовании загробной жизни,

в бессмертии души, — без этого логического звена рушилось бы все его

идейное здание; отрицание бессмертия души было уже не ересью, а

прямым шагом к атеизму. Но ереси начинались не с крайних выводов, а

с сомнений в правильности тех или иных частностей вероучения и с

противопоставления прав «своего ума» или заветов «старины» непре-

рекаемому авторитету церкви. В этой сфере религиозная идеология

очень смело перехватывала инициативу и объявляла себя зачинателем

и обладателем тех самых мыслей, которые возникали против нее.

Точно таким же образом в религиозный христианский культ оказы-

вались вовлеченными «языческие» народные поверья, как и различные

формы искусства, в которых пыталось угнездиться смутное народное

неверие; таким же образом в христианскую богословскую схоластику

оказывались мало-помалу включенными и признание некоторых прав

светского «ума» и признание авторитета «древности», не только хри-

ки. — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», т. II, 1945, № 5. 84 См. С. Д. Сказкин. Первое послание Дольчино. — В кн.: «Из истории социально-по-

литических идей. К семидесятипятилетию акад. В. П. Волгина»; он же. Исторические ус-

ловия восстания Дольчино. М., 1965 (Доклады советской делегации на X Международ-

ном конгрессе историков в Риме).

403

стианской, но и дохристианской. В каком бы направлении ни усколь-

зали чувства и мысли «паствы», если только налицо еще не было пол-

ного разрыва, христианство распространяло свою духовную «импе-

рию» в том же направлении.

Таким путем время от времени реставрировалась, хотя и не без

внутренней борьбы, связь церкви с народом, которая в начале средне-

вековья, несомненно, была очень тесной, а затем, с развитием феода-

лизма, необходимо подрывалась логикой вещей.

Часто, и даже в большинстве случаев, не сами руководители церкви

первыми замечали нарастание народного недоверия и необходимость

реформирования веры. Они сплошь и рядом и не видели грозящего

крушения «порядка». Непосредственно ослабление религии как силы

«порядка» компенсировалось обычно в истории средних веков возрас-

танием силы государства. Так, во Франции тотчас вслед за началом

распространения ересей XI–XII вв. началось ускоренное формирование

монархии. Сигналом бедствия служили обычно проявления «вольно-

думства» представителей низшего духовенства, почувствовавших свое

бессилие удержать волну народного неповиновения и подхваченных

ею. Но и в стороне от сельской жизни находились такие общественные

элементы и такие слои средневековой интеллигенции, которые, хотя и

не примыкая к народу, утилизировали упадок веры в народе, чтобы

снискать в свою пользу его доверие. Ведь это народное недоверие к

своим пастырям было огромной потенциальной общественной силой.

Присоединиться к нему, при этом идейно обуздав его и подчинив его

своему влиянию, значило в свою очередь стать общественной силой.

Такова природа умеренных бюргерских ересей.

Установленное Энгельсом деление всех средневековых ересей на

две основные группы — крестьянско-плебейские и бюргерские — име-

ет глубокое принципиальное значение. Где появилась крестьянско-

плебейская ересь, там бок о бок с ней, даже захватывая инициативу,

появлялась бюргерская ересь.

На более ранних стадиях средневековья их трудно внешне и разде-

лить. Ереси возникли тогда, когда еще почти не было городов и бюр-

герства. Лишь понемногу, по мере исторического оформления бюргер-

ства, бюргерская ересь выступает все обособленнее от крестьянско-

плебейской. Но по существу, говорит Энгельс, уже начиная с XII в., а в

полном виде с XIV–XV вв., через средневековье тянется «великое про-

тиворечие» между крестьянско-плебейской и бюргерской оппозицией

феодализму; суть этого противоречия состояла в том, что крестьянско-

плебейская ересь всегда «шла бесконечно дальше» бюргерской ереси,

разделяя при этом все требования последней85. Отсюда ясно, что бюр-

85 См. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине-

404

герская ересь, даже когда она выступала в нерасчлененной связи с кре-

стьянско-плебейской, а тем более когда она выступала обособленно,

представляла собой урезанное, ограниченное, смягченное воспроизве-

дение крестьянско-плебейской ереси. Бюргерская ересь была далеко не

только выражением собственных интересов бюргерства в религиозных

вопросах («дешевая церковь» и т. п.), она была и выражением воли

бюргерства, с одной стороны, влиять на народные массы, с другой, —

грозя союзом с народом, укрепить свое положение в феодальном мире.

Все без исключения бюргерские ереси — от неразвитых попыток XI–

XII вв. до зрелой реформации XVI в. — характеризуются борьбой на

два фронта: с одной стороны, против официальной религии, с дру-

гой, — против «опасной» для основ религии, народной, т. е. крестьян-

ско-плебейской, ереси. В свою очередь среди такого рода теоретиков

обновления религии можно проследить целую гамму по степени бли-

зости к тому или к другому полюсу, к народу или к официальной

церкви. Ортодоксальные же ученые богословы приходили к чувству

необходимости модернизировать вероучение в большинстве случаев

отнюдь не от общения с народом, а от общения с уже сильно ограни-

ченными и переработанными отголосками народных настроений в ви-

де умеренных бюргерских ересей.

Впрочем, и богословские споры подчас прямо подкреплялись ссыл-

ками на состояние умов простого народа. Возьмем к примеру «95 тези-

сов» Лютера по поводу отпущения грехов, документ, который принято

считать началом всей европейской реформации. Лютер прямо говорит

здесь (тезисы 80-91), что «даже ученому трудно защищать честь и дос-

тоинство папы… от острых и хитрых вопросов простого народа». Он

перечисляет эти вопросы и заключает: «Отвергать все эти аргументы

светских людей насильственным образом без достаточно убедительно-

го обоснования, значит выставить папу и церковь на посмешище, а

христианству нанести вред». Иными словами, Лютер считал нужным

реформировать христианское вероучение, учитывая критику «простого

народа», но лишь для того, чтобы спасти основы христианства и его

авторитет.

Официальная церковь на протяжении средних веков не раз прояв-

ляла достаточно гибкости и в конце концов, хотя иногда после ожес-

точенной поповской грызни, санкционировала те самые новые догма-

ты и богословские идеи, которые она сначала преследовала как ересь.

Когда же, к XVI в., бюргерская ересь настолько осмелела, что отвергла

всякий компромисс с официальной церковью, сама бюргерская ересь

стала в ряде стран официальной церковью, оплотом «порядка». Одной

рукой развязывая борьбу народных масс, чтобы использовать ее для

ния, т. 7, стр. 362–363.

405

победы над старой католической церковью, бюргерская реформация

не только после победы, но уже и в ходе борьбы, другой рукой душила

революционную самостоятельность народных масс — совершенно так

же, как это делала отвергнутая ею предшествующая церковь. По мере

развития событий она из противника существующего феодального

строя превращалась в его спасителя и охранителя. Три первые буржу-

азные революции в Европе, произошедшие при еще относительно сла-

бо развившемся капиталистическом укладе, — немецкая, нидерланд-

ская и английская, — потому не похожи и отдаленно по своему разма-

ху и своему антифеодальному делу на французскую, что в них мощь

крестьянско-плебейского антифеодального восстания была в огромной

мере оседлана и обуздана бюргерской реформацией, тогда как фран-

цузская революция была нерелигиозной и потому «разнузданной».

Идеологические конфликты и битвы,