разыгравшиеся в верхних эта-

жах средневекового общества, среди образованных людей, не должны

историку отвести глаза от нижнего этажа. Средневековое христианст-

во со всеми его аксессуарами было идейной системой, существовавшей

ради воздействия на многочисленную массу простых, необразованных

людей. В этом — смысл его существования, его сущность, его главная

функция. И средневековая христианская культура оставалась бы века-

ми неподвижной, окостеневшей, не знала бы никаких расколов и бурь,

если бы простой народ пребывал в покое и повиновении. Но он то вос-

ставал открыто, то обнаруживал скрытое недовольство, неподатли-

вость церковной проповеди, ту или иную степень недоверия. Это и

только это рано или поздно заставляло образованные верхи вступать в

идейные битвы между собой. Что-либо новое, что-либо хоть ограни-

ченно передовое возникало в культуре и мировоззрении образованных

верхов средневекового общества только потому, что внизу шевелилась

и вздыхала огромная масса «темного» народа.

Разумеется, в огромном числе случаев новаторствовавшие профес-

сора средневековых университетов или ересиархи, экзальтированные

странствующие проповедники или мудрствующие в монастырской ти-

ши ученые монахи исходили отнюдь не из соображений о социальной

функции религии. Они были уверены, что просто ратуют за истину.

Ими руководило вовсе не предвидение общественных последствий их

схоластических конструкций, а лишь распространившееся в их среде

сознание, вернее даже ощущение неавторитетности и уязвимости

прежних идей, недавно казавшихся непререкаемыми. Абеляр или Ро-

жер Бэкон отнюдь не общались с основным революционным классом

феодального общества, с массами эксплуатируемого крестьянства.

Сложная цепь посредствующих звеньев давала им только ощущение,

что господствующую систему идей можно атаковать, что она зыбка,

что ее следует заменить более устойчивой. Но к истории средневеко-

406

вой идеологии все же в полной мере относятся слова Маркса: движе-

ние, происходящее в сфере идей, «свидетельствует о том, что глубоко

в низах происходит брожение. Умы всегда связаны невидимыми нитя-

ми с телом народа…»86

В конце концов вся идеологическая борьба в средние века была

борьбой либо за укрепление религии, либо за ее подрыв, расшатыва-

ние. К этому сводится буквально вся без исключения культурная исто-

рия средневековья. Борьба номинализма и реализма, борьба за права

разума и за слепой авторитет веры, борьба между зачатками опытной

науки и религиозной догмой, между слабой материалистической тен-

денцией и господствующим идеализмом в средневековой филосо-

фии — все это авангардные бои безбожия и религии, хотя до предель-

ной степени смягченные и приглушенные. В ответ на монополизацию

искусства церковью возникало свободное художественное творчество,

антицерковное по духу, но оно снова подвергалось своего рода апро-

приации церковью: об этом повествуют, например, отнюдь не христи-

анские «химеры» на Соборе Парижской Богоматери. Словом, все идео-

логические события и явления в феодальном обществе косвенно или

способствовали или противодействовали выполнению христианской

религией ее главной функции: удерживать народ в повиновении.

Все передовое было прямым или, чаще, косвенным следствием не-

умолимого роста крестьянского сопротивления эксплуатации с разви-

тием феодального общества. Ленин, критикуя «Вехи», писал по поводу

истории русской общественной мысли: «…Может быть, по мнению

наших умных и образованных авторов, …история нашей публицистики

не зависела от возмущения народных масс остатками крепостническо-

го гнета?» Ленин доказывал, что передовая мысль отражала не «интел-

лигентское настроение», а «настроение крепостных крестьян против

крепостного права» и «историю протеста и борьбы самых широких

масс населения… против остатков крепостничества во всем строе рус-

ской жизни»87.

Эти слова Ленина имеют огромное методологическое значение для

всякого историка идей, в частности, для историка средневековых идей.

Но надо помнить, что Ленин имеет в виду преимущественно идеи под-

линно демократические, — тогда как в средние века мы таковых почти

не видим, — они оставались заглушенными, на самом дне общества, и

впервые начинают более или менее отчетливо звучать только в XV–

XVII вв. (табориты, Томас Мюнцер, диггеры, Жан Мелье и т. п.). «Про-

тест и борьба широких масс населения» против феодального гнета в

86 К. Маркс — З. Мейеру, 21 января 1871 г. — К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма,

стр. 256. 87 В. И. Ленин. О «Вехах». — Полн. собр. соч., т. 19, стр. 169.

407

средневековой идеологии, поскольку до нас дошли ее письменные ма-

териальные памятники, отразились не столько прямо, сколько косвен-

но. Почти всегда представители передовых идей не были подлинными

защитниками интересов народных масс, — они, скорее, исходили из

мысли, что те или иные идейные реформы необходимы для того, что-

бы, изменив многое, сохранить и укрепить самое главное и существен-

ное в христианстве. Все идейные расколы, происходившие в образо-

ванных верхах, имели именно этот смысл: путем любых перестроек

спасти господство над умами и духовную монополию самых основ,

самой сути данной феодально-христианской идеологии. Одни «образо-

ванные» воевали с другими «образованными», но для того, чтобы удер-

жать фронт против «необразованных». Ведь можно было весьма по-

разному теоретически обосновывать ту обращенную к жизни сторону

христианства, которую так откровенно разъяснил Вольтер, доказывая,

что было бы трудно управлять даже одной деревней, населенной атеи-

стами. Даже Кант или Гегель еще трудились в сущности над той же за-

дачей — спасти зерно религии в условиях нового «духа времени». Ор-

тодоксальное вероучение отстаивало религию более или менее твердо-

лобо и напролом. «Критики» отстаивали ее тончайшей фальсификаци-

ей новой культуры, той самой, которая, поднимаясь снизу, расшатыва-

ла и подрывала религию.

В самом деле, ведь сила христианства держалась только на доверии

масс. Массы верили, что христианство вместе с ними отрицает фео-

дальный строй. Всякая идеология в феодальном обществе, чтобы стать

силой, должна была питаться антифеодальным настроением, идущим

снизу, в том числе и антицерковным настроением по мере того, как

церковь теряла доверие. Но эти настроения включались в культуру

«верхов» в уже, так сказать, усмиренном виде, нередко преломленны-

ми через призму умеренной бюргерской оппозиции. Словом, именно

то, что по сути дела расшатывало и подрывало феодальную культуру,

включалось в нее же небольшими дозами для ее же укрепления.

На этом методологическом основании, путем тщательных специ-

альных исследований, можно было бы осветить всю эволюцию средне-

вековой науки, понемногу обращавшейся к разуму и реальности, сред-

невекового искусства, понемногу обращавшегося к реализму и к «язы-

ческим» — народным или античным — художественным традициям,

средневекового права, принужденного апеллировать к народному по-

ниманию справедливости и к дофеодальной традиции, как и вообще

все политические, правовые, религиозные, художественные, философ-

ские взгляды феодального общества.

Эластичность феодальной идеологии была очень велика, но все же

не безгранична. Как бюргерская ересь, так называемая «реформация», в

конце концов спихнула в ряде стран католицизм и заняла его место,

408

так буржуазная идеология понемногу теснила феодальную идеологию.

Идеология поднимавшейся буржуазии в эпоху разложения феода-

лизма знала немало способов учиться у народа, чтобы в конечном сче-

те подчинить его своему влиянию. Ведь смутное идейное сопротивле-

ние народа религиозному гнету выражалось не только в ересях. Мы го-

ворили, что духовной предпосылкой всякого сопротивления религии

было обособление некоторой иррелигиозной, «светской» части в на-

родном сознании. Не будет ошибкой утверждать, что именно на этом

социальном фундаменте выросло все здание светской гуманистиче-

ской культуры, созданной молодой буржуазией, как не презирали и не

поносили гуманисты невежественную «чернь». Разочарование масс во

всяческих ересях в конце концов порождало в народе и безверие, сти-

хийные попытки опровергнуть не какую-либо часть религии, а отверг-

нуть всю ее — вместе с понятиями бога и бессмертия души. Как посте-

пенно пробивалось народное сознание до подлинных теоретических

аргументов в пользу атеизма и материализма, можно видеть, если

сравнить крестьянско-плебейскую идеологию у Томаса Мюнцера в

XVI в. и у Жана Мелье в XVIII в. Не будет ошибкой утверждать, что на

этом фундаменте прозревающего народного безбожия выросло все

здание французского философского материализма и атеизма XVIII в.,

созданного идущей к революции буржуазией, как ни были убеждены

«просветители», что ни в коем случае не следует делать атеизм дос-

тоянием «простонародья».

Это не значит, что буржуазная интеллигенция не вносила в извест-

ной мере сознание в борьбу масс против феодализма, но ее прогрес-

сивность и революционность в том и состояла, что она создала себе

авторитет не чем иным, как восприняв и смело развив до современного

ей уровня науки смутные помыслы, уже рожденные в массах их собст-

венной борьбой. Не возглавив борьбу масс, буржуазия не могла бы оп-

рокинуть феодализм.

Можно утверждать, что все лучшие, все действительно революци-

онные идеи, выдвинутые когда-либо буржуазными мыслителями, име-

ют тот же корень. В частности, многие из них являются позитивными

формулировками тех негативных идей — отрицания существующих

неравенства, собственности, властей, — которые необходимо таятся в

самой логике народного антифеодального восстания, слепо отрицаю-

щего все это на практике. Только обретя общий с народом язык, т. е.

согласившись с ним во многом и разъяснив ему многие из его собст-

венных темных дум, буржуазия могла подчинить его своему влиянию.

Так она готовилась к своим великим революциям.

Как видим, слова А. М. Горького, что народ был «единственным и

неиссякаемым источником» всех духовных ценностей, имеют широ-

чайшее историческое значение. Все духовные ценности прошлого вос-

409

ходят к народу как к своему источнику, но народ творил их не столько

сам, сколько через посредство тех, кто руководил им и господствовал

над ним. Только социалистическое общество открывает перед народом

действительную возможность самому творить все без исключения

культурные ценности. В феодальном же обществе народная масса была

темна, образование ей было недоступно, сознание ее было неразвито.

Но, абстрагируясь от народа, мы ничего не сможем научно объяс-

нить в истории средневекового духовного прогресса. Из этого, из на-

родного, источника широкой рукой черпали все, кто претендовал на

то, чтобы влиять на народ, воздействовать на его поведение, — и в той

самой мере они и оказывались объективно носителями прогресса в ду-

ховной культуре.

Поясним это еще на примере возникновения раннего утопического

социализма. Томас Мор, как известно, был канцлером Англии, т. е.

первостепенным лицом феодально-абсолютистской монархии, и к то-

му же преданным католицизму, за что он и был казнен при проведении

реформации. Но еще будучи помощником лондонского шерифа, он

уже был свидетелем нарастания народных восстаний: в 1514 г. успехом

окончилось возмущение крестьян в предместьях Лондона против ого-

раживаний; весной 1516 г. Лондон был накануне восстания, и толпу с

трудом удавалось успокаивать; в 1517 г. восстание в Лондоне разрази-

лось, и Мор, с одной стороны, организуя его кровавое подавление, с

другой стороны, выступал перед толпой восставших и «пытался угово-

рить их разойтись по домам»; дело в том, что материальной силы госу-

дарственной власти было явно недостаточно, и королю пришлось тот-

час после восстания, чтобы не раздражать народ, разыграть, по выра-

жению иностранного посла, «спектакль»: милосердно помиловать ви-

новных. Точно так же большое крестьянское восстание 1525 г., гро-

зившее распространиться из Сеффолка по Англии, было остановлено

не только силой, но и эффектными жестами милосердия, воздействием

на психологию масс.

Таким образом, непосредственный политический опыт показывал,

что одного насилия недостаточно для удержания существующего по-

рядка. Личный опыт Мора говорил, что приходится и убеждать, угова-

ривать толпу. Но выше мы уже разобрали, что значит убеждать: чтобы

убеждать, надо в известной мере присоединиться к смутным убежде-

ниям убеждаемого. Убеждая толпу, Мор сам вдохнул ее дыхание. Об-

ращаясь к ней, уловил те мысли, которые ей были нужны. И эти мысли

запали в его сознание, овладели им, расцвели прекрасным цветком под

пером высоко образованного гуманиста. Но Мор от этого вовсе не стал

народным идеологом. Напротив, само отнесение идеального строя на

некий остров, «которого нигде нет» («Утопия»), было способом угово-

рить читателя, это эта прекрасная мечта неуместна в окружающей ре-

410

альной жизни. Мор и некоторые другие ранние утописты не только не

знали пути к бесклассовому строю, но внушали