она приходится дочерью Бальтазару. Она красива, скромна и по-своему привлекательна, однако есть в ней нечто такое — не могу выразить точно — определенно есть какой-то… э-э… оттенок… налет… привкус, который сразу обозначил ее происхождение, стоило мне только услышать, кто ее родитель. Не то же ли самое произошло и с тобой?
— Не ранее того, как были предъявлены доказательства ее родства.
— Конечно же не иначе. Дело становится яснее, как только вглядишься попристальней, хотя первое впечатление может оказаться обманчивым, если безобразие прячется за покровами лжи. Внимание к тонкостям — необходимое условие философского подхода. Невежество — это маска, которая утаивает подробности, необходимые для полного знания. Под маской и мавр вполне сойдет за христианина, но сорвите с него личину — и вы увидите истинный цвет его кожи. Разве ты сам не замечал, к примеру, во всем, что касается женского очарования и женского совершенства, очевиднейшей разницы между дочерью Мельхиора де Вилладинга и дочерью Бальтазара?
— Разница в том, что одна девушка принадлежит к чтимому и обласканному судьбой роду, а другая заклеймена позором от рождения!
— Нет, мадемуазель де Вилладинг прекраснее.
— Природа и в самом деле проявила большую щедрость к наследнице дома Вилладингов, господин бейлиф, и ничуть не лишила ее женского обаяния, наделив вместе с тем счастливой судьбой.
— Я знал, что ты, втайне, не можешь придерживаться иного мнения, нежели все остальные! — воскликнул Петерхен с торжеством, поскольку принял воодушевление спутника за неохотно высказанное согласие с его собственными рассуждениями. На этом разговор прекратился: совещание между Мельхиором и синьором Гримальди подошло к концу — и бейлиф поспешил присоединиться к своим более важным гостям, а Сигизмунд наконец-то избавился от допроса, мучительно терзавшего его душу, хотя он и с презрением отнесся к чрезмерной словоохотливости собеседника, длившего над ним эту пытку.
То, что Адельгейда должна была покинуть отца, предполагалось и ранее: мужчин в этот час ожидали на торжественном обеде. Итак, Адельгейда оставалась возле Кристины и ее матери, не привлекая к себе особого внимания — даже со стороны тех, кого она сейчас участливо опекала с горячностью, естественной для ее пола и возраста. Близ Адельгейды находился и сопровождающий, облаченный в ливрею отчего дома: он должен был не только обеспечивать ей безопасность на людных улицах города, но и добиваться знаков почтения, приличествующих ее положению, со стороны тех, кого чрезмерно увлекали праздничные излишества. Именно при таких обстоятельствах более чтимая и, в глазах несведущих, счастливейшая из девушек приблизилась к другой, когда любопытство толпы было уже настолько удовлетворено, что семья Бальтазара осталась посреди площади почти что в одиночестве.
— Нет ли поблизости какого-либо дружественного крова, куда вы могли бы удалиться? — первым делом осведомилась наследница Вилладингов у матери бледной, полубесчувственной Кристины. — Главное сейчас — найти надежный приют для вашего невинного, исстрадавшегося ребенка. Если кто-то из моих слуг может быть вам полезен — прошу вас, распоряжайтесь ими, как если бы они были вашими собственными.
Маргерит еще ни разу не доводилось вести беседу с дамой, занимающей в свете высокое положение. Немалые средства, какими располагали семейства ее отца и ее мужа, предоставили ей все необходимое для умственного развития; возможно, она даже выиграла в умении держаться благодаря тому, что предрассудки заставляли женщин ее круга избегать ее общества. Как нередко свойственно тем, чьи мысли далеки от условностей, принятых в привилегированных слоях, Маргерит была отчасти присуща некоторая излишняя эмоциональность, хотя в то же время у нее совершенно отсутствовали грубость и вульгарность. Заслышав нежный голос Адельгейды, она безмолвно устремила на прекрасную утешительницу долгий пристальный взгляд.
— Кто ты и что ты, если ты способна полагать, будто дитя палача может подвергнуться незаслуженной обиде? И ты предлагаешь услуги своих челядинцев, словно сами твои вассалы не ослушаются твоих приказаний и не откажут нам в помощи?
— Я Адельгейда де Вилладинг, дочь барона, носящего это имя, и всячески намерена смягчить жестокий удар, нанесенный чувствам бедной Кристины. Позволь же моим слугам найти возможность препроводить твою дочь куда-нибудь в другое место!
Маргерит еще крепче прижала дочь к груди и провела рукой по лицу, словно желая что-то припомнить.
— Я слышала о тебе, госпожа. Говорят, что ты добра к пострадавшим несправедливо и благосклонна к несчастливцам; говорят, что замок твоего отца — почитаемое всеми гостеприимное прибежище, которое редко кто покидает с охотой. Но хорошо ли ты взвесила последствия своей щедрости к породе людей, из поколения в поколение отмеченной клеймом отверженности — от того, кто первым предложил свои кровавые услуги из жестокосердия и жадного корыстолюбия, до того, кто едва находит в себе силы исполнять омерзительную повинность? Хорошо ли ты все обдумала — или же безрассудно уступила внезапному девическому порыву?
— Я все обдумала, — с горячностью отозвалась Адельгейда. — Если вы испытали на себе несправедливость, от меня вам незачем ее опасаться.
Маргерит, поручив обессилено поникшую дочь попечению отца, подошла ближе, устремив полный глубокой симпатии взгляд на вспыхнувшую, но сохранявшую спокойствие Адельгейду. Она взяла Адельгейду за руку и с прочувствованным видом медленно проговорила, словно размышляя вслух:
— Всему находится объяснение: на свете еще существуют благодарность и отзывчивость. Мне понятно, почему мы не отвергаем это прекрасное создание: чувство справедливости возобладало в ее душе над предрассудками. Мы сослужили ей службу — и она не стыдится источника, откуда почерпнула помощь!
Сердце Адельгейды бурно забилось: ей показалось даже, что она неспособна совладать со своими чувствами. Однако отрадное убеждение, что Сигизмунд держался с честью и проявил деликатность даже при наиболее священных и конфиденциальных сношениях с матерью, принесло ей облегчение и наполнило счастьем: для чистой души нет мучительнее предположения, что любимые вели себя недостойно; и более всего вознаграждает уверенность, что они оказываются на уровне тех добродетелей, коими мы их щедро и с полным доверием наделили.
— Вы просто отдаете мне долг вежливости, — возразила Адельгейда, польщенная этими словно бы невольно вырвавшимися словами. — Мы в самом деле исполнены благодарности, но даже если бы не существовало священных обязательств признательности, я думаю, мы все равно могли бы придерживаться справедливости. Теперь вы согласитесь принять нашу помощь?
— В этом нет необходимости, госпожа. Отошлите сопровождающих: их присутствие только привлечет к нам ненужное внимание и вызовет малоприятные для нас выкрики. Горожане заняты сейчас праздником; мы по слепоте своей не осознали необходимости скрываться, как должно всем гонимым и преследуемым, но теперь воспользуемся возможностью удалиться незаметно. Что же до вас…
— Я не покину невинную страдалицу в столь трудную минуту, — твердо заявила Адельгейда, и в голосе ее прозвучало нескрываемое сочувствие, редко когда не встречающее отклика.
— Да благословит тебя Бог! Да будет с тобой милость неба, милая девушка! И небо тебя благословит, ибо зло в этой жизни не остается без отмщения, а добро вознаграждается. Отошли прочь своих слуг, но если тебе по привычке требуется их присутствие, пусть они спрячутся где-то поблизости, пока ты будешь за нами наблюдать, а когда все обратятся к собственным удовольствиям, ты можешь последовать за нами. Да пребудет с тобою милость неба — а пребудет она непременно!
Маргерит, в сопровождении безмолвного Бальтазара, повела дочь к наименее людной улице. Один из слуг Адельгейды отправился вслед за ними. После их благополучного водворения на место слуга вернулся к хозяйке, внимание которой было, казалось, развлечено множеством пустейших ухищрений, изобретенных на потеху толпе. Отпустив прислужников с наказом пребывать невдалеке, наследница Вилладингов вскоре сумела добраться до скромного жилища, где нашла приют гонимая семья. Ее незамедлительно провели в комнату, где расположились Кристина и ее мать.
Участие юной и заботливой Адельгейды было бесценным для девушки с такой душой, как у Кристины. Они плакали вместе: женская слабость возобладала над гордой выдержкой Адельгейды, когда она почувствовала себя освобожденной от глаз света и дала волю бурному излиянию чувств, прорвавшихся наружу, несмотря на все попытки сдержать их. Одна лишь Маргерит была свидетельницей безмолвного, но красноречивого единения двух юных и чистых сердец — и сама она до глубины души была тронута выражением сострадания со стороны той, что, осыпанная почестями, слыла такой счастливицей.
— Тебе хорошо понятны наши беды, — проговорила Маргерит, когда первое волнение немного схлынуло. — Теперь ты веришь, что дочь палача — такое же дитя человеческое, как и все прочие, и что нельзя его травить, как травят волчье отродье.
— Матушка, это наследная дочь барона де Вилладинга, — произнесла Кристина. — Разве она не пришла сюда, не проявила к нам жалость?
— Да, это так, но мне тяжко, даже когда меня жалеют! Сигизмунд говорил нам о ее доброте, и дочь барона воистину умеет сочувствовать несчастным.
Упоминание имени Сигизмунда заставило щеки Адельгейды пылать огнем, хотя сердце ее стиснул едва ли не смертный холод. Смущение вызвала внезапная встревоженность девических чувств; потрясение было неотделимо от слишком явственно и ощутимо представшей перед ней родственной связи Сигизмунда с семейством палача. Ей легче было бы перенести это, если бы Маргерит заговорила о сыне менее фамильярно — или же тоном напускного неведения, каковое, как Адельгейда, почти не задумываясь над действительным положением вещей, привыкла считать, существует между юношей и его родными.
— Матушка! — укоризненно воскликнула Кристина, выражая удивление, словно невзначай, бездумно, была допущена большая неосторожность.
— Не важно, дитя, не важно. По тому, как вспыхнул сегодня взгляд Сигизмунда, я поняла, что наша тайна скоро будет раскрыта. Благородный юноша должен проявить больше энергии, чем его предшественники; он должен навсегда покинуть страну, в которой был осужден еще до своего рождения.
— Не стану отрицать, что о вашем родстве с господином Сигизмундом мне известно, — заметила Адельгейда, собрав всю свою решимость для заявления, которое сразу снискало ей доверие со стороны семьи Бальтазара. — Вам ведома та огромная благодарность, которой мы обязаны вашему сыну, и это объясняет мою обеспокоенность вашим нелегким положением.
Маргерит испытующе взглянула в зардевшееся лицо Адельгейды. Вовсе не ощущая торжества, почти забыв о благоразумии, мать юноши тревожно вглядывалась в черты Адельгейды, будто страшилась собственной догадки; потом отвела глаза и погрузилась в сосредоточенную задумчивость. За этим выразительным обменом взглядами последовало глубокое и неловкое молчание, которое каждая охотно готова бы была прервать, если бы этому не препятствовал напряженный и стремительный бег мыслей.
— Мы знаем, что Сигизмунд оказал тебе услугу, — заговорила Маргерит. Она постоянно обращалась к юной посетительнице с непринужденностью, какая подобает старшему по возрасту, тогда как Адельгейда привыкла к почтительному отношению к ней лиц, стоящих ниже ее на общественной лестнице. — Храбрый мальчик не умолчал об этом, хотя и не
