особенно когда требовалось немедленно навести порядок или осуществить формальности, не терпящие отлагательства до прибытия на место полномочных представителей власти. Поэтому, как только стало понятно, что речь идет о преступлении, добрейший ключник принялся за тщательное выяснение всех обстоятельств, какие можно было в данном случае достоверно установить.
Труп был быстро опознан как тело Жака Коли — некрупного, но все же довольно состоятельного собственника из кантона Во. Это засвидетельствовали не только путешественники, но и погонщик, которого Жак Коли просил оставить для него в Аосте мула. Кроме того, был еще и Пьер, видевший Жака в Мартиньи, при подготовке к путешествию через перевал. Мула нигде не было, осталось только несколько кучек вокруг здания — впрочем, тут же топтались его собратья, ожидавшие седоков. Каким образом несчастный Жак Коли лишился жизни, было совершенно очевидно. На теле имелось несколько ран, а в спине торчал нож — обычный, какие были распространены среди путешествующих, — что исключало всякую возможность самоубийства. На платье также наблюдались следы борьбы: оно было порвано и испачкано, однако ничто не пропало. В карманах нашли золото — и хотя его было немного, это заставило усомниться в первоначальном предположении, что несчастный был ограблен.
— Ну и ну, — заметил добрейший ключник, обнаружив последнее обстоятельство, — презренный металл, из-за которого погибло столько душ, уцелел, а христианская кровь пролилась! Не иначе как речь идет не о корысти, а о мщении. Посмотрим, не найдется ли каких-нибудь улик на месте трагедии.
Поиски ни к чему не привели. Вокруг не было ничего, кроме ржаво-коричневых скал и их обломков, так что здесь могла бы пройти, без единого следа, целая армия. Пятна крови нашлись только там, где было обнаружено тело. Внутри домика не сохранилось никаких явных свидетельств кровавой сцены, разыгравшейся в его стенах. Правда, кости тех, кто умер задолго до происшествия, валялись на камнях поломанные и разбросанные, но поскольку в склеп часто заглядывали любопытные и временами обращались с бренными останками по своему усмотрению, то ничего нового или необычного в их теперешнем состоянии не было.
Внутри дома мертвых было сумрачно, благодаря чему он соответствовал — хотя бы отчасти — своему торжественному предназначению. Заканчивая расследование, монах и двое дворян (немало занятых случившимся) стояли у окна и глядели на печальную, но поучительную картину внутри. Одного из тел касались лучи утреннего солнца — и оно, соответственно, было более других доступно взгляду: впрочем, эта темная высохшая мумия представляла собой лишь слабое подобие прежнего человеческого существа. Как и прочие трупы, еще не разложившиеся до костей, этот помещался у стены в сидячей позе, со склоненной вперед головой. Благодаря последнему обстоятельству свет падал прямо на черное сморщенное лицо мертвеца. С леденящим кровь оскалом, с чертами, тронутыми разложением, оно являло собой страшное, но одновременно и благотворное напоминание об общей участи всех смертных.
— Это тело несчастного виноградаря, — заметил монах, в то время как его не столь привычные к подобным зрелищам спутники отшатнулись. — По легкомыслию он заснул на голой скале, и этот сон оказался последним. По его душе отслужено немало месс, но то, что осталось от бренной оболочки, по-прежнему никому не нужно… Но что это? Пьер, ты был здесь недавно: сколько покойников ты видел в последний раз?
— Трех, досточтимый отец, а дамы говорили о четырех. Я искал четвертого, когда заходил внутрь, но, кроме злосчастного Жака Коли, новеньких там не было.
— Поди сюда и скажи, не кажется ли тебе, что в дальнем углу их двое — там, куда положили, из уважения к его профессии, твоего старого товарища-проводника. По крайней мере, поза у него не та, что прежде.
Пьер приблизился и, почтительно сняв шляпу, наклонился внутрь, стараясь заслонить спиной свет, мешающий смотреть.
— И вправду двое! — воскликнул он, удивленно отступая. — Когда мы туда заходили, я этого не заметил.
— Нужно узнать, что там такое! Быть может, одним преступлением дело не ограничилось!
Монастырские служители и Пьер, за долгие годы близко познакомившийся с братией, вновь вошли в дом, а остальные нетерпеливо ждали снаружи. Когда из дома донесся крик, они приготовились снова узнать что-то ужасное, но тут появился Пьер со своими спутниками, таща за собой не труп, а живого человека. Как только последнего вывели на свет, все, видевшие ранее Бальтазара, узнали его робкие, исполненные покорства манеры и беспокойный, недоверчивый взгляд.
Наблюдатели, вначале удивленные, тут же преисполнились самых мрачных подозрений. Все — и барон, и двое генуэзцев, и монах — были свидетелями сцены на большой площади в Веве. Личность палача была им хорошо известна и раньше при плавании по озеру, поэтому все малейшие сомнения должны были рассеяться. Сопоставив же появление Бальтазара со случившимся ночью, все почти что уверились, что ключ к разгадке найден.
Не будем останавливаться на подробностях допроса. Он был недолгим, велся в сухом тоне и скорее ради проформы, чем с целью устранить какие-либо сомнения. Когда необходимые расспросы подошли к концу, оба дворянина вскочили в седла. Отец Ксавье возглавил процессию, которая двинулась к вершине перевала, ведя Бальтазара в качестве арестованного, а тело Жака Коли по-прежнему лежало там, где иссохли ранее столь многие человеческие останки и где ему суждено было найти последнее упокоение, если только не объявятся желающие его оттуда забрать. Путь от Прибежища до вершины Сен-Бернарского перевала представляет больше неудобств, нежели все прочие отрезки дороги. Вскоре показались монастырские строения; нависая над северным краем ущелья, это высеченное в камне, незамысловатое жилье мало отличалось от угрюмых красно-коричневых скал, придававших местности столь дикий и жуткий вид. Чтобы облегчить последний, самый крутой подъем, в склоне было выбито подобие ступеней, по которым, тяжко вздыхая, еле-еле поднимались мулы. Одолев крутизну, путники достигли самой высокой точки перевала. Еще через минуту они очутились у дверей монастыря.
ГЛАВА XXV
— Не окажись ты рядом,
С печатью, нанесенною природой,
И не подвигни на позорный шаг —
Убийство не пришло бы мне на ум.
Шекспир
Сигизмунд со своими спутниками прибыл в монастырскую гостиницу на час с лишним раньше прочих путешественников. Они были встречены с тем же гостеприимством, какое прославленный монастырь оказывал тогда всем прибывающим. Монахи бывали рады даже любопытствующим или простонародью, но все же, привыкнув обихаживать низкорожденных и невежественных гостей, всегда радовались случаю нарушить монотонность своего уединенного существования беседой с представителями высшего сословия. Добрейший ключник приготовил особый прием, ибо чины и звания приносят их обладателям немало преимуществ не только внизу, на равнине, но даже и в горной глуши на перевале Сен-Бернар. Всем гостям была выказана истинно христианская благорасположенность, но в отношении наследницы Вилладингов — фамилии известной и уважаемой повсюду от Альп до Юры, empressementnote 158 и почтение выходили за пределы обычного, скрывая за собой некую тайную мысль. Яснее приветственных слов они говорили, что отшельников-августинцев отнюдь не удручает необходимость распахнуть двери своей унылой обители для прекрасной представительницы столь знатного рода.
Сигизмунд, однако, всего этого не замечал. Его ум был целиком занят сегодняшними утренними событиями и не воспринимал ничего другого. Юноша прежде всего поручил Адельгейду и свою сестру заботам служанки, а затем вышел на воздух, чтобы подождать остальных путешественников.
Как уже упоминалось ранее, древний монастырь Святого Бернарда был основан в ранние века христианской эры. Он стоит на самом краю крутого подъема, последнего на пути к Седловине. Высокое строение, узкое, но длинное, неуютное с виду, возведено из местного красно-коричневого камня; фронтон здания обращен к Вале, а фасад вытянут вдоль тесного ущелья, в котором оно помещается. Прямо перед главной дверью встает кривой бугор, через который следует тропа, ведущая в Италию. Именно это место является высочайшей точкой перевала, а само здание — самым высокогорным обиталищем в Европе. Ширина ущелья здесь составляет около ста ярдовnote 159, а по обоим его краям возвышаются, на тысячу с лишним футов, беспорядочные кучи красноватых камней. Они, однако, кажутся карликовыми в сравнении с другими грудами, из которых несколько, напротив монастыря, достигают высоты вечных снегов. Отсюда тропа идет под гору. Когда подтаивают сугробы перед монастырем (а они не сходят даже в самые жаркие летние дни), вода течет частью в долину Роны, а частью на земли Пьемонта, и лишь после долгого извилистого пути по французским и итальянским равнинам вливается в общий бассейн — Средиземное море. Покинув монастырь, тропа пробегает у подножия скал, оставляя с левой стороны небольшое прозрачное озеро, которое почти полностью занимает дно ущелья. Затем, на другом краю Седловины, она теряется среди рядов остроконечных камней. В этом месте находят сток излишки озерной воды: небольшим проворным ручейком они струятся, журча, по солнечной стороне Альп. Итальянскую границу тропа пересекает у берега озера, на расстоянии мушкетного выстрела от обиталища августинцев, вблизи того места, где римляне воздвигли в свое время храм в честь Юпитера Громовержцаnote 160. Все вышеописанное открылось взору Сигизмунда, когда он покинул монастырь в намерении подождать на воздухе, пока прибудут остальные путники. Солнце пока еще не приблизилось к зениту, хотя до стен монастыря, расположенного высоко в горах, его лучи добрались уже час назад. От монастырского служителя Сигизмунд узнал, что рядовые путешественники (каких в теплое время нередко набирается в монастырских спальнях не одна сотня) сейчас утоляют голод в трапезной для простолюдинов, и решил держаться от них подальше, чтобы избежать праздных расспросов, которые последуют за известием о том, что случилось внизу. Перед зданием монастыря один из братьев ласкал собак — четырех или пятерых гигантских мастиффов, которые прыгали вокруг него с глухим лаем, в то время как старина Уберто расхаживал меж ними степенно и важно, как и подобало в его годы. Заметив гостя, августинец покинул собак и приветствовал его, подняв свой головной убор, похожий на восточный. На открытую улыбку монаха, такого же молодого, как он сам, Сигизмунд ответил тем же. Подобного случая он и желал, чтобы завязать дружественную беседу, и юноши стали прогуливаться вместе по берегу озера, по тропе, ведущей через Седловину.
— Вы еще столь молоды, брат, — заметил воин, когда между беседующими установилась известная доверительность. — Видно, к своим человеколюбивым трудам вы приступили недавно и провели здесь одну-две зимы, не больше?
— Нынешняя будет восьмой. Сперва я был послушником, потом монахом. К здешней жизни приучаются с малых лет, но даже длительная привычка не спасает легкие, если год за годом подвергать их действию местного разреженного воздуха и морозов. При любой возможности мы спускаемся в Мартиньи, чтобы побыть в более пригодной для человека атмосфере. А ты, наверное, попал прошлой ночью там, внизу, в ужасную бурю?
— Ужаснейшую.
