Остается благодарить Бога, что все позади, мы уцелели и можем пользоваться вашим гостеприимством. А кроме нас, был в горах еще кто-нибудь? Много народу направлялось в Италию или из Италии?
— Лишь те, кто завтракает сейчас в общей трапезной, а из Аосты — никого. Для путешественников сезон уже закончился. В этот месяц у нас бывают только те, кого гонит нужда и у кого есть особые причины не считаться с плохой погодой. Летом же сюда прибывает порой до тысячи человек.
— Те, кого вы принимаете, достопочтенный брат, должны быть очень вам благодарны: ведь эти края, судя по всему, изобилием не отличаются.
Сигизмунд с монахом оглядели обширные нагромождения нагих иззубренных скал и, встретившись глазами, усмехнулись.
— Природа здесь не родит совсем ничего, — отвечал августинец. — Далее горючее для отопления приходится привозить на мулах издалека, а ты согласишься, конечно, что оно здесь всего нужней. К счастью, у нас есть остатки прежних богатых пожертвований, а кроме того…
Молодой монах умолк в нерешительности.
— Вы собирались сказать, отец, что посетители, которым под силу отблагодарить монастырь, вспоминают иной раз о нуждах тех, кто, встречая такой же радушный прием, не может выказать свои почтительные чувства по скудости средств.
Августинец склонил голову и, чтобы перевести разговор на другую тему, указал, где проходит итальянская граница и где находился древний храм. Тут их внимание привлекло какое-то животное, пробиравшееся среди камней.
— Не серна ли там? — вскричал Сигизмунд, чья кровь быстрее побежала в жилах под действием охотничьего азарта. — Жаль, что у меня нет оружия!
— Это собака, но не местная. Монастырские мастиффы отказали бедному зверю в гостеприимстве, и он вынужден ожидать своего хозяина в отдалении, в то время как тот, надо полагать, находится с прочими в трапезной. Смотрите, они идут: это их шаги выманили осторожного пса из укрытия.
В самом деле, Сигизмунд увидел, что группа из трех пешеходов, покинув монастырь, направляется по тропе к итальянской границе. Внезапное и мучительное подозрение пришло ему на ум. Собакой, изгнанной, как предположил монах, мастиффами и нашедшей убежище в скалах, был Неттуно, а одним из путников, которые шли навстречу, — его хозяин. Сигизмунд узнал его фигуру и походку.
— Знаешь ли ты, отец, о совершенном в горах убийстве? — спросил Сигизмунд неуверенно, поскольку, с одной стороны, не желал обвинять Мазо в преступлении, а с другой — приходил в ужас при мысли о несчастной доле Жака Коли.
Монах спокойно кивнул. Человека, живущего вблизи от большой дороги, и к тому же молодого, трудно взволновать вестью о таком вполне ординарном событии. Сигизмунд поспешно рассказал своему спутнику все, что знал сам, не умолчав и о том, как впервые встретил итальянца на озере и какое впечатление тот на него произвел.
— Мы не задаем гостям вопросов, — произнес августинец, когда выслушал рассказ. — Наш монастырь основан ради добрых дел, и мы молимся за любого грешника, не дознаваясь, сколь тяжки его проступки. Но нам дана власть, и одна из первейших обязанностей монахов — следить за порядком на дороге, дабы никто не мешал нашим трудам. Поступай так, как сочтешь наиболее справедливым и разумным при данных щекотливых обстоятельствах, — я полагаюсь на твое решение.
Сигизмунд не отвечал, но, по мере того как пешеходы приближались, его решимость крепла. Испытывая к Мазо благодарность, он сомневался в том, что сумеет исполнить свой долг, и эти сомнения заставили его поторопиться. Подстегивала, как ни странно, мысль о недавнем несчастье сестры: хотелось, вопреки всему, действовать по справедливости. Встав посередине тропы, Сигизмунд дождался, пока путники подойдут ближе; монах спокойно стоял с ним рядом. Когда они приблизились настолько, что стали слышны голоса, юноша разглядел спутников Маледетто: Пиппо и Конрада. С ними он уже несколько раз встречался и изучил их настолько, чтобы узнавать с первого взгляда, поэтому ему пришло на ум, что предприятие, которое он затеял, может оказаться опаснее, чем представлялось вначале. Если дело дойдет до сопротивления, ему придется в одиночку схватиться с троими.
— Buon giornonote 161, синьор капитан, — вскричал Мазо, приподнимая шляпу, когда поравнялся с Сигизмундом. — Провидение сводит нас то и дело, при любой погоде, днем и ночью, на суше и на море, в долинах и горах, в городе и среди голых скал. Чем больше наблюдаешь, тем лучше узнаешь человека, так что со временем мы хорошо изучим друг друга!
— Метко замечено, Мазо, хотя мне сдается, что тебя легче встретить, чем понять.
— Синьор, я, вроде Неттуно, существо земноводное. Не поддаюсь классификации, как сказали бы ученые. За бурную ночь нам дан в возмещение прекрасный день: спуск в Италию обещает быть куда приятней, чем подъем. Не распорядиться ли мне, чтобы честный Джакомо из Аосты приготовил ужин и проветрил постели для всей компании, которая явится следом? Ведь к вечеру, когда прекрасных дам начнет одолевать зевота, вы едва-едва успеете добраться до его постоялого двора.
— Покидая этим утром Прибежище, я думал, что ты в одной компании с нами!
— Клянусь святым Томмазо, синьор, я и сам так думал о вас!
— Ты, должно быть, вышел очень рано, иначе бы не опередил меня настолько?
— Видите ли, храбрый синьор Сигизмунд — а я знаю, что вы храбрый, да и как пловец почти ни в чем не уступаете моему удалому Неттуно, — нам, странникам, нужно ценить время, это едва ли не все, что у нас есть. Мы, труженики моря, бываем то богаты, то бедны — смотря куда подует ветер; вот и сейчас мне приходится бороться с жестоким штормом и бурными волнами. При такой жизни чем раньше встанешь утром, тем сытнее поешь и слаще уснешь в конце дня. Я ушел, когда все в Прибежище, даже мулы, еще безмятежно почивали (включив мулов в число почивавших путешественников, Мазо улыбнулся собственным словам), и добрался до монастыря, едва лишь первые солнечные лучи окрасили в пурпур вот тот снежный пик.
— Если ты так рано нас покинул, то, наверное, не слышал, что в склепе, поблизости от которого мы ночевали, найдено тело убитого и что труп опознан?
Сигизмунд говорил твердо и неспешно, словно хотел дойти до сути своей речи не сразу, а постепенно, но в то же время давал понять слушателям, что настроен серьезно. Мазо сдвинулся с места в столь явном намерении продолжать путь, что юноша поднял руку, собираясь ему помешать. Однако в насилии не было нужды, поскольку моряк мгновенно успокоился и, судя по его виду, приготовился слушать.
— А если совершено преступление, Мазо, значит, есть и преступник!
— Епископ Сьонский не говорил бы с грешником яснее, чем вы, синьор Сигизмунд! Но ваш тон заставляет задать вопрос: какое это имеет отношение ко мне?
— Совершено убийство, Мазо, и убийцу ищут. Мертвый был найден вблизи места, где ты провел ночь. Не могу скрывать, что, к несчастью, возникли подозрения и они вполне естественны.
— Diamine!note 162 А сами вы где провели ночь, доблестный капитан, если дозволено мне обратиться со столь дерзким вопросом к вышестоящей персоне? А где почивали достопочтенный барон де Вилладинг и его прекрасная дочь, и другой дворянин, еще родовитей и сиятельней барона, и проводник Пьер, и — опять же — наши приятели мулы?
Новое упоминание об этих терпеливых животных Мазо вновь сопроводил задорной усмешкой. Его веселость не понравилась Сигизмунду, который счел ее натянутой и ненатуральной.
— Это рассуждение убедительно для тебя, несчастный, но не убедительно для других. Ты был один, а все остальные путешествовали в компании; судя по твоему виду, судьба тебе не улыбается, с нами же дело обстоит иначе; кроме того, ты торопился — и сейчас торопишься — прочь, в то время как именно мы обнаружили преступление. Ты должен вернуться в монастырь, чтобы можно было, по крайней мере, провести расследование.
Маледетто казался озабоченным. Раз или два он переводил задумчивый взгляд с атлетической фигуры юноши на тропу и обратно. Пристально следя за изменениями его лица и не забывая при этом изредка бросать взгляд на Пиппо и пилигрима, Сигизмунд внешне сохранял полное спокойствие. Он имел четкую цель, привык к крайним усилиям, сопряженным с его мужским ремеслом, и был уверен в своих физических возможностях — а следовательно, вряд ли поддался бы испугу. Да и спутники Мазо не давали повода для дополнительных опасений: услышав об убийстве, они слегка от него отступили, словно бы в естественном страхе перед рукой, посягнувшей на ближнего. Теперь они потихоньку совещались и из-за спины итальянца подавали Сигизмунду знаки, что, в случае надобности, окажут ему помощь. Последний заметил это с удовлетворением: он знал, что имеет дело с мошенниками, но все же, понимая разницу между насилием и обычным жульничеством, надеялся, что на них можно в данном случае положиться.
— Тебе следует вернуться в монастырь, Мазо, — вновь заговорил молодой солдат, не желавший вступать в схватку с человеком, оказавшим такую большую услугу ему и его близким, однако твердо вознамерившись выполнить то, что он полагал своим непременным долгом. — Этот пилигрим и его приятель тоже присоединятся к нашей компании — с тем чтобы все мы, когда спустимся с гор, были чисты от всяких подозрений.
— Признаю, синьор Сиджизмондо, ваше предложение честно и не лишено смысла, но оно расходится, к несчастью, с моими интересами. Мне доверено деликатное поручение, а я потерял уже уйму времени и не могу бесцельно расходовать его и дальше. Мне очень жаль бедного Жака Коли…
— Ага! Так тебе известно имя жертвы? Язык твой — враг твой, Мазо!
В чертах Мазо вновь выразилось беспокойство. Он нахмурился, как человек, совершивший серьезный промах в очень важном деле. Оливковое лицо Мазо побледнело, а взгляд, как показалось собеседнику, дрогнул. Но волнение было недолгим, Мазо встряхнулся, словно сбрасывая с себя слабость, и приобрел более естественный и уверенный вид.
— Ты не отвечаешь?
— Синьор, вам известен мой ответ. Дела мои не терпят промедления, а в монастыре Святого Бернарда я уже был. Я должен спешить в Аосту и буду рад передать ваши поручения достойному Джакомо. От владений Савойского дома меня отделяет только один шаг — и с вашего, доблестный капитан, позволения я этот шаг сейчас сделаю.
Мазо ступил в сторону, чтобы обогнуть Сигизмунда, но тут сзади на него набросились Пиппо и Конрад, которым удалось, хотя и не без труда, прижать его руки к бокам. Лицо итальянца налилось кровью, и он улыбнулся с презрением и ненавистью, как человек, охваченный смертельной злобой. Собрав все силы, он внезапно начал отчаянно, с львиной яростью сопротивляться и одновременно
