выкрикнул: «Нетгуно!»
Схватка была короткой, но жестокой. Когда она окончилась, оказалось, что Пиппо валяется среди камней с пробитой, кровоточащей головой, а пилигрим задыхается поблизости, схваченный мощными челюстями собаки. Мазо твердо стоял на ногах, готовый, судя по его бледности и суровому виду, со всей своей энергией, физической и умственной, противостоять грозящей опасности.
— Разве я животное, чтобы натравливать на меня эту мразь? — воскликнул он. — Если ты, синьор Сиджизмондо, что-нибудь против меня имеешь, действуй сам, а не руками этих продажных тварей. Убедишься, что ни в силе, ни в смелости я тебе, во всяком случае, не уступаю.
— Я не распоряжался и не желал, чтобы они нападали на тебя, Мазо, — отвечал Сигизмунд, краснея. — Я сам с тобой справлюсь, а если нет, ко мне прибегут помощники, сопротивляться которым ты едва ли сочтешь благоразумным.
В тот миг, когда завязалась схватка, августинец отступил в сторону, на скалу, и сделал оттуда знак, на который к нему из монастыря бросились мастиффы. Теперь эти мощные звери были уже близко, нутром чуя борьбу. Неттуно тут же отпустил пилигрима и принял оборонительную позу; верный своему хозяину, он не собирался покинуть его в беде, но в то же время сознавал, что силы чересчур неравны. К счастью для благородного пса, его выручила дружба со старым Уберто. Обнаружив, что патриарх настроен миролюбиво, более молодые псы остановились в ожидании нового сигнала к атаке. Тем временем Мазо смог оглядеться и принять решение, руководствуясь на сей раз не гневом, а разумом.
— Коли вам так угодно, синьор, — заговорил он, — я вернусь к августинцам. Но прошу о справедливости: если уж меня, как зверя, травят собаками, то пусть мою участь разделят все, чьи обстоятельства сходны с моими. Пилигрим и неаполитанец, как и я, находились вчера в горах, поэтому я требую, чтобы их тоже арестовали и допросили. Не в первый раз мне делить с ними заточение.
Конрад осенил себя крестом, показывая, что готов подчиниться. Ни он, ни Пиппо ни словом не возразили против этого предложения, а, напротив, честно признали его справедливым.
— Мы бедные странники, и в пути с нами чего только не приключалось, да и поскорей добраться до цели нам тоже хочется, но если правосудие требует, мы подчинимся без ропота, — заявил пилигрим. — Однако меня отягощают не только мои собственные грехи (святому Петру известно, как они тяжелы!), но и грехи многих других людей. Пусть досточтимый отец позаботится о том, чтобы в монастырской капеллеnote 163 отслужили мессы во спасение душ тех, от чьего имени я совершаю паломничество. Когда этот долг будет исполнен, я готов слушаться вас, как ребенок.
Добрейший августинец от лица братии выразил полную готовность помолиться за всех, кто ощущает в том нужду, с единственным только условием, чтобы они принадлежали к христианской вере. Вслед за этим полюбовным соглашением мир был восстановлен и вся компания немедленно отправилась по тропе в монастырь. Там Мазо и двоих его спутников отвели в основное здание и поместили под замок, пока не вернется ключник и не выслушает доказательства невиновности арестованных.
Довольный собой Сигизмунд направился в капеллу, где в этот ранний час всегда служились мессы за спасение душ живущих и усопших. Здесь его застала записка от синьора Гримальди, в которой говорилось об аресте его отца и о темных подозрениях, естественным образом связанных с этим делом. Не стоит описывать потрясение, которое испытал Сигизмунд, прочитав ее. После недолгих душевных мук он понял, что необходимо как можно скорее сообщить правду сестре. Прибытие остальных путешественников ожидалось с минуты на минуту, и, если промедлить, страшное известие дойдет до Кристины из чужих уст. Поэтому, едва овладев собой и внутренне собравшись для исполнения долга, он явился к Адельгейде.
При первом же взгляде на молодого воина Адельгейда поразилась его бледности и явному волнению.
— Ты слишком близко к сердцу принял этот неожиданный удар, Сигизмунд, — произнесла она, с улыбкой протягивая юноше руку, поскольку понимала, что в данных обстоятельствах холодные и бездушные условности должны уступить место открытому проявлению сочувствия. — Твоя сестра спокойна, если не сказать счастлива.
— Она не знает худшего, Адельгейда… Самое страшное из того, что произошло, от нее пока скрыто. Среди мертвых в склепе прятался один живой; сейчас его ведут сюда, объявив убийцей Жака Коли!
— Еще одним? — вскричала испуганная, побледневшая Адельгейда. — Похоже, убийцы окружают нас со всех сторон!
— Нет, это неправда! Я знаю отца, его кроткий нрав, нежную заботу об окружающих; знаю, как страшится он вида крови и самого своего мерзкого ремесла!
Молодой человек застонал. Спрятав лицо в ладонях, он опустился на стул. Страшная истина, со всем, что из нее вытекало, начала проясняться в сознании Адельгейды. Она тоже села и долго наблюдала в немом ужасе, как содрогался от горя Сигизмунд. Ей казалось, что Провидение, ради каких-то неизвестных, но великих целей судило им всем двойную меру страданий и что семейство, и без того поколение за поколением жившее под гнетом проклятия, теперь изопьет свою чашу до дна. И все же в ее верном сердце перемены не произошло. Напротив, теперь, когда потребность в ее великодушии и благородстве стала внезапно особенно острой, Адельгейда утвердилась в намерениях, которые втайне давно лелеяла; ее решимость посвятить себя, свою жизнь, мечты и надежды исправлению незаслуженного зла сделалась в час испытания как никогда крепкой.
Вскоре Сигизмунд достаточно пришел в себя, чтобы начать рассказ о происшедшем. Затем они договорились о том, как лучше сообщить Кристине новость, которую ей так или иначе нужно было узнать.
— Скажи ей всю правду, — добавил Сигизмунд. — Таиться все равно бесполезно, но скажи также, что я твердо верю в невиновность отца. Бог, чьи пути для нас, людей, неисповедимы, судил ему ремесло палача, но не распространил это проклятие на его натуру. Верь мне, дорогая Адельгейда: свет не видел более кроткого, мягкосердечного человека, чем несчастный Бальтазар, всеми преследуемый и презираемый. Я слышал, как моя мать вспоминала о мучениях отца в ночь, предшествующую исполнению им своих обязанностей; нередко я бывал свидетелем, как эта замечательная женщина, чей дух не способны сломить незаслуженные удары судьбы, говорила, что иной раз молит небеса ниспослать мужу и близким смерть, ибо лучше пусть они умрут безгрешными, чем этот мирный, добрый человек вновь подвергнется тем несказанным терзаниям, которые ей приходилось наблюдать!
— Какое несчастье, что он оказался здесь в самый неподходящий момент! Что за злополучное стечение обстоятельств привело твоего отца в это место именно сейчас?
— Кристина тебе расскажет: она просто хотела увидеться с ним в монастыре. Мы хоть и отверженные, мадемуазель де Вилладинг, но все же люди.
— Дорогой мой Сигизмунд…
— Я был несправедлив и прошу прощения. Но все же иной раз меня охватывают чувства столь сильные, что я соглашаюсь признать весь свой род враждебным человечеству. Кристина — единственная дочь, и нам она так же дорога, как ты, моя любимая, замечательная, добрая Адельгейда, дорога барону де Вилладингу. Наши родители доверили ее твоему великодушному попечению, ибо были убеждены, что это пойдет ей во благо, но разлука терзает их сердца. Ты этого не знаешь, но Кристина в последний раз обняла мать здесь в горах, в Лиддесе, а затем было решено, что отец сопроводит ее через Седловину и благословит на прощание в Аосте. Вас, великолепная мадемуазель де Вилладинг, окружает множество защитников, которые почитают за честь оказывать вам услуги. Мы же, униженные и гонимые, принуждены прятать от общества свои лучшие чувства! Выдай Бальтазар свою отцовскую любовь и нежность, и убогие людишки подняли бы его на смех! Таковы взгляды и обычаи публики, когда ложь занимает место истины.
Видя, что утешения сейчас неуместны, Адельгейда промолчала. Однако она рада была слышать о столь убедительном поводе, объясняющем появление палача в этих местах, хотя и не вполне успокоилась, поскольку сознавала слабость человеческой натуры, склонной к неожиданным переходам от самых благородных страстей к наихудшим, и не могла исключить возможности того, что Бальтазар, страдая от вынужденной разлуки с дочерью, внезапно наткнулся на виновника своего несчастья и поддался неодолимому порыву негодования и мести. Не укрылось от нее также, что Сигизмунд, при всей вере в добрые качества отца, не может отделаться от каких-то смутных, пугающих воспоминаний и, заявляя о его невиновности, все же опасается худшего. Беседа подошла к концу, и молодые люди расстались, не переставая размышлять о том, как объяснить происшедшее.
Остальные путешественники прибыли вскоре после полудня. Последовали неизбежные расспросы и подробный рассказ о случившемся. Высшие чины монастыря и два старых дворянина спокойно обсудили, что следует предпринять дальше.
Об их решении было объявлено только несколькими часами позднее. Всех пребывавших в монастыре известили, что в самом скором времени будет проведено основательное судебное расследование.
Как уже говорилось выше, Седловина Сен-Бернарского перевала лежит в пределах нынешнего кантона, а тогдашнего союзного государства Вале. Таким образом, место преступления подлежало юрисдикции данной страны, но поскольку Вале состоял в союзе со Швейцарией, существовала негласная договоренность, из которой явствовало: если гражданин одного государства обвинялся в тяжком преступлении, совершенном на территории другого, то судебные органы последнего учитывали обычаи и законы государства, к которому принадлежал обвиняемый. Соответственно, в Веве были отправлены посланцы, чтобы известить местные власти о преступлении, повлекшем за собой гибель жителя Во и имеющем касательство к служащему большого кантона (каковым служащим являлся Бальтазар). Гонцов отправили в Сьон (удаленный от монастыря на такое же расстояние, что и Веве). Авторы посланий, заинтересованные в скорейшем расследовании, самым настоятельным образом призывали власти поторопиться. Мельхиор де Вилладинг в письме к своему другу бейлифу указывал на неудобства, которые причинил бы им с Адельгейдой в это холодное время года обратный путь, и на важность личного присутствия кого-нибудь из чиновников, подкрепляя свои уговоры и другими аргументами; глава монастырской братии взял на себя труд обратиться с подобной же просьбой к властям своей республики. В те времена юстиция действовала не столь гласно, как в позднейший период; в Старом Свете ее служители и сегодня практикуют скрытность, какая, по нашим представлениям, им не подобает. Незрячая богиня творила свое дело в потемках, достоянием общественности становились разве что приговоры, но отнюдь не законы. Покров таинственности никого не удивлял, поскольку тайна считалась необходимым инструментом власти.
Закончив это краткое пояснение, мы переносим действие на три дня вперед, считая с момента прибытия путников в монастырь. О том, что тогда произошло, читатель узнает из следующей главы.
ГЛАВА XXVI
Важна и суетливо-величава.
Средь горести вокруг невозмутима,
Прошествовать
