начать отрицать жизнь, и момент его пробуждения не должен для него сделаться моментом его смерти на земле, — если всего этого не должно быть, то эта цель обязательно будет достигнута. О, она достижима в жизни и благодаря жизни, потому что жить повелевает разум; она достижима, потому что я существую.

III

Но когда это состояние будет достигнуто и человечество будет стоять у цели, то что же тогда оно будет делать? Выше этого состояния другого на земле нет; поколение, впервые его достигнувшее, не может делать ничего более, как пребывать в нем, утвердить его самым прочным образом, а затем умереть, оставив потомство, которое будет делать то же самое, что оно уже делало, и которое, в свою очередь, тоже оставит потомство, которое опять-таки будет делать то же самое. Человечество остановилось бы тогда на своем пути, поэтому его земная цель не может быть его высшей целью. Эта земная цель понятна, достижима, конечна. Если мы всегда представляем предшествующие поколения как средство для последнего, законченного, то мы не устраняем этим вопроса серьезного разума: для чего же все-таки будет существовать это последнее? Раз на земле имеется человеческое поколение, оно, конечно, должно иметь не противное разуму, но разумное бытие и стать всем, чем оно может стать на земле. Но почему же оно, это человеческое поколение, должно было вообще, и почему не осталось оно существовать в недрах небытия? Не разум существует ради бытия, но бытие ради разума. Бытие, которое само по себе не удовлетворяет разума и не разрешает всех его вопросов, никоим образом не может быть истинным бытием.

679

И далее, являются ли поступки, предписываемые голосом совести, тем голосом, о повелениях которого я не смею мудрствовать, но должен слепо им повиноваться, — являются ли предписываемые ими поступки действительно средством, и притом единственным средством к достижению земной цели человечества? Что я не могу иначе, как относить их к этой цели, и что я не стремлюсь в них ни к какой другой цели, кроме этой — это бесспорно, но всегда ли выполняется это мое намерение? Действительно ли достаточно только стремиться к благу, чтобы оно осуществилось? О, множество хороших решений проходят для мира совершенно бесследно и бесполезно, а некоторые из них, по-видимому, даже противодействуют той цели, которая была ими же поставлена. Напротив, очень часто самые презренные людские страсти, пороки и беззакония вернее приводят к осуществлению лучшего, нежели все старания честного человека, который ни за что не сделает дурного, чтобы из него последовало хорошее; по-видимому, мировое благо, совершенно независимо от всех человеческих добродетелей и пороков, растет и развивается по собственному закону благодаря какой-то невидимой и неизвестной силе, подобно тому, как небесные тела независимо от всех человеческих стремлений пробегают указанные им пути; эта сила как будто подхватывает все человеческие намерения, как хорошие, так и дурные, включает их в собственный высший план и властно употребляет для собственной цели то, что было предпринято ради совершенно иных целей.

Поэтому, если бы даже достижение этой земной цели могло быть целью нашего бытия и если бы на все относящиеся сюда вопросы со стороны разума был дан удовлетворительный ответ, то все же цель эта принадлежала бы не нам, а той неизвестной силе. Мы никогда не знаем, что этой цели благоприятствует. Нам ничего

680

больше не остается, как доставлять этой силе своими поступками какой-нибудь материал, совершенно безразлично, какой именно, и целиком предоставить ей самой обрабатывать его сообразно своей цели. Если это так, то высшей мудростью становится не беспокоиться о вещах, которые нас не касаются, жить, как придется, а результаты спокойно предоставить этой силе. Нравственный закон стал бы в нас бессодержательным и излишним и просто неуместен был бы в существе, которое ничего более не может и не предназначено ни к чему высшему. Чтобы стать согласными самим с собой, мы должны были бы отказать в повиновении голосу этого нравственного закона и подавить его в себе как ложную и глупую фантазию.

Нет, я не хочу отказывать ему в повиновении, — клянусь собственной жизнью! Я хочу повиноваться ему просто потому, что он приказывает. И это решение пусть будет первым и высшим в моем духе — тем, к чему должно приспосабливаться все остальное, но что само ни к чему не приспосабливается и ни от чего не зависит; пусть оно будет самым основным принципом моей духовной жизни. Но как разумное существо, для которого уже одно его решение ставит некоторую цель, я должен руководиться чем-нибудь в моих поступках. Если я должен признать это повиновение разумным, если мне предписывает это повиновение действительно разум, образующий мое существо, а не выдуманная мной самим или взятая откуда-нибудь со стороны фантазия, то это повиновение должно все же иметь какой-нибудь результат и чему-нибудь служить. Оно, очевидно, не служит целям земного мира. Должен быть, следовательно, другой надземный мир, целям которого оно служит.

681

Туман ослепления падает с моих глаз, я получаю новый орган, и новый мир раскрывается благодаря ему передо мной. Он раскрывается передо мной исключительно благодаря велению разума, и только к этому последнему он примыкает в моем духе. Я охватываю этот мир — ведь я, ограниченный моей чувственной природой, должен называть неназываемое — я охватываю этот мир в той цели, какую должно иметь мое повиновение; он есть не что иное, как сама эта необходимая цель, которую мой разум соединяет с велением.

Как же мог я, не считая всего прочего, верить тому, что этот закон предназначен для чувственного мира и что вся цель повиновения, требуемого этим законом, лежит в нем же? Ведь то, что единственно важно в этом повиновении, не ведет ни к чему в этом мире, не может ни стать причиной, ни иметь следствия. В чувственном мире, который движется в виде цепи материальных причин и следствий, в котором то, что следует, зависит от того, что предшествовало, никогда не играет никакой роли то обстоятельство, как, с каким намерением и настроением совершен поступок. Здесь важно только то, каков был этот поступок.

Если бы вся цель нашего существования заключалась в том, чтобы осуществить некоторое земное состояние нашего рода, то нужен был бы только безошибочный механизм, который определил бы наше внешнее поведение, и нам не нужно было бы быть не чем иным, как хорошо прилаженными колесиками всей машины. Свобода была бы тогда не только бесполезна, но даже мешала бы достижению цели; добрая воля была бы совершенно лишней. Мир был бы тогда устроен крайне неискусно и шел бы к своей цели с излишними затратами и по окольным путям. И ты, могучий мировой Дух, предпочел бы взять от нас ту свободу, которую ты лишь с трудом и посредством разных приспособлений заставляешь служить своим планам; тогда ты просто принудил бы нас поступать так, как мы должны поступать ради твоих планов! Тогда ты кратчайшим путем пришел бы к своей цели, как это тебе мог бы объяснить ничтожнейший из обитателей твоих миров. Но я свободен, и потому такая зависимость причин и следствий,

682

в которой свобода абсолютно излишня и бесцельна, не может исчерпать всего моего назначения. Я должен быть свободным, ибо не механически вызванное деяние, но свободное ограничение свободы исключительно ради повеления, а не ради какой-либо другой цели — так говорит нам внутренний голос совести — оно одно образует истинную нашу ценность. Узы, которыми вяжет меня закон, — это узы для живых духов; они отвергают власть над мертвым механизмом и обращаются к живому и самодеятельному. Этого повиновения требуют они; это повиновение не может быть лишним.

Здесь вечный мир яснее раскрывается передо мной, и основной закон его порядка стоит перед моим духовным оком. В нем единственно чистая воля, какой она, скрытая от глаз всех смертных, покоится в таинственном мраке моего духа, является первым звеном цепи следствий, цепи, бегущей через весь необозримый ряд духов, — точно так же, как в земном мире действие, определенное движение материи образует первое звено материальной цепи, охватывающей всю систему материи. Воля является действующим и живым элементом духовного мира, точно так же, как движение является тем же для мира чувственного. Я стою посредине обоих прямо противоположных миров, одного видимого, в котором решающая роль принадлежит действию, другого невидимого и даже непостижимого, в котором эту роль играет воля; я представляю собой одну из первоначальных сил для обоих миров. Моя воля есть то, что охватывает их оба. Эта воля уже сама по себе является составной частью сверхчувственного мира; лишь только я привожу ее в движение каким-либо решением, и моя деятельность течет далее через все целое, и вызывает новое, вечно существующее, которое там есть и не нуждается более в том, чтобы его сделали. Эта воля может проявляться в материальном действии, и это действие принадлежит чувственному миру и производит в нем то, что может произвести.

683

Ошибкой было бы думать, что я только тогда получу доступ в надземный мир, когда буду вырван из зависимости земного мира; уже теперь я нахожусь и живу в надземном мире гораздо более, нежели в земном; уже теперь он представляет собой мой единственный твердый опорный пункт, и вечная жизнь, во владение которой я вступил уже давно, является единственным основанием того, что я могу еще продолжать жизнь земную. То, что называют небом, лежит не по ту сторону гроба. Оно находится уже здесь, вокруг нас, и свет его горит в каждом чистом сердце. Моя воля принадлежит мне и представляет собой то единственное, чем я владею вполне; она зависит от меня самого, и благодаря ей я уже теперь гражданин царства свободы и разума. Какое определение моей воли — того единственного, благодаря чему я поднимаюсь из праха в это царство, соответствует порядку последнего, говорит мне в каждый момент моя совесть, — та нить, посредством которой тот мир держит меня у себя и связывает меня с собой. И целиком от меня самого зависит дать мне указываемое ей определение. Я работаю над самим собой для этого мира, тружусь, следовательно, в нем и для него, работая над одним из его членов; следую в нем, и только в нем, без колебания и сомнения по твердым правилам к моей цели, уверенный в успехе, так как никакая чуждая сила не противостоит моей воле. То обстоятельство, что в чувственном мире моя воля, поскольку она действительно только воля, становится также еще действием, это только закон самого чувственного мира. Я не хотел действия