Во всех этих формах она не есть нечто различное, она всегда остается одной и той же, лишь повторяясь в них многократно; она — всегда та же из себя самой текущая, неустанно вновь рождающая себя в своем единстве и разматывающая в своем движении единый клубок времени жизнь. В форме изящного искусства эта единая идея налагает на окружающие нас элементы жизни внешнюю печать человечества, отдавшегося самозабвению в идее. И, сознает л и она эту цель или нет, безразлично, она поступает так только для того, чтобы будущие поколения уже при самом своем пробуждении к жизни окружены были достойной внешней средой, которая бы воспитывала их внешнее чувство посредством симпатической силы, тем самым мощно подготовляя рост их внутреннего мира. Следовательно, в этой частной своей форме вся идея живет всем своим целым и действует для себя как целого. Какова, далее, цель этой единой идеи в форме религии, т. е. в форме тяготения всех земных дел и стремлений к единому вечному, всегда чистому, всегда благому, всегда блаженному первоисточнику жизни? Чья благородная душа, не привлекаемая более земной жизнью и потому воистину постигшая, что эта жизнь — ничто, могла бы принудить себя продолжать ее, если бы не приобщалась в религии к единому, вечному, пребывающему? Итак, и в форме религии

65

являет себя и свою глубочайшую основу та же единая целостная идея, совершенно разрешающая неразрешимое помимо нее противоречие между настроением, которое она создает в нас, и делами, которых она не может не требовать от нас. И то же надо сказать об остальных упомянутых нами отдельных формах идеи и о всех возможных ее формах. Выполнить это я предоставляю вашему собственному размышлению.

Так, сказал я, развертывается в едином течении времени вечно объемлющая себя всю, живая в себе и живущая из себя единая идея. И, прибавлю, в каждый момент этого течения она объемлет и проникает себя всю, какая она есть во всем бесконечном течении и какой вечно остается, во всякий момент нераздельно объемля всю себя. Все, что в ней происходит в любой момент, есть лишь, поскольку было то, что прошло, и лишь потому, что должно быть то, что вечно будет. Ничто не пропадает в этой системе. Миры рождают миры, времена рождают новые времена, которые отдаются размышлению о предшествующих и раскрывают скрытую в них связь причин и действий. Раскрывается могила — не те могилы, которые люди нагромоздили из куч земли, а могила непроницаемой тьмы, которой окружает нас первая жизнь, и из нее выходят мощные органы идей, видящие в новом свете завершенным то, что было ими начато, целостным — то, что было ими односторонне задумано; оживают все, хотя бы самые незаметные деяния, свершенные с верой в вечное, и тайное томление, скованное здесь и притягивавшееся к земле, на выросших крыльях устремляется в новый эфир.

Подобно тому, как оцепенелый лед, каждый атом которого еще только что плотно замыкался в себе и сурово отталкивал соседние атомы, не может более сопротивляться оживляющему дуновению весны и сливается с другими в один сплоченный бурный и теплый поток, подобно тому, как разделенные ранее и в этом разделении производившие лишь смерть и опустошение силы природы теперь стремятся друг к другу и обнима-

66

ют и проникают од на в другую, изливая в этом взаимном проникновении живительный бальзам для всех чувств, так целое — не сливается от любовного дуновения мира духов, ибо в этом мире никогда не бывает зимы, но есть и остается вечно слитым в этом мире. Ничто единичное не может жить в себе и для себя, но все живет в целом, и само это целое постоянно умирает в невыразимой любви к себе, для того чтобы вновь оживать. Таков закон мира духов: все, что сознало свое существование, должно быть принесено в жертву бесконечно возвышающемуся бытию. И этот закон господствует непреодолимо, не ожидая чьего-либо согласия. Различие лишь в том, ожидаем ли мы, чтобы нас, как животное, с повязкой на глазах повлекли на бойню или же, свободные и благородные, всецело наслаждаясь предвидением жизни, которая разовьется из нашей гибели, приносим свою жизнь в дар на алтарь вечной жизни.

Таков наш удел. Хотим мы того или не хотим, мы все подвластны этому священному закону; и только тяжелым лихорадочным сновидением, объявшим чело эгоиста, объясняется его вера в то, что он может жить для самого себя; этой иллюзией он не меняет действительности и только сам лишает себя высшего удела. Пусть же к дремлющим в колыбели, взращивающей нас к вечной жизни, спускаются иногда из этой жизни более радостные и услаждающие сновидения! Пусть же время от времени до слуха их доходит весть о том, что существует свет и день!

67

ЛЕКЦИЯ V

Почтенное собрание!

После отклонения в сторону, которое должно было осветить нам дорогу, мы снова возвращаемся к главной нити нашего исследования. Позвольте мне еще раз обозреть в целом задачу последнего.

Цель земной жизни человеческого рода — свободное и сообразное с разумом устроение всех своих отношений. Такое устроение, совершающееся через свободу, сознаваемую родом и признаваемую им за собственное свободное деяние, предполагает в этом сознании рода такое состояние, в котором еще не было свободы. Это не значит, что в эту пору отношения рода вообще не устраиваются сообразно разуму, ибо в этом случае вообще невозможно было бы существование рода, а имеет лишь тот смысл, что подчинение отношений рода разуму совершается на этой ступени не через свободу, а через разум, как слепую силу, т. е. как разумный инстинкт. Инстинкт слеп, поэтому противоположная ему свобода должна быть зрячей, т. е. должна быть наукой о разумных законах, сообразно которым род должен устраивать через свободное искусство свои отношения. Но чтобы быть в силах достигнуть науки разума, а после нее — искусства разума, род должен еще освободиться от слепого разумного инстинкта. Однако поскольку этот инстинкт властвует, как слепая сила, присущая самому человечеству, род человеческий не может не любить его и не может желать избавления от нeгo. Поэтому этот инстинкт должен из принадлежащего всему человечеству превратиться в навязанный последнему внешним авторитетом и силой, чужой инстинкт немногочисленных особей; восставая против этого внешнего авторитета, род непосредственно освобождает себя от него, а косвенно также и от разума в форме инстинкта и, так как на этой ступени еще неизвестны другие формы разума, — от разума во всех его формах.

68

Итак, из нашего основного положения мы вывели пять единственно возможных и исчерпывающих всю земную жизнь человеческого рода главных эпох. Это — 1) эпоха, в которую человеческие отношения устанавливаются без принуждения, благодаря одному разумному инстинкту; 2) эпоха, в которую этот инстинкт, ставший слабее и проявляющийся лишь в немногих избранных, превращается последними в принудительный для всех внешний авторитет; 3) эпоха, в которую отвергается этот авторитет и вместе с ним разум в единственной форме, в какой он проявлялся до этого времени; 4) эпоха всеобщего распространения в человеческом роде разума в форме науки; 5) эпоха, в которую к науке присоединяется искусство, чтобы твердой и верной рукой преобразовывать жизнь сообразно с наукой. И так как это искусство свободно завершает сообразное с разумом устроение человеческих отношений, чем достигается цель всей земной жизни, то затем наш род вступает в высшие сферы другого мира.

Упомянутая здесь на третьем месте эпоха есть та, характеристика которой составляет главную задачу этих лекций согласно нашему предположению, что именно к этой эпохе принадлежит наше время; об основательности же или неправильности этого предположения я предоставляю, впрочем, судить единственно вам.

Открыто восставая против всякого слепого разумного инстинкта и всякого авторитета, эта третья эпоха выставила такое правило: не признавать ничего, кроме того, что для нее понятно, разумеется, понятно непосредственно, для готового уже и унаследованного ею без всякого труда и усилия здравого человеческого рассудка. Для точной характеристики всей системы мышления и мнений этой эпохи необходимо было обрисовать этот рассудок, служащий ей мерилом всего ее мышления и ее мнений.

69

Последнее нами уже сделано. Разум, в какой бы форме он ни проявлялся — в форме ли инстинкта или в форме науки, всегда имеет целью жизнь рода как такового. С уничтожением и искоренением разума остается лишь чисто индивидуальная личная жизнь и, следовательно, только такая жизнь и остается возможной для третьей эпохи, освободившейся от разума; если только она действительно созрела в себе и достигла последовательности и ясности, ей не остается ничего, кроме одного голого и чистого эгоизма. Отсюда естественно вытекает, что прирожденный и неизменный рассудок третьей эпохи может состоять только в благоразумии, искусстве добиваться своей личной выгоды.

Средства сохранения и благополучия личной жизни могут быть найдены лишь путем опыта, так как их не указывают ни животный инстинкт, присущий животным, ни разум, цель которого — жизнь рода. Отсюда происходит характерная черта такой эпохи — превознесение опыта как единственного источника знания.

Отсюда же вытекают далее те воззрения на науки, искусство, общественные отношения людей, нравственность и религию, которых мы в своем месте вывели также в качестве преобладающих черт такой эпохи.

Выражаясь короче, постоянное основное свойство и отличительная черта такой эпохи та, что все, что думают и совершают все истинные ее представители, они делают только для себя и для собственной пользы, точно так же, как противоположный принцип, принцип сообразной с разумом жизни, состоит в том, чтобы каждый приносил свою личную жизнь в жертву жизни рода, или — если образ, каким жизнь рода проявляется в сознании и становится силой и страстью в жизни индивидуума, называть идеей — в том, чтобы каждый посвящал свою личную жизнь, все ее силы и все ее наслаждения идеям. Чтобы сделать вполне ясной нашу характеристику третьей эпохи путем противоположения ее этой сообразной с разумом жизни, мы остановились в предыдущих двух лекциях на более подробном описании этой разумной жизни, и теперь я должен еще добавить лишь следующие замечания об этом предмете.

70

Во-первых, в указанном различии между жизнью, посвященной лишь личным целям, и жизнью, приносящей себя в жертву идеям, заключается различие противоразумной и согласной с разумом жизни вообще; при этом совершенно безразлично, как проявляется идея, которой приносится в жертву разумная жизнь: внутренне ли открывается она в темном инстинкте в первую эпоху, или вызывается к жизни принудительным внешним авторитетом во вторую, или же достигает светлого ясного сознания в науке в четвертую эпоху, или же властвует, как столь же светлое искусство, в пятую эпоху. В этом отношении третья эпоха составляет противоположность не одной какой-нибудь из остальных эпох, но, совершенно противоразумная