глазами всех и которую, однако, никто не замечает и считает достойной своего удивления. Голос совести, возлагающий на каждого особый долг, есть тот луч, который выводит нас из бесконечного и устанавливает нас как отдельные и особые существа; он проводит границы нашей личности; он является, следовательно, нашей истинной первоначальной составной частью, основой и материей всякой жизни, какой мы живем. Абсолютная свобода воли, которую мы точно так же приносим с собой из бесконечности в мир времени, есть принцип этой нашей жизни. Я действую. Предположив чувственное созерцание, посредством которого я только и становлюсь личным интеллектом, можно хорошо понять, почему я должен знать об этом моем действии; я знаю это, потому что я сам тот, кто здесь действует; можно понять, каким образом посредством этого чувственного созерцания мое духовное действие представляется мне как поступок в чувственном мире и каким образом, обратно, посредством того же чувственного созерцания само по себе чисто духовное веление долга представляется мне как веление такого поступка; можно понять, каким образом окружающий мир представляется мне, как условие этого поступка, а частью как следствие и результат его. При этом я постоянно остаюсь только в себе самом и в своей собственной области; все, что для меня существует, развивается чисто и исключительно из меня самого. Я созерцаю везде только себя самого, а не какое-нибудь чужое истинное бытие вне

701

меня. Но в этом своем мире я признаю вместе с тем действия других существ, которые должны быть от меня независимы и самостоятельны в той же мере, как и я. Каким образом эти существа могут знать для себя о тех действиях, которые исходят от них самих, объяснить можно: они знают о них точно таким же образом, как я знаю о своих. Но как могу я знать о них, это совершенно непостижимо, точно так же, как непостижимо они могут знать о моем существовании и о моих проявлениях, а это знание я ведь предполагаю в них. Как попадают они в мой мир, а я в их? Принцип, по которому развивается из нас наше самосознание, а также сознание наших действий и их чувственных условий, принцип, по которому всякий интеллект бесспорно должен знать, что он делает, — этот принцип здесь совершенно неприменим. Каким образом свободные духи имеют сведения о свободных духах, раз мы знаем, что свободные духи представляют собой единственную реальность, и раз нечего более мыслить самостоятельный чувственный мир, посредством которого они воздействовали бы друг на друга? Или, если ты все же скажешь мне: я познаю разумные существа мне подобных через те изменения, которые они производят в чувственном мире, то я опять-таки спрошу тебя: но как же можешь ты познавать сами эти изменения? Я очень хорошо понимаю, как ты познаешь изменения, которые произведены простым естественным механизмом, тогда закон этого механизма есть не что иное, как закон твоего собственного мышления, согласно которому мы развиваем далее раз данный нам мир. Но изменения, о которых мы здесь говорим, произведены ведь не естественным механизмом, а возвышающейся над всем естеством свободной волей и лишь постольку, поскольку ты их такими считаешь, приходишь ты через них к свободным тебе подобным существам. Итак, каков же тот закон в тебе, согласно которому ты мог бы себе развивать определения других абсолютно от тебя независимых воль? Одним словом, это обоюд-

702

ное познавание и взаимодействие свободных существ уже в этом мире совершенно непостижимо с точки зрения естества и мышления, а может быть объяснено исключительно через то Единое, в чем они связаны и в чем они друг от друга обособляются, через бесконечную Волю, которая все содержит и несет в своей сфере. Не непосредственно от тебя ко мне, и от меня к тебе течет то знание, какое мы имеем друг о друге; сами по себе мы обособлены друг от друга непроходимой границей. Мы знаем друг о друге только благодаря нашему общему духовному источнику; только в нем познаем мы друг друга и воздействуем друг на друга. — Почитай здесь образ свободы на земле, вещь, которая носит на себе ее отпечаток, — кричит во мне голос этой Воли, который говорит со мной, лишь налагая на меня долг; и это единственный принцип, согласно которому я признаю тебя и твое дело, когда совесть повелевает мне уважать его.

Но тогда откуда же наши чувства, наше чувственное воззрение, наши дискурсивные законы мышления, то есть все то, на чем основывается чувственный мир, который мы видим и в котором, как мы верим, мы воздействуем друг на друга? Отвечать относительно двух последних, созерцания и законов мышления, что это законы разума самого по себе, означало бы не давать никакого удовлетворительного ответа. Конечно, для нас, прикованных к их области, невозможно даже представить другие законы или такой разум, который подчинен другим законам. Но собственный закон разума самого по себе есть только практический закон, закон сверхчувственного мира или та высокая Воля. И если бы пожелали оставить это на мгновение без объяснения, то откуда согласие всех нас относительно чувств, которые все же представляют собой нечто положительное, непосредственное и необъяснимое? Но от этого согласия относительно чувства, созерцания и законов мышления и зависит то, что все мы видим один и тот же чувственный мир.

703

Это — непостижимое согласное ограничение конечных разумных существ нашего рода, и именно благодаря тому, что они ограничены согласно, мы становимся ни одним родом — так отвечает философия чистого знания, и должна остановиться на этом, как на высшем достигнутом ей пункте. Но что могло бы ограничить разум, кроме того, что само есть разум? Что могло бы ограничить все конечные существа, кроме бесконечного? Это согласие всех нас относительно чувственного мира, который должен быть положен в основу и как бы наперед дан, как сфера нашего долга, — согласие, которое, если строго его рассматривать, столь же непостижимо, как наше согласие относительно результатов единой, вечной и бесконечной Воли. Наша вера в него, рассмотренная выше как вера в наш долг, есть собственно наша вера в Нее, в Ее разум и Ее справедливость. Но что действительно истинного принимаем мы в чувственном мире и во что мы верим? Не что иное, как то, что из верного и непреклонного исполнения нами нашего долга в этом мире разовьется вечная жизнь, осуществляющая нашу свободу и нравственность. Если это имеет место, то наш мир имеет истину, и притом единственно возможную для конечных существ; это должно иметь место, ибо этот мир есть результат вечной Воли в нас, а эта Воля, в силу законов своей сущности, не может иметь никакой иной конечной цели для конечных существ, кроме указанной.

Следовательно, эта вечная Воля — творец мира, в том единственном смысле, в каком она может быть им и в каком она нуждается в творении: она творец мира в конечном разуме. Тот, кто думает, что Она построила мир из вечной косной материи, мир, который затем мог быть также только косным и безжизненным, подобно прибору, изготовленному человеческими руками, а не являл бы вечный процесс развития из себя самого, или тот, кто воображает, что он мыслит возникновение материального нечто из ничего, оба не знают ни мира, ни Ее. Нигде нет ничего, раз только материя должна пред-

704

ставлять собой нечто, и никогда ничего нигде не будет. Существует только разум, бесконечный сам по себе, конечный в нем и через него. Только в наших душах создает Она мир, по крайней мере то, из чего мы его развиваем, и то, посредством чего мы его развиваем: призыв к долгу, согласные чувства, воззрение и законы мышления. Это ее совет, посредством которого видим мы свет и все то, что нам является в этом свете. Она продолжает создавать в наших душах этот мир и входит в наши души через зов долга, лишь только другое свободное существо изменяет в нем что-либо. В наших душах она сохраняет этот мир, а через него наше конечное существование, — на которое одно мы только и способны, — продолжая создавать из наших состояний другие состояния. После того как она, согласно своей высшей цели, достаточно испытала нас для нашего ближайшего назначения, и мы себя для него подготовили, она уничтожает его для нас посредством того, что мы зовем смертью, и вводит нас в новое, результат нашего верного долгу поведения в этом. Вся наша жизнь — ее жизнь. Мы находимся в ее руке, и остаемся в ней, и никто не может нас оттуда вырвать. Мы вечны, так как Она вечна.

Высокая живая Воля, которую нельзя назвать никаким именем, нельзя охватить никаким понятием, я поистине смею возвысить свой дух к тебе, так как ты и я нераздельны. Твой голос звучит во мне, а мой в свою очередь звучит в тебе, и все мои мысли, если только они истинны и хороши, мыслятся в тебе. В тебе, непостижимой, становлюсь я самим собой, и я начинаю в совершенстве постигать мир, все загадки моего бытия разрешаются, и в моем духе возникает совершеннейшая гармония.

705

Всего лучше понимает тебя детская преданная тебе простота. Для нее ты — сердцевед, ясно читающий в ее душе, вечный верный свидетель ее переживаний, который один знает ее честные намерения и один понимает ее, даже если бы она не была понята всем миром. Ты для нее — отец, всегда желающий ей добра и все обращающий к ее благу. На твои благие решения она полагается всецело, и телом и душой. Делай со мной, что хочешь, говорит она, я знаю, что это будет хорошо, раз это делаешь ты. Мудрствующий разум, который только слышал о тебе, но никогда тебя не видел, хочет на себе познакомить нас с твоей сущностью и выдает за твой образ полное противоречие, уродливое творение, смешное для человека чистого разума, ненавистное и отвратительное для мудрого и доброго.

Я закрываю перед тобой свое лицо и кладу руку на уста. Каков ты сам для себя и каким кажешься ты самому себе, этого я никогда не узнаю, так как я никогда не сделаюсь тобой. После тысячи тысяч прожитых духовных жизней я столь же мало буду понимать тебя, как теперь, в этой земной юдоли. Все, что я понимаю, благодаря одному только этому моему пониманию становится уже конечным, а конечное не может превратиться в бесконечное даже через бесконечное поднятие и возвышение. Ты отличен от конечного не по степени, а по типу. Они таким