познается выражение той формы. Чистой же форме я соответствует то определение, которое может мыслиться как вечно сохраняющееся. Не следует понимать это только половинчато и односторонне. Не только воля должна быть постоянно в согласии сама с собой — об этом говорится только в учении о нравственности, — но все силы человека, которые в себе представляют одну силу и отличаются только в применении своем к различным предметам, все они должны быть приведены к полному тождеству и согласоваться друг с другом.

729

Но эмпирические определения нашего я зависят, по крайней мере в большей части своей, не от нас самих, но от чего-то вне нас. Правда, воля абсолютно свободна в своем кругу, т. е. в сфере предметов, к которым она может относиться, после того как они стали известны человеку, как это в свое время будет строго доказано. Но чувство и представление (Vorstellung), его предполагающее, не свободны, а зависят от вещей вне я, особенность которых вовсе не тождество (Identitat), а многообразие (Mannigfaltigkeit). Если Я тем не менее в этом отношении должно постоянно быть в согласии с самим собой, оно должно стремиться воздействовать непосредственно на сами вещи, от которых зависят чувство и представление человека; человек должен стремиться модифицировать их и привести их в согласие с чистой формой своего л, чтобы и их представление согласовалось с этой формой, поскольку оно зависит от их свойств. Однако эта модификация вещей, какими они должны быть согласно нашим необходимым понятиям о них, возможна не только благодаря голой воле, но для этого необходим еще известный навык, который приобретается и повышается упражнением.

Кроме того, что еще важнее, само наше эмпирически определяемое я принимает благодаря беспрепятственному влиянию на него вещей, которому мы непосредственно подвергаемся, пока наш разум еще не проснулся, — известные извилины, которые ни в коем случае не могут согласоваться с формой нашего чистого я, так как они происходят от вещей вне нас. Для того чтобы уничтожить их и вернуть себе первоначальный чистый образ, для этого равным образом недостаточна одна голая воля, но мы нуждаемся для этого также в том навыке (Geschicklichkeit), который приобретается и повышается упражнением.

Приобретение этого навыка отчасти для подавления и уничтожения наших собственных, возникших до пробуждения разума и чувства в нашей самодеятельности, порочных наклонностей, отчасти для модификации вещей вне нас и изменения их согласно нашим понятиям; приобретение этого навыка, говорю я, называется кулътурой и также называется приобретенная определенная степень этого навыка. Культура различается

730

только по степеням, но она способна проявлять себя в бесконечном множестве степеней. Она — последнее и высшее средство для конечной цели человека — полного согласия с самим собой, если человек рассматривается как разумно-чувственное существо; она сама есть конечная цель, когда он рассматривается только как чувственное существо. Чувственность должна культивироваться: это самое высокое и последнее, что с ней можно сделать.

Окончательный вывод из всего сказанного следующий: последняя и высшая цель человека — полное согласие (Ubereinstimmung) человека с самим собой и, — чтобы он мог находиться в согласии с самим собой, — согласование всех вещей вне его с его необходимыми практическими понятиями о них, понятиями, определяющими, какими они должны быть. Это согласие вообще есть то, что Кант называет высшим благом (das hochste Gut), если воспользоваться терминологией критической философии; это высшее благо в себе, как явствует из сказанного, вовсе не имеет двух частей, но совершенно просто; оно есть полное согласие разумного существа с самим собой. В отношении разумного существа, зависимого от вещей вне его, оно может быть рассматриваемо как двоякое: как согласие воли с идеей вечно значащей воли, или нравственная доброта (sittliche Gute), и как согласование вещей вне нас с нашей волей (разумеется, с нашей разумной волей), или блаженство (Gluckseligkeeit). Следовательно (чтобы кстати напомнить), совершенно неверно, что человек благодаря жажде блаженства предназначен для нравственной доброты, но скорее само понятие блаженства и жажда его возникают только из нравственной природы людей. Не то хорошо, что делает блаженным, но только то делает блаженным, что хорошо. Без нравственности невозможно блаженство. Правда, приятные чувства возможны без нее и даже в борьбе с ней, но в свое время мы увидим, почему они не блаженство, часто даже противоречат ему.

731

Подчинить себе все неразумное, овладеть им свободно и согласно своему собственному закону — последняя конечная цель человека; эта конечная цель совершенно недостижима и должна оставаться вечно недостижимой, если только человек не должен перестать быть человеком, чтобы стать богом. В понятии человека заложено, что его последняя цель должна быть недостижимой, а его путь к ней бесконечным. Следовательно, назначение человека состоит не в том, чтобы достигнуть этой цели. Но он может и должен все более и более приближаться к этой цели; и поэтому приближение до бесконечности к этой цели — его истинное назначение как человека, т. е. как разумного, но конечного, как чувственного, но свободного существа. Если полное согласие с самим собой называют совершенством в высшем значении слова, как его во всяком случае можно назвать, то совершенство — высшая недостижимая цель человека; усовершенствование до бесконечности есть его назначение. Он существует, чтобы постоянно становиться нравственно лучше и улучшать все вокруг себя в чувственном смысле (sinnlich), а если он рассматривается в обществе, то и в нравственном, и самому становиться благодаря этому все более блаженным.

Таково назначение человека, поскольку он рассматривается изолированно, т. е. вне отношения к разумным существам, ему подобным. Мы не изолированы, и хотя я не могу сегодня приняться за рассмотрение общей связи разумных существ между собой, но я должен все-таки бросить взгляд на ту связь, в которую я вступаю сегодня с вами, м.г. То высокое назначение, на которое я сегодня вкратце вам указал, есть то, что я должен у многих подающих надежды молодых людей превратить в ясное убеждение, которое я хотел бы сделать для вас непреложнейшей целью и постоянным руководством всей вашей жизни, — у молодых людей, предназначенных в свою очередь когда-нибудь оказать сильнейшее воздействие на человечество в более уз-

732

ком или более широком кругу учением или действием или тем и другим, распространять дальше образование, ими самими полученное, и, повсюду благотворно влияя, поднять на высшую ступень культуры наш общий братский род — в молодых людях, работая над развитием которых, я, весьма вероятно, работаю над развитием еще не родившихся миллионов людей. Если некоторые из вас доброжелательно предполагают, что я еще чувствую достоинство этого своего особого назначения, что я, размышляя и уча, поставлю себе высшей целью оказывать содействие культуре и повышению гуманности в вас, м.г., и во всех, с кем вы когда-либо будете иметь общую точку соприкосновения, и что я считаю никчемными всю философию и всю науку, не стремящиеся к этой цели, — если вы так судите обо мне, то вы судите (я, быть может, могу это сказать) совершенно правильно о моей воле. Степень, в какой мои силы отвечают этому желанию, не совсем зависит от меня самого; это зависит отчасти от обстоятельств, не находящихся в нашей власти. Это зависит отчасти и от вас, м.г., от вашего внимания, о котором я прошу, от вашего личного прилежания, на которое я рассчитываю с полным радостным доверием, от вашего доверия ко мне, на которое я полагаюсь и которое я постараюсь укрепить действием.

733

ЛЕКЦИЯ II

О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА В ОБЩЕСТВЕ

Имеется масса вопросов, на которые философия должна ответить, прежде чем она может стать наукой и наукоучением (Wissenschaftslehre), вопросов, которые позабыты решившими все проблемы догматиками и которые скептик осмеливается наметить только с опасностью быть обвиненным в неразумии или злобе или в обоих сразу.

Поскольку я не хочу быть поверхностным и относиться несерьезно к делу, о котором, полагаю, я знаю кое-что достаточно основательно, поскольку я не хочу скрыть и тайком обойти трудности, которые я хорошо вижу, мой удел, говорю я, затронуть в этих публичных лекциях многие из этих почти не затронутых вопросов, не имея все же возможности их полностью исчерпать, несмотря на опасность быть неправильно понятым и неправильно истолкованным, дать только намеки для дальнейшего размышления, только указания к дальнейшему изучению, в то время как я скорее хотел бы основательно исчерпать вопрос.

Если бы я предполагал, что среди вас, м.г., много популяризирующих философов, очень легко решающих все трудности без всякого усилия, без всякого размышления, исключительно при помощи человеческого рассудка, который они называют здравым, то я взошел бы на эту кафедру не без робости*.

* Фихте намекает на Платнера — противника кантовской философии, который слушал данный курс.

734

К числу этих вопросов принадлежат в особенности следующие два, без ответа на которые, между прочим, не было бы возможно также основательное естественное право: во-первых, по какому праву называет человек известную часть телесного мира своим телом, каким образом он приходит к тому, что рассматривает это свое тело как принадлежащее своему я, тогда как оно ему прямо противоположно, и, во-вторых, каким образом человек приходит к тому, что принимает и признает кроме себя разумные существа, себе подобные, тогда как подобные существа в его чистом самосознании непосредственно совершенно не даны?

Я сегодня должен установить назначение человека в обществе, и решение этой задачи предполагает ответ на последний вопрос. Обществом я называю отношение разумных существ друг к другу. Понятие общества невозможно без предположения, что действительно кроме нас имеются разумные существа, и без характерных признаков, при помощи коих мы можем их отличить от всех других существ, которые не разумны и потому к обществу не принадлежат. Каким образом мы приходим к этому предположению и каковы эти признаки? Это вопрос, на который я должен прежде всего ответить.

«И то и другое — как существование вне нас разумных существ, подобных нам, так и признаки, отличающие эти существа от существ, лишенных разума, — мы почерпнули из опыта», — так могли бы, конечно, ответить те, кто еще не привык к строгому философскому исследованию; но такой ответ был бы неосновательным и неудовлетворительным, он не был бы совершенно ответом на наш вопрос, но относился бы к совершенно другому. Опыт, на который они могли бы сослаться, имели и эгоисты, которые поэтому все еще недостаточно основательно опровергнуты. Опыт учит нас только тому, что представление о разумных существах вне нас содержится в нашем эмпирическом сознании (empirisches Bewusstsein), и по этому поводу нет спора, и ни один эгоист не отрицал этого. Вопрос заключается в том, отвечает ли этому представлению что-нибудь вне его, имеются ли кроме нас разумные существа, независимо