в первобытном естественном состоянии, не знает связанного с ними удовольствия, но потому, что он может без них обойтись; он будет всегда готов со вкусом пользоваться лучшим, когда он его может иметь, не нарушая своих обязанностей, и может обойтись без всего того, пользоваться чем он не может с честью. Если это состояние мыслится как идеальное, — в этом отношении оно, как все идеальное, недостижимо, — то это золотой век чувственного наслаждения без физической работы, который описывают древние поэты. Итак, впереди нас находится то, что Руссо под именем естественного состояния и те древние поэты под названием золотого века считают лежащим позади нас. (В прошлом, напомню кстати, часто наблюдалось явление, что то, чем мы должны стать, описывается как нечто, чем мы уже были, и что то, чего мы должны достигнуть, представляется как нечто потерянное, — явление, которое имеет свое серьезное основание в человеческой природе и которое я когда-нибудь, если представится подходящий случай, исходя из нее, объясню).
Руссо забывает, что человечество должно и может приблизиться к этому состоянию только благодаря заботам, стараниям и работе. Без применения человеческих рук природа сурова и дика, и она должна была быть такой, чтобы человек был принужден выйти из бездеятельного естественного состояния и обработать ее, — чтобы он сам из чисто естественного произведения стал свободным разумным существом. Он, конечно, выйдет, он, несмотря ни на какую опасность, сорвет яблоко познания, потому что в нем неискоренимо заложено стремление быть равным Богу. Первый шаг из этого состояния ведет его к горю и трудам. Его потребности развиваются, они настоятельно требуют своего удовлетворения: но человек от природы ленив и
желая борьба между потребностью и косностью: первая побеждает, вторая горько сетует. Тогда в поте лица своего он обрабатывает поле и сердится, что на нем растут также шипы и сорные травы, которые он должен вырывать с корнем. Не потребность — источник порока, она — побуждение к деятельности и к добродетели: леность — источник всех пороков. Как можно больше наслаждаться, как можно меньше делать — это задача испорченной природы, и немало попыток, которые делаются, чтобы решить ее, являются ее пороками. Нет спасения для человека до тех пор, пока эта естественная косность не будет счастливо побеждена и пока человек не найдет в деятельности и только в деятельности своих радостей и своего наслаждения. Для этого существуют болезненные переживания, связанные с чувством потребности, — они должны нас возбуждать к деятельности. Это цель всякой боли, это в особенности цель той боли, которая появляется у нас при виде несовершенства, испорченности и бедствий наших ближних. Кто не чувствует этой боли, этого острого неудовольствия, тот пошляк Кто его чувствует, должен стремиться освободиться от него тем, чтобы, приложив все силы, достигнуть, насколько можно, совершенства в своей сфере и вокруг себя. Если предположим, что его работа не была плодотворной, что он не видел в ней пользы, то все-таки чувство его деятельности, вид его собственных сил, затраченных в борьбе со всеобщей испорченностью, заставит его забыть эту боль. Здесь Руссо сделал ошибку. У него была энергия, но больше энергии страдания, чем энергии деятельности; он сильно чувствовал бедствия людей, но он гораздо меньше чувствовал свою силу помочь этому, и как он чувствовал себя, так он оценивал других. Как он относился к этому своему особому страданию, так относилось после него все человечество к своему общему страданию. Он определил страдание, но не определил сил, которые имеет в себе род человеческий, чтобы себе помочь.
Мир его праху и да будет благословенна его память! Он действовал. Он зажег огонь во многих душах, которые продолжали то, что он начал. Но он действовал, почти не сознавая своей самодеятельности. Он действовал, не призывая других к действию, не сравнивая свое действие с суммой общего зла и испорченности. Это отсутствие стремления к самодеятельности господствует во всей системе его идей. Он — человек пассивной чувствительности, и в то же время человек, не оказывающий собственного деятельного противодействия вызванному впечатлению.
Его влюбленные, введенные в заблуждение страстью, становятся добродетельными, но становятся они такими только, не показав нам ясно, каким образом*. Борьбу разума со страстью, постепенную, медленную, с напряжением, усилиями и трудом одержанную победу — самое интересное и поучительное, что мы могли бы видеть, — он скрывает от наших глаз. Его воспитанник развивается сам собой. Его руководитель ничего больше не делает, как только устраняет препятствия к его развитию, а в остальном предоставляет действию снисходительной природы**. Она все время должна будет держать его под своей опекой, так как он не дал ему силы воли, огня, твердого решения бороться с ней, ее покорить. Среди хороших людей он будет хорошим, но среди злых — а где большинство не злые? — он будет несказанно страдать. Так Руссо постоянно изображает разум в покое, но не в борьбе; он ослабляет чувственность, вместо того чтобы укрепить разум.
Я взялся за это исследование, чтобы разрешить тот опороченный парадокс, который как раз противоположен нашему принципу, но не только потому. Я хотел вам показать на примере одного из величайших людей нашего столетия, какими вы не должны быть: я хотел вам развить на его примере учение, важное для всей вашей жизни. Вы знаете теперь из философского исследования, какими должны быть люди, с которыми вы еще вообще не состоите ни в каких очень близких, тесных, неразрывных отношениях. Вы вступите с ними в эти более близкие отношения. Вы их найдете совершенно другими, чем этого хочет ваше учение о нравственности. Чем благороднее и лучше вы сами, тем болезненнее будет для вас предстоящий вам опыт; но не давайте этой боли вас одолеть, а преодолевайте ее делами. На него рассчитываю, он также учтен в плане улучшения рода человеческого. Стоять и жаловаться на человеческое падение, не двинув рукой для его уменьшения, значит поступать по-женски. Карать и злобно издеваться, не сказав людям, как им стать лучше, не по-дружески. Действовать! действовать! — вот для чего мы существуем. Должны ли мы сердиться на то, что другие не так совершенны, как мы, если мы только совершеннее; не является ли этим большим совершенством обращенный к нам призыв с указанием, что это мы должны работать для совершенствования других? Будемте радоваться при виде обширного поля, которое мы должны обработать! Будемте радоваться тому, что мы чувствуем в себе силы и что наша задача бесконечна!
