ее немногочисленные почитатели. Это — не в их власти, а если бы и было в их власти, они не желали бы так поступать. Оружием им служат только разумные доказательства, они призывают людей только к тому, чтобы черпать убеждения из своей собственной свободной деятельности. Всякое утверждение, сделанное этими почитателями науки, должно быть доказано и познано в своей истинности, и никакое их мнение не должно быть усваиваемо чисто исторически и принимаемо на веру, ибо иначе человечество снова было бы подчинено авторитету, только новому, и вместо поставленного целью прогресса наступил бы, лишь иным путем, упадок Если бы представители эпохи уяснили себе это воззрение, они согласились бы с ним, ибо мы не обвиняем их в нелепом заведомом отречении от правильного знания. Но именно потому, что они не выяснили себе этого, они таковы, каковы они есть, и останутся такими, пока не уяснят себе этого; раз став такими, каковы они есть, они не могут стать иными и должны быть терпимы, как составная часть неизменной необходимости.

Образ мышления третьей эпохи будет, сказал я, стремиться ко всеобщему распространению и в известной степени достигнет этого, так что вся эпоха превратится в военный лагерь формальной науки. — Кто командует в этом лагере и руководит здесь массами? Конечно, ответят на это, — герои эпохи, передовые бойцы, в которых наиболее богато раскрылся дух времени. Но кто они и по какому признаку можно сразу узнать их? Быть может, по важности произведенных ими исследований или по истине, которая светит всякому из их утверждений? Но возможно ли это, раз данная эпоха вообще не имеет суждений о важности или истинности, а только накопляет запасы мнений, как материал для будущих суждений? Ввиду этого в вожди масс годится здесь всякий, кто только имел собственные мнения и отдал их, в качестве своего вклада, в громадный склад мнений. Но в данную эпоху это, как было уже сказано, не дает ника-

89

ких преимуществ, ибо всякий, кто только живет в ее атмосфере, хоть раз выдумал что-нибудь и составил собственное мнение. К сожалению, эта способность к составлению мнений представляет то неудобство, что очень часто уже на следующее утро после изготовления нового мнения все, в том числе и сам творец последнего, забывают о своих вчерашних мнениях, и таким образом новое приобретение царства мнений исчезает без всякого следа. Из такого затруднительного положения эпоху могло бы вывести изобретение средства закреплять как акт составления мнения, так и, насколько возможно, само мнение, и предохранять его от забвения в ближайшее же утро. Такое средство должно дать возможность свидетельствовать перед всяким, у кого только здоровое зрение, о том, что существуют такие-то мнения, а самому творцу последних — дать верное орудие борьбы с собственной забывчивостью, посредством которого он запоминал бы свои мнения. Такое средство и было обретено в искусстве письма и книгопечатания. Открытие этого искусства поставило всякого, кто выражает свои мнения прочным черным по прочному белому, в ряды героев эпохи, высокая корпорация которых составляет республику знатоков науки, или, как им приятнее величать себя (ибо вся их сущность — эмпирия) — республику ученых.

Описываемая эпоха отнюдь не смущается при этом тем соображением, что доступ в этот славный сенат человеческого рода обыкновенно открывается первым встречным книгоиздателем, которому еще меньше известно, что он печатает, чем писателю — что он пишет, и который желает лишь обменять отпечатанную им бумагу на чужие бумажки.

Так составляется республика ученых. Силой печатного станка она отделяет себя от массы, которая ничего не отдает в печать и в военном лагере формальной науки играет роль читателей. Отсюда возникают новые взаимные отношения и связи этих двух главных сословий лагеря формальной науки.

90

Первоначальная цель, которую преследовали печатающие авторы, состояла, конечно, в том, чтобы публично засвидетельствовать самостоятельность своего духа; отсюда вытекала в научной области погоня за новыми, или кажущимися таковыми, мнениями, а в области изящной словесности — поиск новых форм. Кто достигал этой цели, тому был обеспечен успех у читателей, независимо от того, истинно ли его мнение в первом случае и красива ли придуманная им форма во втором. Но с дальнейшим развитием книгопечатания оказывается излишней даже эта новизна и становится заслугой уже печатание само по себе. В области науки появляются компиляторы, в сто первый раз отдающие в печать то, что уже было сто раз писано, лишь несколько изменяя расположение слов и предложений, а в изящной словесности — модные писатели, до тех пор подражавшие какой-нибудь имевшей успех чужой или собственной форме, пока она всем не надоест.

Все обновляясь, течет этот поток литературы, и каждая новая волна теснит прежнюю до тех пор, пока в результате не сводится к нулю та цель, ради которой началось печатание, и не исчезает возможность увековечивать свои мнения путем печати. Тот, кто не обладает искусством беспрестанно составлять новые мнения, уже ничего не добьется изложением своих мнений в печатном виде, ибо все, что отошло в прошлое, предается забвению. Кто вздумает хранить его в своей памяти? Не писатели, как таковые; ибо, раз каждый хочет только быть новым, никто не слушает других и всякий идет своим путем и продолжает свои речи. И точно так же — не читатель. Довольный тем, что разделался со старым, он спешит к новинкам, выбор которых большей частью определяется случайностью. При таком положении вещей никто не может быть уверен в том, что отданное им в печать произведение станет известно кому-нибудь, кроме него самого и его издателя. Таким образом, возникает настоятельная потребность в устройстве как бы общественной совместной памяти

для литературы. Это осуществляется в ученых журналах и обозрениях, имеющих задачей докладывать публике о тех докладах, которые ранее делали ей писатели, и охотно дающих каждому автору возможность добиться вторичного изложения того, что он излагал всего за каких-нибудь полгода до этого, так что его писания могут стать известны читающей публике, даже и в том случае, если она не читает ничего, кроме ученых журналов. Но ограничиваться простым пересказом чужих мнений значило бы для составителей таких изданий ронять свое авторское достоинство и слишком низко стоять в ряду других писателей. Поэтому наряду с пересказом чужого они являют свидетельства и собственного мышления, вдаваясь в мнения и суждения о мнениях излагаемых писателей; основная максима в этом занятии такова: во всем находить какие-нибудь недостатки и каждый предмет знать лучше, чем знает его разбираемый автор.

Если такая критика имеет своим предметом обычно появляющиеся сочинения, это не представляет большой важности. Невелика беда, если нечто, что с самого начала было криво, вновь искривляется рецензентом в обратную сторону. Те же сочинения, которые действительно заслуживают известности в науке ли или в изящной словесности, всегда представляют выражение целой жизни, посвятившей себя совершенно новым и оригинальным образом идее, и суждение о них невозможно прежде, чем они не проникнут в сознание своей эпохи. Поэтому само собой понятно, что основательная рецензия о таких сочинениях отнюдь не может быть написана первым встречным уже через полгода или даже год после их появления. Понятно также, что обычные судьи книг не делают такого различения и без всяких колебаний развязно рецензируют все, что попадается им на глаза, и, конечно, о сочинениях действительно оригинальных дают самые бессмысленные суждения. Однако даже такое заблуждение приносит вред только самим судьям: в потоке времен не пропадает

92

ничто истинно хорошее, как бы долго оно ни было замалчиваемо, игнорируемо, затираемо, — в конце концов все же придет момент, когда оно пробьет себе дорогу. А тот, кто счел бы себя лично оскорбленным неправильными взглядами на его произведение и обиделся бы, вместо того чтобы с состраданием улыбаться, доказал бы этим лишь то, что его противники в известной степени правы, что собственная личность еще вовсе не растворилась для него в идее, в познании и любви к истине и поэтому проявляется еще в его произведении тем безобразнее, чем чище отражается рядом с ней идея. В результате такой человек должен проникнуться настоятельнейшим побуждением углубиться в себя и совершенно себя очистить. Если они неправильно смотрят на предмет, — думает достигший полной внутренней ясности и последовательности человек, то это — несчастье для них, а не для меня; их неправильные взгляды — следствие не злой воли, а слабого зрения, и они сами были бы рады, если бы могли прийти к истине. В заключение следует упомянуть еще о следующем удобстве, доставляемом рецензиями: тот, кто не имеет слишком сильного желания или слишком много свободного времени, может вовсе не читать книг и путем одного только чтения ученых журналов быть в курсе всей литературы своей эпохи. При описываемой нами системе книги печатаются единственно для того, чтобы о них можно было писать рецензии, и решительно никто не нуждался бы в книгах, если бы только можно было без них писать рецензии.

Такова картина жизни деятельной части этого лагеря формальной науки, писателей. Точной ее копией старается стать и воспринимающая часть, корпорация читателей. Как те неустанно и безостановочно пишут и пишут, так эти неустанно читают, изо всех сил стараясь как-нибудь удержаться на поверхности этого потока литературы и, как они это называют, не отставать от века. Довольные тем, что кое-как разделались со старым, они спешат навстречу новому, между тем как уже идет

93

новейшее, и у них не остается ни минуты для того, чтобы когда-нибудь опять вспомнить о старом. Они ни на минуту не могут приостановиться в этой сутолоке для того, чтобы выяснить себе самим, что собственно они читают, ибо их дело не терпит отлагательств, а времени немного, и, таким образом, единственно случайность всецело определяет, что именно и как много остается в их головах от этой торопливой работы, как воздействует она на них и какого рода духовную власть приобретает над ними.

Такой способ чтения уже сам по себе производит специфически отличное от всех других душевных состояний настроение, заключающее в себе что-то в высшей степени приятное и очень легко превращающееся в необходимую потребность. Как и другие наркотические средства, такое чтение погружает в приятное состояние, составляющее нечто среднее между сном и бодрствованием, и убаюкивает в сладком самозабвении, не требуя от нас никакой работы. Мне всегда казалось, что более всего сходства оно имеет с курением табака и лучше всего может быть пояснено сравнением с последним. Кто хоть раз отведал сладость этого состояния, тот постоянно жаждет вновь наслаждаться им и уже не может заниматься чем-нибудь иным. Даже совсем не претендуя на знание литературы и звание передового