едва ли кто-нибудь станет здесь думать о волшебных средствах. Поэтому мечтатели держатся подальше от области априорного, нужное же им для изготовления собственных произведений они ведь легко могут (и совершенно не рискуя быть в этом изобличенными) заимствовать у других и перерабатывать на свой лад (еще скорее можно рассчитывать остаться незамеченным, если издеваться над обобранными именно в то время, когда их обираешь). Остается эмпирическое. Поскольку, после выделения из состава природы всего априорного, налицо остается только чисто эмпирическое, последнее, согласно обычному и в то же время правильному мнению, может быть исследуемо только путем совершения экспериментов. Поэтому всякий исследователь первоначально должен приобрести историческое знание уже существующих экспериментов и тщательно воспроизвести их в своем опыте, и лишь оригинальные, основанные на осмысленном обзоре всего накопленного опыта эксперименты могут сделать оригинальным самого исследователя. Это — также слишком долгая работа, требующая неустанного труда и затраты времени, и, кроме того, на этом пути слишком много искусных сотрудников, предупреждающих нас открытиями, так что рискуешь потратить на работу
131
всю свою жизнь, все-таки не став от этого оригинальным. Вот где были бы кстати волшебные средства. Итак, недолго думая, давайте строить догадки и таким путем проникать во внутреннюю сущность природы, избавляя себя, таким образом, от кропотливого изучения и жалких опытов, которые могут привести к результатам, противоречащим всем нашим заранее составленным системам.
Уже благодаря всеобщему влечению человеческой природы к чудесному такое предприятие не может не привлечь к себе всеобщего внимания и не вызвать надежд. Пусть старики, прошедшие уже путь усидчивого изучения и, может быть, уже сами произведшие достаточное количество удачных и плодотворных опытов, сожалеют о том, что обременяли себя этим бесплодным и бесславным трудом, и косятся на то, что результаты их опытов выводятся перед ними в двух-трех априорных периодах, какие можно было бы, конечно, придумать и помимо их экспериментов, — пусть они недовольны тем, что учение о чудесах не появилось на свет уже во время их молодости, — тем желаннее будет для юношей, еще не прошедших того пути и стоящих теперь на той ступени, когда они должны были бы, согласно прежнему обычаю, вступить на него, — тем желаннее будет для них обетование избавления от этого пути и замены его всего только несколькими параграфами. И хотя в действительности (такова обычная судьба магических искусств) никакого волшебства совершить не удается и никаких новых эмпирических познаний не возникает, и верующие останутся при тех же знаниях или при том же незнании, как и ранее, — хотя и очевидно или могло бы быть очевидным для всякого, кто не слеп, что существенное в данных эмпирических знаниях отнюдь не выведено a priori и даже вовсе не затронуто в течение всего рассуждения, а только предположено известным на основании произведенных когда-то опытов и затем втиснуто в аллегорическую форму, в каковом выискивании и состоит здесь
132
мнимая дедукция, — хотя чудотворец никогда не сможет исполнить требование (с каким необходимо следовало бы к нему обратиться), именно требование о том, чтобы одним, по крайней мере, исполнившимся пророчеством он доказал свою высшую миссию или указал в недостижимой для заключений из прежнего опыта области какой-нибудь никогда не производившийся ни им, ни кем-нибудь другим эксперимент и определенно предсказал его результаты, так чтобы это предсказание оправдалось при действительном выполнении эксперимента, — хотя он будет всегда пророчествовать a priori о том, что все совершилось ранее (таково обыкновение всех лжепророков), — хотя все это, без всякого сомнения, и так, но прославленная вера адептов останется непоколебимой. Сегодня, правда, дело не выгорело, но на следующей неделе оно ведь наверное удастся.
Помимо того возбуждающего средства, какое представляет такое одобрение последователей, имеется еще другое, оказывающее весьма глубокое влияние. Именно, — человеческий дух, предоставленный без дисциплины и воспитания самому себе, не может быть ни праздным, ни деятельным. Наиболее подходящим для него было бы что-нибудь среднее между этими состояниями. Совершенная праздность и ничегонеделание — слишком скучны, а если, по несчастью, выберешь своей специальностью занятия наукой, то, будучи праздным, вернее всего, ничему не научишься, что опять-таки неприятно по своим последствиям. Правильное размышление и умозрение — вещи слишком обременительные и ничего не дают в результате. Чтобы, чему-нибудь выучиться, нужно напрягать внимание и память. Так пустим же в ход фантазию! И если счастливому учителю удастся вызвать в нас полет фантазии (а в том, что это удастся мечтателю, не может быть сомнения, ибо мечтательность всегда неодолимо заполняет неопытных и увлекающихся), то фантазия продолжает работать уже без всякого труда со стороны своего обладате-
133
ля, возбуждается и порождает пестрые цветы, являя в нас весьма подвижную деятельность без малейшего усилия с нашей стороны: в нас сами собой мыслятся довольно смелые мысли, причем вовсе нет нужды в том, чтобы мыслили мы сами, — и занятия наукой превращаются в самое веселое занятие в мире. — Кроме того, таким путем достигается еще другой великолепный результат: едва оставив школьную скамью или даже еще сидя на ней, можно становиться со своими догадками поперек дороги заслуженнейшим в эмпирии людям, которые, будучи хорошо знакомы с характером своей науки, конечно, никогда не придумали бы ничего подобного этим догадкам, — можно пожимать плечами по поводу их минутного замешательства, вызванного нашей абсолютной несостоятельностью, но принимаемого нами за их признание в собственной старости, и при этом превозносить и славословить себя самих!
Делая такую характеристику, мы не могли не знать или упустить из виду, что безусловно невежественные люди отзываются приблизительно в таком же роде о стремлениях истинного умозрения и о приверженцах последнего. Мы признаем, что такие невежды по-своему вполне правы, ибо не могут не считать всякого умозрения мечтательностью, так как для них не существует ничего, кроме опыта. Со своей стороны, признавая нечто, лежащее вне всякого опыта, и вместе с тем именно благодаря этому внеопытному, признавая также и опыт, как чистый опыт, мы не можем иначе, чем в произнесенных ранее выражениях, высказать свое отрицательное отношение к заблуждению, вводящему мнимое умозрение там, где компетентен только опыт. И вообще дело не в выражениях, а лишь в том, понимает ли автор смысл своей речи и готов ли он отдать в этом отчет всякому, кто также понимает его рассуждение. В этом отношении мы, думается, удовлетворительно зарекомендовали себя хотя бы одним сказанным в сегодняшней речи. Позволительно воздерживаться от публичных заявлений о явной бессмыслице, если последняя не вторгается в наш ближайший круг действий, и мы не потратили бы в этом тесном кругу даже и немногих сказанных сегодня слов, если бы их не требовала полнота всего намеченного рассуждения.
134
В итоге вот как можно определить дух того периода нашей эпохи, в котором мы живем: необходимо было, чтобы система единовластного трезвого опыта убеждена была в своем вымирании и чтобы начала господствовать система мечтательности со всеми своими разрушительными для порядка следствиями, посредством мнимого умозрения вытесняющая опыт даже из той области, которая принадлежит ему одному, — это было необходимо для того, чтобы жестоко наказать поколения, прельстившиеся первой системой. Принимать какие-либо меры против этого напора мечтательности — напрасный труд, ибо это — порыв эпохи, усиленный еще всеми другими ее излюбленными тенденциями. Благо мудрецу, возвышающемуся над своей эпохой и над всем временем! Он знает, что время — вообще ничто и что высшее руководительство неуклонно ведет наш род к его истинной цели через все кажущиеся уклонения в сторону.
135
ЛЕКЦИЯ IX
Почтенное собрание!
Научное состояние третьей эпохи достаточно обрисовано в предыдущих лекциях отчасти само по себе, отчасти — в обеих смежных с наукой областях. Прочие основные черты и характерные определения всякой эпохи обусловливаются и определяются ее общественным состоянием и особенно состоянием государства в данное время. Поэтому мы не можем продолжать своей характеристики, пока не рассмотрим, на какой ступени находится — разумеется, в странах высшей культуры — государство третьей эпохи, насколько в нем выражено и осуществлено абсолютное понятие государства и насколько это не достигнуто.
Ни одно из человеческих отношений не оставляет нашему роду меньше свободы и не связывает его сильнее, чем государство. Состояние последнего определяется преимущественно состоянием, в котором находится вся масса составляющих государство личностей, ибо это состояние связывает руки самым светлым умам и неограниченнейшей власти и ставит предел выполнению их планов. Таким образом, государственное устройство известной эпохи есть результат ее прежних судеб, ибо последние определяют ее теперешнее состояние, которое в свою очередь определяет ее государственное устройство. Следовательно, последнее может быть понято — если говорить о понимании в том смысле, в каком мы здесь стремимся понять нашу эпоху, — не иначе, чем из истории своей эпохи.
136
Но тут нас встречает новое затруднение. Именно, наша эпоха весьма далека от единства воззрений на историю и еще более далека от согласия или даже хотя бы от знакомства с тем воззрением на историю, которое принимаем мы, руководясь наукой разума. Поэтому, прежде чем применять в дальнейшем это воззрение, мы должны изложить и обосновать его; этой задаче мы и намерены посвятить сегодняшнюю лекцию.
Требовать от нас такого разъяснения тем естественнее, что история есть часть науки вообще, именно, наряду с физикой, одна из двух частей эмпирии и, определенно высказавшись в предыдущем о сущности каждой из этих наук, мы все же упомянули об истории лишь мимоходом. С этой стороны сегодняшняя наша лекция еще может быть отнесена к той части целого, в которой мы до сих пор давали характеристику существа науки вообще; она должна замыкать эту часть и открыть нам переход к новой части.
Отнюдь не с целью заранее стеснить ваше собственное суждение, а только для того, чтобы с силой его в вас вызвать, я объявляю, что выскажу теперь исключительно ясные и непосредственно очевидные, по моему мнению, положения, которые, конечно, можно не знать, но, раз познав, невозможно оспаривать.
Я начинаю свое определение сущности истории с метафизического положения. Доказательство последнего дается в науке разума и не может быть приведено здесь в виду популярного характера нашего изложения. Но помимо того об этом положении свидетельствует и естественное чувство истины, и, отвергая его, мы теряем под ногами почву во всем царстве знания. Это положение таково: все, что действительно существует, существует с безусловной необходимостью и с безусловной необходимостью существует именно так, как существует, оно не могло бы не существовать или быть иным, чем оно есть. В истинно сущем нет поэтому возникновения, изменений или произвольного основания. — Единое истинно сущее и существующее безусловно само через себя есть то, что все языки называют Богом. Бытие Бога не
