переживания первоначальной, еще не начавшей распространяться культуры, переживания или предчувствия всех четырех ступеней цивилизации и, наконец, сама действительно развивающаяся и поступательно движущаяся цивилизация. Чисто эмпирический историк должен верно воспринять и воспроизвести рядом один с другим все эти составные элементы, как они лежат перед ним; философ же, пользующийся историей в тех

149

целях, какими задаемся здесь мы, имеет дело только с последним из этих элементов, цивилизацией в ее живом поступательном движении и оставляет в стороне все остальное; эмпирический историк, который стал бы оценивать его приемы по правилам своего собственного искусства и заключил бы, что философ не знает того, о чем не говорит, впал бы в ошибку, ибо от философа более, нежели от кого-либо другого, следует требовать, чтобы он не выкладывал при всяком удобном случае всего, что знает, но говорил лишь о том, что относится к данному предмету. Чтобы окончательно выяснить истинное отношение, скажу, что философ пользуется историей, лишь поскольку она служит его цели, и игнорирует все прочее, что не служит последней. И я откровенно заявляю, что в дальнейших исследованиях именно так буду пользоваться историей. Этот прием, применение которого в чисто эмпирической науке заслуживает только осуждения, так как уничтожает саму сущность последней, не должен быть порицаем у философа, если и поскольку последний уже до истории и независимо от нее доказал ту цель, которой он ее подчиняет. Философ заслуживал бы порицания лишь в том случае, если бы он утверждал существование чего-нибудь, что никогда не существовало на самом деле (этого он не делает, ибо опирается на результаты исторической науки, у которой заимствует только самые общие выводы, и было бы несчастьем для самой этой науки, если бы даже такие ее выводы не были несомненны); в тех же случаях, когда он умалчивает о некоторых событиях, он отнюдь не заслуживает упреков. Его цель — понять внутренний смысл и значение мировых событий, и в отношении к ним он напоминает лишь о самом факте их существования. Решение же вопроса о том, каким образом они существовали (а этот образ их существования, несомненно, обусловливал собой еще многообразное иное существование), он предоставляет эмпирическому историку. И если, несмотря на менее подробное знание условий, он, быть

150

может, гораздо лучше понимает и истолковывает какой-нибудь факт в его связи с общим мировым планом, чем тот, кто обладает много более подробным знанием отдельных обстоятельств, отнюдь не следует высказывать ему претензии за это, ибо именно для этого он и есть философ. Резюмирую все рассуждение: мы и наш род руководимы необходимостью, но отнюдь не слепой, а совершенно ясной и прозрачной для себя внутренней необходимостью божественного бытия; и лишь подчинившись этому благодатному водительству, мы обретаем истинную свободу и проникаем к бытию, ибо вне его — только нищета и обман. Все существует (так, как оно существует) не потому, что Бог произвольно хочет именно такого существования, но потому, что иначе, чем так, он не может проявляться. Познать это, в смирении примириться с этим и быть блаженным в сознании этой нашей тождественности с божественной силой, доступно всем людям; осмыслить в ясном понятии общее, абсолютное и вечно неизменное в этом руководительстве — задача философа; фактически изобразить всегда меняющуюся и изменчивую сферу, в которой происходит это неуклонное развитие, — задача историка, об открытиях которого философ упоминает лишь мимоходом.

Само собой разумеется, что то применение, которое мы отчасти уже сделали здесь из истории, а отчасти еще намерены сделать, не может быть иным и не может быть принимаемо за что-нибудь иное, чем ясно и определенно, надеюсь, характеризованное нами сегодня философское пользование его. В частности, согласно сделанному нами сегодня заявлению, мы должны прежде всего изложить, каким образом среди людей постепенно осуществлялось сообразное с разумом понятие государства, и на какой ступени развития абсолютного государства находится наша эпоха. Чтобы вполне добросовестно ограничиваться областью нашей науки и со своей стороны не возбуждать старого спора между философией и историей, мы бу-

151

дем придавать даже тому, что установим таким путем, значение не доказанных исторических данных, а только гипотез и определенных вопросов, задаваемых истории; пусть затем историк исследует область фактов и решает, подтверждается ли гипотеза последними. И если наш взгляд хотя бы только нов и интересен, он может побудить к исследованиям, которые приведут, если и не к тому, на что мы надеялись, то все же к чему-нибудь новому и интересному, и в результате окажется, что мы не совсем бесплодно потратили свой труд. Ограничиваясь этим скромным желанием, мы, надеюсь, не лишены будем и сочувствия историка.

152

ЛЕКЦИЯ X

Почтенное собрание!

Показать, на какой ступени развития находится государство нашей эпохи, — такова наша намеченная в предыдущей лекции ближайшая задача. Очевидно, понятность всего рассуждения об этом предмете обусловливается тем, чтобы исходить из точно определенного понятия абсолютного государства.

Ни о чем более не писали, не читали и не говорили (особенно в пережитое нами время), чем о государстве, поэтому об этом предмете можно с большей уверенностью, чем в других случаях, предполагать у всякой, хотя бы и не ученой, но только Образованной публики разного рода предварительные познания и понятия. Что касается, в частности, намеченных нами здесь рассуждений о государстве, то мы должны прежде всего заметить, что, исходя, однако, из других, более глубоких оснований, мы отчасти согласны здесь с очень известными писателями, с которыми сильно расходимся в других важных вопросах, и что самое распространенное среди немецких философов воззрение на государство, считающее его почти исключительно юридическим учреждением, хотя и небезызвестно нам, но вполне сознательно и обдуманно нами отвергается. Заметим, кроме того, что мы вынуждены начать с нескольких кажущихся очень сухими положений, которые я пока что прошу только запомнить; еще в сегодняшней лекции они будут совершенно разъяснены посредством более подробного их определения и применения.

153

Абсолютное государство по своей форме есть, на наш взгляд, искусственное учреждение, задача которого — направить все индивидуальные силы на жизнь рода и растворить их в последней, т.е. дать достаточно разъясненной выше форме идеи внешнюю реализацию и выражение в индивидуумах. Так как при этом не принимается в расчет внутренняя жизнь и первичная деятельность идеи в душах людей (с этой точки зрения мы говорили о жизни в идее в предыдущих речах) и так как, напротив, учреждение, о котором мы говорим, действует извне на личностей, которые не испытывают при этом удовольствия, а, напротив, возмущаются против принесения своей индивидуальной жизни в жертву роду, то понятно, что это учреждение является принудительным учреждением. По отношению к тем личностям, в которых идея расцвела своей собственной внутренней жизнью и которые не хотели бы и не желали бы ничего иного, кроме принесения своей жизни в жертву роду, не было бы нужды в принуждении, которое исчезло бы по отношению к ним; и государство оставалось бы для них лишь единством, постоянно обозревающим целое, провозглашающим и разъясняющим первую и ближайшую цель рода и указывающим добровольно действующей силе соответствующее ей место. Государство есть, сказали мы, искусственное учреждение. В строгом смысле оно есть учреждение свободного и ясного для себя искусства, но, конечно, таким оно является лишь после того, как эпоха науки разума научно осмыслила его цели и средства их осуществления, и наступила уже пятая эпоха искусства разума. Но, помимо этого, оно есть искусственное учреждение еще в ином смысле: в высшей природе, т. е. в судьбах человеческого рода, есть целесообразный процесс, ведущий род, помимо сознания и желания последнего, к его истинной цели; этот процесс можно было бы назвать искусством природы, и только в этом смысле я называю государство первых эпох истории человеческого рода искусственным учреждением. — Высказанное нами определение — направление всех индивидуальных сил на цель рода — характеризует, сказали мы, абсолютное государство только по его форме. Это значит, что суще-

154

ствование государства вообще зависит единственно от того, что силы индивидуальностей приносятся в жертву цели рода, какова бы ни была в частности эта цель. Но в этом определении остается совершенно не решенным, какие именно цели рода могут преследоваться в отдельных государствах и требовать для своего достижения индивидуальных сил, а также и какова абсолютная цель рода. Ответ на последний из этих вопросов есть ответ на вопрос о материи государства, истинном внутреннем содержании и цели его.

После этих предварительных разграничивающих определений дадим более подробное разъяснение выставленного понятия. Прежде всего государство, имея перед собой задачу направлять необходимо-конечную сумму индивидуальных сил на одну общую цель, необходимо считает себя замкнутым целым и, так как конечная его цель есть цель человеческого рода, считает совокупность своих граждан человеческим родом. Этому не противоречит то, что у него могут быть еще и цели, касающиеся людей, не принадлежащих к числу его граждан, ибо все же это — его собственные, осуществляемые ради него самого цели, на осуществление которых оно направляет индивидуальные силы своих граждан. Следовательно, оно всегда приносит последние в жертву только себе, и именно как высшему, как роду. Поэтому совершенно безразлично, говорить ли, как выше сказано: государство направляет все индивидуальные силы на жизнь рода, или же говорить, что оно направляет их на свою собственную жизнь как таковую; но только надо иметь в виду, что последнее выражение получает, как мы сейчас увидим, свое истинное значение только благодаря первому.

155

Далее, сущность абсолютного государства состоит в том, что все индивидуальные силы направляются на жизнь рода, причем первоначально род сводится для государства к замкнутой совокупности его граждан. Отсюда вытекают два следствия: во-первых, ко всем личностям, не исключая ни одной, государство должно предъявлять одинаковые требования; во-вторых, от каждой личности государство должно требовать всех ее индивидуальных сил, не исключая и не оставляя ни одной. Что в таком строе, в котором все, как личности, приносятся в жертву роду, вместе с тем всякой личности, не исключая ни одной, во всех принадлежащих ей правах, приносятся в жертву все остальные личности, — это само по себе вытекает из первого положения. Ибо чему отдаются все силы? Роду. Но что такое для государства род? Все его граждане, не исключая ни одного. Если бы некоторые личности вовсе не привлекались для служения общей цели или же привлекались не со всеми своими силами, в противоположность остальным, то первые пользовались бы всеми выгодами соединения, не неся всех его тягот, и это было бы неравенством. Равенство может существовать только там, где все без исключения обязаны отдавать государству все свои силы. В таком строе индивидуальность всех совершенно растворяется вроде всех; и всякий получает обратно свой вклад