против их вторжения в нашу жизнь должны существовать установленные наукой средства. Люди должны овладеть искусством всецело подчинять своей воле все пригодные для пользования силы природы и извлекать из них для себя выгоду. Собственная сила человека должна быть вооружена естествознанием и искусством, искусными орудиями и машинами, и благодаря целесообразному разделению необходимых отраслей труда между многими людьми, каждый из которых изучает лишь одну из них, но зато достигает вполне основательного ее знания, должна стать выше всех сил природы, так чтобы человек осуществлял все свои земные цели без большой затраты времени и силы и имел еще достаточно досуга для размышления о своем духе и сверхземном. Это — цель человеческого рода как такового.

Чем значительнее та доля силы и времени граждан, в которой нуждается государство и на которую оно выставляет притязания в целях своего самосохранения, и чем теснее оно стремится проникнуть своих членов и сделать их своими орудиями, тем более оно должно заботиться об увеличении средств физического существования своих членов путем повышения своей власти над природой, ибо это существование не может не быть для него желанным. Следовательно, в собственных своих интересах оно должно сделать своими целями названные ранее цели рода. Поэтому оно будет заниматься оживлением промышленности, улучшением сельского хозяйства, усовершенствованием мануфактур, фабрик, машинного производства и содействовать открытиям в механических искусствах и в естествознании. Хотя бы общим мнением было, что государство делает все это лишь затем, чтобы увеличивать налоги и иметь возможность содержать большую армию, — хотя бы и сами правящие (по крайней мере большая часть их) не сознавали при этом никакой высшей цели, но, тем не менее, без собственного сознания государство осуществляет указанную цель человеческого рода как такового.

175

Внешняя цель господства человеческого рода над природой в свою очередь является, как мы уже упомянули в одной из первых лекций, двоякой, а именно: или природа должна быть подчинена исключительно цели нашего чувственного, более легкого и приятного существования (это достигается механическим искусством), или же она должна быть подчинена высшей духовной потребности человека и запечатлена величественной печатью идеи (это осуществляется изящным искусством). Государство, самосохранению которого угрожает еще много препятствий и которое нуждается для обеспечения своего самосохранения в сильном напряжении своих сил, будет, конечно (если только уразумеет сколько-нибудь свою истинную выгоду), всячески способствовать механическому искусству в том более широком смысле, какой мы дали выше этому выражению; но, делая это, естественно, для того, чтобы иметь в своем распоряжении достаточно большой избыток народной силы для охраны собственной своей безопасности, оно будет применять этот избыток исключительно для этой цели и ничего не оставит для планомерного и всеобщего осуществления прекрасного искусства или для еще более высоких целей человечества. Лишь после того как государство подчинит (опять-таки ради своего самосохранения) природу механическому пользованию своих граждан, а самих граждан сделает в наивысшей и одинаковой степени своими орудиями, лишь после того, как все царство культуры станет в такое отношение к царству дикости, а отдельные государства, на которые будет разделено первое, станут в такое отношение друг к другу, что ни у кого не будет более оснований беспокоиться за свою внешнюю безопасность, — лишь после этого возникнет вопрос: куда направить сделавшийся ненужным при механическом возделывании природы избыток народ-

176

ной силы, до этого времени затрачивавшийся на охранение безопасности государства и, как и все граждане, всецело принадлежащий государству? И на этот вопрос нет иного ответа, кроме следующего: этот избыток должен быть посвящен искусству. Искусство с трудом сохраняет существование во время войны, и еще менее возможно в такое время устойчивое и планомерное его развитие. Но война не ограничивается временем военных действий: общая необеспеченность всех против всех и проистекающая отсюда постоянная готовность к войне также являются войной и имеют для человеческого рода почти такие же последствия, как и действительно веденные войны. Только действительный, т. е. вечный мир, создаст искусство в том смысле, как мы понимаем это слово.

Я сказал, что только после того, как государство совершенно обеспечит свою внешнюю безопасность, для него возникнет вопрос: куда направить избыточную для его прежних целей часть народной силы? Очевидно, и этот вопрос настоятельно ставится целью самосохранения, ибо столь внушительная сила не может совершенно бездействовать и, оставленная без планомерного руководства, будет только угрожать вторжением в расчеты и планы государства и уничтожением установившегося внутреннего мира. Таким образом, обнаруживается высшее руководство, под которым находится во всех указанных отношениях, быть может, незаметно для самого себя, государство, полагающее, что оно осуществляет только цель собственного самосохранения, и, тем не менее, осуществляющее высшую цель развития человеческого рода.

Впрочем, последний пункт — о том, как и при каких внешних условиях забота о собственном самосохранении заставляет государство делать своей целью всеобщее и доступное всем гражданам изящное искусство, упомянут мной лишь ради полноты, а вовсе не потому, чтобы его разъяснение входило в характеристику современной или какой-нибудь из прошедших

177

эпох. Тех, кто, вспомнив обилие речей об искусстве и покровительство ему со стороны сильных мира сего в наше время, был бы удивлен нашим последним замечанием, мы просим иметь в виду, что, хотя и мы не могли не заметить этого многословия и хотя мы не можем не знать, что для искусства два раза (в первый раз благодаря особому стечению условий, из которых главное никогда не повторится, и во второй раз благодаря христианской церкви) всходила заря, лучи которой продолжают светить и в наши дни, но что, тем не менее, выражение изящное искусство (и особенно искусство, достойное распространения во всей нации и во всех отраслях ее труда) должно иметь у нас иное значение, чем обыкновенное. Вдаваться в подробное объяснение этого значения, какое необходимо было бы для понимания последнего, у нас здесь нет ни охоты, ни времени.

Здесь предел, где кончается сознательное осуществление государством цели разума, кажущееся самому государству осуществлением собственной его цели. Высшие отрасли культуры разума — религия, наука, добродетель — никогда не могут сделаться целями государства. Такой целью не может стать религия. Мы не говорим здесь о суеверном страхе перед божеством как человеконенавистным существом, страхе, приведшем древние народы к мысли об умилостивлении божества от имени народа и учреждению национальных религий. Истинная религия также стара, как мир, и потому древнее какого бы то ни было государства. Провидение, пекущееся о развитии нашего рода, предопределило, чтобы эта истинная религия в надлежащее время снова вышла из неизвестности, в какой она сохранялась до тех пор, и распространилась в царстве культуры, наперед выставляя притязание на свободу от подчинения государству и требуя от правящих в качестве условия принятия их в свое лоно признания того, что они подчинены Богу и равны перед ним всякому из своих подданных. Сохранение и распространение этой религии

178

было вверено вполне независимому в этом отношении от государства обществу, церкви. И это положение дела по необходимости останется неизменным до конца дней, ибо сами правящие никогда не будут в состоянии освободиться от потребности в религии. Так же точно не может стать целью государства и наука. Исключением из этого правила следует признать те услуги, которые, по собственной склонности и интересу, оказывают науке или искусству отдельные правители или люди, причастные к правлению. По общему же и постоянному правилу, чем более государство совершенствует свою форму и чем полнее оно делает гражданина своим орудием, тем более чуждой должна ему казаться чистая наука, высоко возносящаяся над обыденной жизнью и непосредственно не влияющая на нее, и тем более должна она ему представляться бесполезной тратой сил и времени, годных на гораздо лучшее употребление для непосредственной пользы государства. Поэтому обозначение чистое умозрение с течением времени все более становится верным признаком порицания. Конечно, легко можно было бы доказать, что никто не может быть всесторонне полезным слугой государства, всегда способным освободиться от рутины, не пройдя школы серьезной науки. Но чтобы понять эту истину, необходимо или уже обладать знанием науки или же быть способным на такое самоотвержение, какое можно предполагать лишь у немногих личностей. Благодаря такому положению вещей серьезная наука должна считать за счастье, если государство хотя бы только терпимо к ней (по непоследовательности ли или же в расчете на то, что бесплодное умозрение рано или поздно все же приведет к полезным изобретениям, или же благодаря защите церкви, или, наконец, по милости медицины, ибо всякому ведь хочется долгой жизни и здоровья).

179

Целью государства не может быть, наконец, и добродетель. Добродетель есть постоянная, без всяких исключений властвующая, добрая воля к тому, чтобы всеми силами осуществлять цели человеческого рода и особенно споспешествовать им в государстве теми способами, какие указывает последнее; это — радость и любовь к такой деятельности и непреодолимое отвращение ко всякой другой. Государство же, являясь по своему существенному характеру принудительной властью, предполагает недостаток доброй воли, т. е. недостаток добродетели, и наличность злой воли. Страхом наказания оно стремится восполнить недостаток первой и подавить проявления второй. Строго держась в границах этой области, оно не имеет нужды рассчитывать на добродетель и прибегать к ней для достижения своих целей. Если бы все ее члены были добродетельны, оно совершенно потеряло бы свой характер принудительной власти и стало бы лишь руководителем, проводником и верным советником свободно проявляющих свою волю людей.

И, однако, не задаваясь такой целью ни сознательно и открыто, ни под прикрытием какой-нибудь другой цели, государство уже одним своим существованием делает возможным всеобщее развитие добродетели в человеческом роде, вызывая к жизни внешние добрые нравы и внешнюю нравственность, которые, конечно, еще далеко не составляют добродетели. Законодательство, в строгой системе предусматривающее все без исключения нарушения согражданами внешнего права, правительство, от которого никогда или очень редко ускользает действительное правонарушение, постоянно влекущее за собой определенное законом наказание, уже в зародыше искореняют всякую мысль о правонарушении как безрезультатную и приводящую лишь к несомненному наказанию. Пусть только нация проживет в таком строе в течение нескольких человеческих возрастов, пусть народятся одно за другим новые поколения, которые вырастут в этом строе и сживутся с ним, — и в результате постепенно искоренится даже внутренний соблазн к несправедливости, и люди будут спокойно и правомерно, без внешнего проявления хотя бы самой слабой злой воли, жить рядом друг с другом, как если бы все были добродетельны сердцем, хотя, быть может, их будет обуздывать только бездействующий до времени закон и хотя мы, может быть, увидели бы совсем другие явления в тот момент, когда последний был бы уничтожен.

180

Не следует вместе с известными умствователями, которые также величают себя