потребностей, удобств эксплуатации подвластных и случайного существования сатрапов или бассов и совмещавшееся с полной свободой и даже анархией подданных во всех остальных своих действиях, одним словом — деспотия, сущность которой отнюдь не в жестокости обращения с подвластными, а только в том, что господствующее племя исключает подвластные народы из участия в управлении, оставляя им полную свободу в отношении
187
способов поддержания их собственного существования. Кроме того, привлечение подвластных народов к тяготам государственной жизни, а также полицейское управление и законодательство определяются в деспотии только произволом, а не правилом, так что этот строй вовсе не знает устойчивых законов. В Европе примером такой деспотии является еще и теперь турецкая империя, несмотря на весь прогресс окружающих ее государств и в настоящий момент находящаяся в древнейшем периоде политического развития.
В Европе, первоначально бывшей лишь местопребыванием дикарей, государство возникло из стремлений к иной цели. Здесь смешивались не целые массы потомков нормального народа, а лишь немногие изгнанники из царства уже возникшей в Азии культуры, сопровождаемые, быть может, небольшим числом спутников и не имея надежды возвратиться на родину; я напомню только о Кекропсе, Кадме, Пелопсе и о многих других, чьи имена могли не дойти до нас. Во всеоружии всех искусств и наук современного восточного мира, обладая металлами, оружием и земледельческими орудиями и, может быть, еще имея запасы полезных семян, растений и домашних животных, они сперва высаживаются на берег тогдашней Греции, среди тупых дикарей, с трудом поддерживавших свое существование, не отвыкших еще, может быть, от людоедства и, согласно историческим известиям, бесспорно еще не оставивших человеческих жертвоприношений. Эти пришельцы походили во всем на английских колонистов, еще в наши дни основавших постоянные поселения среди новозеландцев, и отличались от них лишь чистотой своих намерений. Раздавая подарки, распространяя земледельческие орудия и различные усовершенствования в добывании пищи, сохраняя съестные припасы от одного урожая до другого, они привлекали к себе дикарей и собирали их вокруг себя, воздвигая с их помощью города и поселяя их в последних, вводя более гуманные нравы и устойчивые привычки, постепенно превратив-
188
шиеся в законы. Таким путем они незаметно стали правителями туземного населения. Так как эти чужеземные пришельцы прибыли в сопровождении только своих семейств или вообще очень незначительного числа спутников, то они не могли объединить вокруг себя слишком значительных масс. Кроме того, время от времени являлись еще и другие, подобные им пришельцы, так же, как они, основывавшие государства в других местностях. В результате в этой впервые воспринявшей культуру части Европы возникло не одно большое и обширное царство, как это было в Азии, а несколько маленьких государств, существовавших рядом друг с другом. Против кочевавших еще в их землях и препятствовавших их целям дикарей неминуемо должна была возникнуть война: все, кого оказалось невозможным изгнать, обращены были в рабство; так, вероятно, возникло последнее в этой части земли.
Свободные подданные этих новых государств, пользовавшиеся с самого начала мягким обращением и получавшие тщательное образование и развитие, управляемые не господствующим народом, как в Азии, но в большинстве случаев — одним чужеземным родом, который жил к тому же у всех на виду и легко мог быть всеми наблюдаем, — эти подданные, без сомнения, не отличались слепым повиновением всем требованиям и установлениям своих правителей, но сами старались уразуметь связь последних с общим благом. Поэтому их правитель должен был соблюдать в своих отношениях к ним осторожность и правомерность. И из таких условий впервые выросло живое чувство права, составляющее, на наш взгляд, истинно отличительную черту европейских народов, в противоположность свойственной азиатам религиозной преданности и покорности.
189
Эти правящие семьи в конце концов или потеряли свою власть над существовавшими в отдаленных от них местностях общественными организациями, или вымерли, или были изгнаны и, таким образом, благодаря довольно широкой уже распространенности правовых понятий, вместо прежних маленьких царств могли образоваться республики. Нас здесь вовсе не интересует форма правления и политическая свобода в этих государствах. Политическая народная вера греков смешивала существенное со случайным и цель со средством; царь и тиран имели для нее одинаковое значение, а воспоминание о господствовавших когда-то родах вызывало у них ужас — смешение, которое перешло и к нам, их позднейшим политическим потомкам, и от которого предохраняют сделанные выше разъяснения. Это, говорю я, совсем не интересует нас здесь; то, чего искали в сущности греки и чего они действительно достигли, состояло в равенстве прав всех граждан. В известном смысле можно было бы даже сказать: равенство прав, ибо государственные законы не устанавливали никаких привилегий происхождения; однако они не могли уничтожить значительного существенного неравенства, созданного, правда, не государством, а случайностью, и поскольку существовало это неравенство, права не были равны.
Так развивалось в Европе равенство права всех, определенное нами выше как вторая ступень развития государства; государство не прошло здесь через первую ступень, деспотию, но возникло в Греции при совершенно иных условиях, чем в Средней Азии.
Еще в большем размере и при весьма интересных обстоятельствах развилось это равенство права во второй цивилизованной стране Европы — Италии. Первыми насадителями культуры здесь были, на наш взгляд, не отдельные семейства, как в Греции, а колонии в собственном смысле слова, т. е. соединения множества семейств, приходивших из Древней Греции. Там, где эти колонии оставались, как это было в Южной Италии, изолированными и образовывали из своих частей замкнутые государства, они представляли простое продолжение старой Греции, а отнюдь не что-нибудь новое, и поэтому не входят в наше исследование. Но в тех случаях, когда эти колонии смешивались с дикими туземны-
190
ми племенами и сливались с ними в государства, как это имело место в Средней Италии, из этих соединений необходимо вытекали новые явления. Пользуясь теми же средствами, которыми отдельные пришельцы незаметно приобрели господство в Греции, все племя колонистов приобрело и здесь уважение и власть среди объединенных дикарей, и, в результате, какова бы ни была та форма правления, которую эти колонисты вводили у себя, по отношению к туземцам образовалось аристократическое правительство. Пришельцы вытеснили древние туземные нравы и даже первоначальный язык страны. Как и в Средней Азии, возникло господство одного племени над другими, и господствующим племенем здесь стали колонисты. В результате могло бы, конечно, как и в Азии, образоваться громадное царство, если бы, всякий раз как колонисты в достаточной степени подготовляли первоначально покоренных туземцев для своих целей, не возникали новые колонии, в свою очередь подчинившие себе часть туземцев. Пока аристократы не были вынуждены жить слишком близко на виду у подвластных, пока нужда не заставляла их обременять последних слишком тяжелыми повинностями и пока эти подвластные не были приведены той же нуждой к восстанию, положение вещей могло оставаться без перемены. Как только изменились эти условия, борьба стала неминуемой. Впервые она возгорелась в Риме, колонии государства, образовавшегося из этих двух основных классов, входивших в состав народностей Средней Италии. Мы отвлекаемся здесь от того, что первоначально здесь правили цари; эти цари происходили от рассеянных по всей Средней Италии аристократических родов и в сущности были вождями аристократов, а потому и пали, как только посягнули на права последних. Но во всяком случае несомненно, что с самого начала в Риме были две основные категории жителей: патриции, или потомки аристократических родов колонистов, и народ, или потомки коренных обитателей Италии. Оба этих, в высшей степени неодно-
191
родных, элемента теснились в узком кругу одного города и постоянно оставались на виду другу друга, ограничиваемые в своих попытках внешнего расширения границ Рима общей и несомненно заслуженной ненавистью соседних государств. Эти тяжелые условия тесно сплачивают аристократов в стремлении жить за счет народа, на который они смотрят, как на рабов, и который, сопротивляясь этим планам, стремится, тем не менее, с чисто европейским национальным смыслом не к угнетению своих угнетателей, а лишь к равенству права и закона. С другой стороны, нуждаясь в силах народа для защиты государства от внешних врагов, аристократы поддавлением нужды делают уступки, которые стремятся взять обратно всякий раз, как проходит опасность. Так возникла многовековая борьба между обеими партиями, которая началась с того, что аристократы признали позорным вступать в родство с семьями из народа и, отрицая способность последнего к участию в ауспициях, отказали ему в какой бы то ни было причастности к божеству, а кончилась тем, что те же аристократы должны были поделить высшие государственные должности с людьми из народа и видеть, как последние занимали их с не меньшим успехом и искусством, нежели сами аристократы. Однако в течение этого длинного ряда столетий аристократы не могли забыть своих прежних привилегий и не упускали ни одного случая, чтобы снова не обделить народ; последнему же, со своей стороны, почти всегда удавалось найти против этого какое-нибудь средство. Такое положение продолжалось до тех пор, пока власть не перешла в руки одного человека, одинаково поработившего себе обе борющиеся стороны. В этой многовековой борьбе чрезвычайно изобретательной страсти к равенству с не менее изобретательным и остроумным влечением к неравенству выработалась особая виртуозность в гражданском законодательстве и почти исчерпывающее знание всех возможных средств обхода закона, — знание, каким не обладал ни один народ до римлян, так что еще и теперь мы могли бы очень многому от них поучиться в этой области.
192
Итак и здесь обеспечено было, весьма искусным к тому же образом, равенство права, но и здесь, отчасти вследствие неустанных стараний аристократов, отчасти же благодаря влиянию случайности, против которой было бессильно государственное устройство, еще вовсе не существовало равенства прав.
Государство, заметили мы в одной из предыдущих лекций, смотрит на себя, как на замкнутое царство культуры, и в качестве такового находится в естественной борьбе с некультурностью. Пока человечество еще односторонне развивается в различных государствах, каждому отдельному государству естественно считать свою собственную культуру единственной и истинной, остальные же государства считать некультурными, а обитателей их варварами, и поэтому полагать своим призванием покорение последних. Вот почему было много данных для войны между тремя названными нами главными государствами древнего мира, и войны в истинном смысле этого слова, войны завоевательной. Что касается, во-первых, греческих государств, то в качестве греков, т. е. как объединявшаяся определенными воззрениями на гражданское право и государство, общим языком, празднествами и оракулами нация, они очень скоро образовали, через посредство союза народов и благодаря общепризнанному в этом союзе международному праву, одно царство культуры, от участия в котором исключены были все остальные народы, получившие в удел название варваров. Если греки, несмотря на этот союз, и вступали друг с другом в
