случае, если бы такое правительство не позволяло делать подобные разъяснения — принудить же какое-нибудь правительство силой возможно еще менее, — оставалось бы только выразить ему пожелание, чтобы его принудила к необходимым реформам дошедшая до крайней степени внутренняя неурядица и вызванное ей крушение даже сознательных его планов.

В области судопроизводства такому правительству следовало бы разъяснить, что, какого бы уважения ни заслуживало стремление не осуждать решительно ни одного невинного и как ни мало следует отвергать результаты такого стремления, не меньше значения представляет, однако, противоположное стремление — отнюдь не оставлять виновных необличенными и безнаказанными, ибо ничто не препятствует одновременному осуществлению обеих задач, а без последней невозможно было бы решить и первую, и государству пришлось бы действовать вразрез со своей собственной целью.

232

Здесь мы дошли до того пункта, где слово принадлежит уже не мне и где вы сами должны судить о том, каково действительное влияние законодательства на нравы в Европе вообще и в частности в наиболее передовых ее государствах, каковы пробелы в этой области (если таковые имеются) и каким образом должен здесь совершаться дальнейший прогресс нового времени.

Какова бы, однако, ни была степень влияния законодательства на отрицательные общественные нравы, во всяком случае эти нравы, раз они уже существуют, в свою очередь оказывают обратное воздействие на государство и на виды и качества его законодательства. Поскольку (как мы сейчас докажем) это так, поскольку законодательная деятельность государства определяется и обусловливается нравами граждан, а не самим законодательством, эта деятельность сама также составляет только нравы, именно — положительные нравы государства, ибо в этих случаях государство не только удерживается от несправедливости (это и без того достигается путем законодательства), но и приводится в своей законодательной работе к новым началам. Положительные же добрые нравы состоят в том, чтобы в каждой личности признавать и уважать человеческий род. Условием их проведения в законодательство государства являются отрицательные добрые нравы граждан. — Именно, можно установить следующее постоянное основоположение уголовного законодательства: чем достовернее, что наказание последует, и чем более эта достоверность влияет на нравы народа, тем мягче и гуманнее могут они быть. Но это смягчение наказаний относится, собственно, не к преступнику, с которым, как таковым государство уже более не считается, но к роду, образ которого он все же еще носит в своей личности.

233

Разъясним это на примере. Тот, кто привык рассматривать вещи не односторонне, а в их глубочайших основаниях, без сомнения, согласится с тем, что индивидуум может стать настолько опасным для общества, что государство не будет иметь возможности избавить от него общество иначе, чем прекратив его жизнь. Но вместе с тем всякий, кто только не держится варварского Моисеева основоположения: око за око, зуб за зуб, — согласится и с тем, что государство должно прибегать к такому средству лишь в случаях крайней необходимости и только тогда, когда не остается никаких других средств, ибо преступник все же всегда остается членом рода и как таковой имеет право на возможно более долгую жизнь для самоисправления. Допуская смертную казнь только в подобных единичных случаях, мы можем оправдать такие приемы правительства, как публичные церемонии при исполнении приговора, отягчение смерти мучениями, выставление трупа для позорного осмотра, в крайнем случае лишь там, где только значительное количество таких ужасных зрелищ может заставить народ не предаваться при малейшем поводе зверствам. Для культурной и не склонной к проливанию крови эпохи вполне достаточно, на наш взгляд, публичного произнесения смертного приговора; исполнять же последний должно втайне от народа, лишь выставляя затем труп, для того чтобы желающие могли убедиться в несомненности исполнения. Словом, чем мягче становятся нравы народа, тем реже и мягче должны становиться принятые у него наказания, как те, которые состоят в лишении жизни, так и вообще все наказания.

Это постепенное смягчение уголовного законодательства становится, сказали мы, возможным для государства благодаря улучшению общественных нравов. Но что побудит государство к действительному осуществлению того, что стало только возможным благодаря наступлению этого условия? Я отвечу, государство будет вынуждено к этому общественным мнением как всей Европы, так в частности и своего народа. До тех пор пока признание в каждой человеческой личности рода еще ее укоренилось в нравах, народ еще склонен к насилию и должен быть обуздываем суровыми и ужасающими наказаниями; после того как такое воззрение укоренилось и нравы насилия стали вследствие этого

234

реже, становится невозможным далее терпеть, чтобы какое бы то ни было носящее человеческий облик существо, какие бы за ним ни были преступления, подвергалось мучениям, словно напоказ. Образованные люди с отвращением отводят взоры от такого зрелища, и весь мир презирает варварское правительство и нацию, среди которых еще существуют слишком суровые наказания. И, таким образом, правительство побуждается собственным и национальным честолюбием к согласованию уголовного законодательства с духом времени и проведению также и в этой области принципа добрых нравов.

Здесь я опять должен обратиться к вашему собственному суждению, предоставив вам самим сравнить в данном отношении прошедшее с настоящим и определить, на какой ступени находится наше время и каков путь его дальнейшего поступательного движения.

В связи с законченным нами только что рассуждением мы мимоходом указали, в чем состоят положительные добрые нравы. Их сущность в привычке признавать каждую личность (не исключая ни одной) членом человеческого рода и желании быть ей признаваемым в качестве такового, в привычке обращаться с ней, как с членом рода, и желании, чтобы она так же обращалась с нами. Я сказал: признавать и желать быть признаваемым, обращаться и желать, чтобы с нами обращались, ибо то и другое неразрывно связаны, и кто не желает последнего, тот не исполняет и первого. Для кого безразлично, что думают о нем другие люди и как они обращаются с ним в области, выходящей за пределы предписаний права, тот презирает их и не ставит их ни во что, совершенно не придавая их суждению значения суждения рода. Правда, вечно будут существовать люди, своими дурными нравами вынуждающие других к справедливому презрению по отношению к ним. Но только такое презрение не должно составлять первоначальной формы нравов и должно возникать лишь в тех случаях, когда справедливо заслужено другими, причем здесь мы выходим уже за пределы нравов в область отчетливых понятий.

235

Главное определение установленного нами понятия добрых нравов таково: безусловно, всякий индивидуум только как таковой и только потому, что имеет человеческий облик, признается (это признание есть первоначальное, т. е. уделяется индивидууму, пока он не уничтожил его своими поступками) членом и представителем рода. Иными словами, все отношения к людям определяются и обосновываются убеждением в первоначальном равенстве всех людей. Но это равенство всех людей есть основной принцип христианства, следовательно, всеобщее бессознательное господство христианства и превращение последнего в истинно движущее начало общественной жизни является, вместе с тем, основанием добрых нравов или, скорее, непосредственно составляет эти добрые нравы. Я сказал: бессознательное господство; ибо христианство выражается здесь уже не в поучениях и проповедях, но стало самой действительностью, живет истинной жизнью, сокровенной в духе людей, и проявляется во всей их деятельности.

Предположение равенства людей действительно распространено в мире со времени появления христианства, и никто не действует вопреки ему, ибо это ни для кого невозможно. Мы все равны перед Богом — так говорят многие и мирятся с тем, что в будущей жизни мы действительно станем равны, ибо не имеют возможности изменить это. В здешней же жизни эти самые люди опираются на неравенство, изо всех сил стараются сохранить его и извлечь из него возможно большую выгоду. Поэтому, чтобы претвориться в истинно живые добрые нравы, христианский принцип равенства должен быть приложен к земным отношениям человечества. Это осуществляется законченным государством, которое одинаково охватывает всех, каждого на своем месте, и делает всех своими орудиями. Следовательно, господство христианства, но не исключительно идеаль-

236

ное, а прошедшее через государство и осуществленное в нем, — вот истинно добрые нравы; и этим дается дальнейшее определение их понятия: всякий индивидуум признается членом рода, когда мы смотрим на него и обращаемся с ним, как с оружием государства, и сделаем, чтобы он так же смотрел на нас и так же обращался с нами. — Но, желая такого признания и обращения со стороны других, мы не можем желать обманывать их и поэтому должны действительно быть орудием государства и желать им быть, если и не в той области, как другие, то все же в той же мере, как и они.

Совершенное проникновение всех личностей государственностью, и вместе с тем — равенство всех в государстве, осуществляются лишь посредством совершенного уравнения прав всех людей. Следовательно, истинно добрые нравы состоят в том, чтобы предполагать это равенство прав всех людей, по крайней мере, как нечто, что должно осуществиться, и обращаться с каждым человеком согласно с таким предположением, желая вместе с тем соответствующего этому предположению отношения и с его стороны. Отсюда же ясно, что неравенство прав есть истинный источник дурных правил, а безмолвное предположение, будто это неравенство есть необходимое вечное состояние, и есть не что иное, как дурные нравы.

Постараюсь выяснить это более подробным рассуждением. — Возьмем, прежде всего, противостояния друг другу группы: сравнительно зажиточное и образованное среднее сословие и привилегированные роды. Со стороны первого сословия дурные нравы могут выражаться, с одной стороны, в слишком высокой оценке отличий привилегированных родов: не ограничиваясь требованиями приличия, исполняемыми всяким рассудительным человеком, оно будет в таком случае унижаться до рабски подобострастного и пресмыкающегося отношения к этим родам; или же, с другой стороны, дурные нравы могут здесь выражаться в завидовании этим отличиям и ожесточенном возмущении

против них, представляющем их (из ненависти или по недостатку здравого размышления) в ложном и ненавистном свете. Отсюда ясно, в чем состоят, с другой стороны, дурные нравы привилегированного сословия: или оно не отклоняет с надлежащим негодованием неподобающих ему почестей и отвечает снисходительным презрением людям, которые дают повод к этому, или же оно держит другое сословие в строгом отдалении от себя и замыкается от общения с ним.

Каким образом может совершиться мирное объединение этих отчужденных друг от друга частей одного государства? Как возможна их согласная жизнь в единых добрых нравах? Лучше всего осуществить это может наука, которая должна для этого находиться первоначально в руках среднего сословия; именно от последнего должно исходить ее распространение. — Если бы наука первоначально была достоянием привилегированных родов, то можно было бы опасаться, что они будут пытаться удержать ее в своем исключительном владении, присоединяя, таким образом, к привилегии случайности еще гораздо более значительное преимущество истинной