из членов этого собрания найдет что-нибудь преимущественно интересующее его, что бы совершенно не было затронуто в этих лекциях. Мы истолковали здесь нашу эпоху с рассудочно-религиозной точки зрения, понимая все как необходимое в целом и как несомненно ведущее к более благородному и совершенному.

Поэтому нет сомнения, что наше исследование возвысилось за пределы всякого времени. Но этого для нас еще мало. Очень хорошо, если оно не есть продукт, не есть излюбленная тенденция или односторонность нашей эпохи. И, однако, быть может, оно вообще есть ничто, пустой призрачный бред, принадлежащий пустому времени и вовсе не существующий для истинного и действительного времени? Нам надлежит указать принципы для ответа на этот второй вопрос.

263

Пустому времени принадлежит все то, что служит лишь для времяпровождения, или (что совершенно то же) для простого удовлетворения любопытства, не основанного на серьезной любознательности. Времяпровождение есть в собственном смысле пустое время, которым прерывается время, заполненное серьезными занятиями. Когда я открывал эти лекции, я задавался не более чем желанием занять ваше внимание в течение немногих часов этой зимы не совсем неумелым или недостойным вас образом; рассчитывая только на свои силы, я не мог обещать чего-либо большего, и было бы рискованным, безусловно, обещать даже это, ибо для того, чтобы занять внимание слушателя, необходимо предположить с его стороны восприимчивость, и именно определенную степень и род восприимчивости к определенному предмету. — И, если бы все вы, не исключая ни одного, захотели поймать меня на слове, вы могли бы сегодня объявить, что в течение текущей зимы вы избавились посредством нового средства от шестнадцати-семнаддати часов скуки, и, конечно, такой результат этих лекций нельзя было бы не признать за нечто хорошее, полезное и здоровое, против чего я не мог бы возразить. Несомненно однако и то, что в таком случае эти шестнадцать-семнадцать часов следовало бы отнести не к вашему действительному, но к вашему пустому времени.

Истинному и действительному времени принадлежит лишь то, что становится принципом, необходимым основанием и причиной новых, еще не существовавших до того явлений во времени. Лишь в этом случае возникает живая жизнь, порождающая из себя другую жизнь. Тот принцип, который мог бы установиться в результате этих исследований, сводится к преобладанию тенденции и привычки рассматривать все без исключений явления с религиозной точки зрения. Однако невозможно, чтобы этот принцип был впервые заложен в нас этими излагавшимися здесь в течение нескольких часов настоящей зимы рассуждениями. Прежде всего, как уже замечено было ранее, вообще невозможно извне вложить в человека такой принцип, ибо последний должен изначально содержаться в его существе и действительно всегда есть в нем, и, помимо того, мы имели здесь возможность воспользоваться да-

264

леко не всеми средствами, какие существуют для пробуждения и оживления этого принципа. Все искусственные методы школы, искусство систематического преодоления и опровержения всевозможных возражений, планомерное откапывание корня заблуждения у каждой из ветвей последнего, далее — глубокое и медленное изучение и искусственное развитие способности мышления, составляющие условия названных ранее приемов, — все это не могло и не должно было найти себе здесь место; поэтому наше исследование не могло ни вложить, ни даже только впервые пробудить и оживить в нас религиозное чувство. Мы предположили, что последнее уже когда-то прорывалось и проявлялось с жаром и силой во всех созвучно бьющихся в этом собрании сердцах и только дремлет теперь, заглушенное житейскими делами и развлечениями и обычной житейской обстановкой. К этому лишь уснувшему, но отнюдь не умершему чувству мы могли обращаться таким же точно образом, как это мог бы сделать сам в себе всякий, кто только имеет достаточно времени и подготовленности для размышления о подобного рода вопросах. Мне досталась задача уделить часть своего времени на обдумывание речи, с которой мог бы так же точно обратиться к себе и каждый из вас и с которой он действительно должен в конце концов обратиться к себе, если только заслуживает того, чтобы к нему держались подобные речи. Наибольшее, чем я мог здесь содействовать со своей стороны, состояло в том, чтобы уничтожить противоположность между вашим духовным развитием, каким оно было в то время, когда в вас впервые проснулось религиозное чувство, и тем, каково оно теперь; и, с силой освободив это вечно неизменное в себе чувство от различных инородных пут, стеснявших его первое развитие, я мог пересадить его в ваше теперешнее культурное состояние.

265

Для предварительного обсуждения поставленного вопроса: не были ли для нас изложенные здесь рассуждения лишь пустым словопрением и игрой в мысли, в лучшем случае пригодной только на заполнение нескольких праздных часов, или же они обращались к чему-то живущему внутри нас? — есть верный критерий. Именно, если мы чувствовали, что в этих рассуждениях как будто ясно высказываются только наши же собственные, издавна лелеянные догадки и чувства, если нам казалось, будто мы сами издавна мыслили об этих предметах почти так же, как они представлялись здесь, то несомненно, что эти рассуждения обращались к чему-то сокровенному в нас. Это, говорю я, — лишь предварительный и сам по себе лишь наполовину решающий критерий, ибо иной может от всего сердца соглашаться с высказанными воззрениями, но на самом деле в них, может быть, говорит лишь мимолетное научное или эстетическое наслаждение, которое может, конечно, выразиться в последовательном мировоззрении или в одухотворенных художественных произведениях, но никогда не отзовется в глубочайших тайниках духа. С другой стороны, возможно, что ваши рассуждения вызовут со стороны кого-нибудь другого противоречие, потому что он приступил к ним с научными предрассудками; он будет тем сильнее возражать против них, чем больше его будет мучить и раздражать тайное согласие его собственного духа с тем, что необходимо является заблуждением с точки зрения его теории, однако в глубине души он будет соглашаться с нашими рассуждениями, и это согласие постепенно проникнет весь его образ мышления и характер и приведет его действия в противоречие с его теорией, пока, наконец, последняя, не получая более от сердца питания, не завянет и не отпадет, как засохшая листва. И, наконец, бесспорный критерий, которым окончательно решается вопрос о том, затронуто ли здесь нечто уже живое в нас, и затронуто ли оно так сильно, что уже не может вторично заснуть (ибо иначе это пробуждение нуждалось бы в новом, будущем, не всегда достоверном пробуждении и могло бы представлять некоторую ценность только для последнего, без него же также попало бы в пустое время), — такой критерий состоит в том, что пробужденная так жизнь непрерывно расширяется и становится основой и источником новой жизни.

266

Уже в предыдущей лекции было ясно показано, что религия отнюдь не проявляется во внешних результатах и не побуждает человека к таким действиям, которых он не совершал бы и помимо нее, но только внутренне завершает его для его истинного бытия и существования. Она есть не деятельность и не что-нибудь деятельное, но воззрение. Она есть свет, единый истинный свет, содержащий в себе всякую жизнь и все проявления жизни и проникающий их в их глубочайшей внутренней сущности. Раз воссияв, этот свет вечно светит из себя и распространяется непрестанно, и говорить ему: «светись», так же излишне, как и говорить это взошедшему солнцу. Он делает это без наших приказаний, а если он не светит, это значит, что он еще не воссиял. Как только он возгорелся, сама собой исчезает тьма, исчезают привидения и призраки, которых она породила в своих недрах. Тщетно было бы говорить тьме: «стань светом!». Она не может породить из себя свет, ибо не имеет его в себе. Так же тщетно было бы говорить погруженному в тленность человеку: «подними свои взоры к вечному!». У него нет глаз для вечного, то зрение, которое он имеет, само тленно: тленность и порождает из себя тленность. Но пусть только воссияет свет, и тьма осветится и убежит и исчезнет, как убегают с полей тени. Тьма — это бессмыслие, фривольность, легкомыслие людей. Где взошел свет религии, там незачем предостерегать человека от этих пороков, и ему нет нужды бороться с ними; они улетучиваются, не оставляя и следа. Если же они еще живы в человеке, это значит, что еще не взошел свет религии, и бесполезны всякие предостережения и увещания.

267

Таким образом — это есть еще только отрицательное приложение установленного критерия — ответ на вопрос о том, принадлежат ли эти рассуждения пустому или истинному времени, зависит от того, исчезают ли и будут ли все более исчезать из нашей жизни бессмыслие, фривольность, легкомыслие.

Чистое бессмыслие, т. е. немое и слепое следование потоку явлений, не сознающее даже его единства и основания, животно и поэтому до известной степени естественно. Но лишь редкие счастливцы получают его в удел, ибо вопрос о единстве явлений встал перед человеком и требует ответа. Кто не может отдаться навязанному этим вопросом исследованию, тому остается лишь возмутиться против таких властных запросов, свободно сделать своей максимой абсолютное бесмыслие, в котором, как естественном состоянии, ему отказано его природой, и провозгласить его подлинной, истинной мудростью. За пышными названиями, как например, истинный, здравый человеческий рассудок, скептицизм, борьба с мечтательностью и суеверием, — дело не станет. Согласно такой максиме, мудрецом и философом от рождения является животное; человеку же досталась в удел глупость, заставляющая его искать основы явлений. Мудрец по мере возможности искореняет эту глупость и, таким образом, при помощи искусства снова превращает себя в животное. Если же эта максима и все добавленные к ней громкие имена не в состоянии оказываются искоренить влечение к обретению твердой почвы, то прибегают к другим средствам. Пытаются сами себя облачить в такое влечение и сделать себя смешными и выставить в смешном виде это влечение вообще и на себе отомстить за то, что хоть раз позволили себе им обольститься и увлечься, и чтобы не казаться способными на такую слабость. Ни одного общества не избегают с большим отвращением, нежели своего собственного, и, чтобы никогда не оставаться наедине с собой, стараются превратить в игру все моменты жизни, остающиеся от деловых занятий, и без того отдаляющих нас от нас самих. Такое состояние не есть естественное. Влечение к играм может быть вполне естественным у детей, так как силы еще не со-

268

зрели для более серьезных занятий, но когда неспособность к чему-либо, кроме игры, свойственна взрослым, это значит, что их цель — вовсе не в том, чтобы играть, а в том, чтобы играя забыть нечто иное. На твоем пути стала серьезная мысль, с которой