чтобы не бояться опасности, угрожающей со стороны совершенно другого и абсолютно чуждого ему мира тану миру, в котором он находится. Он должен это знать по крайней мере для того, чтобы не совершать несправедливости по отношению к тем людям науки, с которыми ему все же приходится жить вместе, как человеку, чтобы не давать ложных советов доверяющимся ему и удерживать их от всего того, за пренебрежение к чему они в будущем могут жестоко поплатиться. По всем этим соображениям каждый образованный человек должен по крайней мере знать, чем философия не является, каких намерений она не имеет, чего она не способна делать.
Достигнуть же этого познания не только возможно, но и нетрудно. Научная философия, несмотря на то что она возвышается над естественным воззрением на вещи и над обыкновенным человеческим рассудком, тем не менее обеими ногами стоит на почве последнего и исходит из него, хотя в дальнейшем, конечно, выходит за его пределы. Видеть эту ее связь с почвой естественного образа мыслей, наблюдать, как она исходит из него, может всякий человек, обладающий хотя бы обыкновенным человеческим рассудком и обычной степенью внимательности, какую можно предполагать во всяком образованном человеке.
Сообщение, подобное намеченному, особенно необходимо для такой системы, — я принимаю здесь кантовскую систему и новейшую за одно, потому что обе они, несомненно, сходятся между собой, по крайней мере в своих притязаниях на научность, — для такой системы, говорю я, которая по времени следует за другой, еще продолжающей существовать, эклектической, совершенно отказавшейся от всяких притязаний на научность, научную подготовку и изучение и пригла-
276
шавшей к своим исследованиям всякого, кто только способен сосчитать, сколько будет два и два. Оно (это сообщение) необходимо в такое время, когда необразованная публика слишком охотно последовала этому приглашению и ни за что не хочет отказаться от мнения, будто философствование дается так же без труда, как еда и питье, и что в философских предметах всякий имеет право голоса, кто только вообще обладает голосом; в такое время, когда это мнение только что причинило большой вред и когда о философских положениях и выражениях, которые могут быть поняты и оценены лишь в научной философской системе, было предоставлено судить необразованному рассудку и недомыслию, благодаря чему репутации философии был нанесен немалый ущерб; в такое время, когда даже между настоящими философскими писателями вряд ли найдется и полдюжины таких, которые знали бы, что такое собственно философия, а другие, которые, по-видимому, знают, что она такое, начинают жалобно ныть, что философия — это не только философия; в такое время, когда даже самые основательные современные рецензенты полагают, что наносят новейшей философии немалое бесчестие, когда уверяют, что она, мол, слишком абстрактна для того, чтобы стать когда-либо всеобщим способом мышления.
Автор этой работы не упускал случая публиковать составленные в различных выражениях подобного рода сообщения своим мнимым товарищам по профессии [3]. По-видимому, это у него вышло не совсем удачно, так как он все еще слышит с разных сторон все ту же старую песню. Он хочет теперь попытаться, не лучше ли удастся ему это с нефилософской публикой, по крайней мере в том смысле, в каком употребляет это слово автор; он хочет со всей, какая только доступна ему, понятностью показать еще раз то, что он уже показывал несколько раз, и, как ему кажется, очень понятно, в некоторых своих очерках. Может быть, таким образом ему удастся добиться хотя бы косвенно успеха также и у сво-
277
их товарищей по факультету. Может быть, справедливый и беспристрастный человек, не притязающий на то, что он является знаменитым преподавателем философии или писателем, убедится, что для философии необходимы известные абстракции, спекуляции (умозрения) и воззрения, которыми он, безусловно, не занимался и которые, если бы он попытался ими заняться, ни в коем случае ему не удадутся; может быть, он увидит, что эта философия вообще не думает и не говорит о том, о чем думает и говорит он, что она ему ни в чем не противоречит, потому что она совсем не говорит с ним или о нем; что философия всем тем словам, которыми она пользуется, так сказать, совместно с ним, придает совсем иной смысл, который становится для него совершенно непонятным, как только слова эти вступают в заколдованный круг этой науки. Может быть, этот справедливый и беспристрастный человек отныне столь же спокойно будет воздерживаться от участия в философском разговоре, подобно тому как он воздерживается от участия в разговоре о тригонометрии или алгебре, если он не изучал этих наук; и как только он натолкнется на что-нибудь, относящееся к философии, он непринужденно скажет: пусть об этом столкуются между собой философы, которые ничему другому не учились; меня это не касается, я спокойно занимаюсь своим делом. Может быть, после того как профаны покажут хоть раз пример подобного уместного воздержания, ученые также не будут больше так страстно возмущаться по поводу повторных суровых запретов говорить о том, чего они, очевидно, ни разу даже не читали.
Одним словом, философия прирождена человеку; это общее мнение, и поэтому каждый считает себя вправе судить о философских предметах. Я здесь совершенно оставляю в стороне, как обстоит дело с этой прирожденной философией — об этом я буду говорить в своем месте; я только утверждаю о новейшей, о моей философии, которую я сам должен знать лучше всего: она не прирождена, но должна быть изучена, и поэтому о ней может судить только тот, кто изучил ее. Я покажу только первое: последнее само собой вытекает из первого.
278
Правда, отрицать за обыкновенным человеческим рассудком право выражать свое суждение о материях, которые также считаются последней целью философии, — о боге, свободе и бессмертии — это кажется суровым, это всегда принималось с кислой миной, и именно поэтому не хотят согласиться с приведенным примером, взятым из области математики или какой-либо другой точной науки, которую можно изучить, и находят его неподходящим. Эти понятия коренятся не в естественном, обыкновенном способе мышления человека, следовательно, они в известном отношении являются врожденными. Относительно новейшей философии здесь следует только иметь в виду и помнить, что она ни в коей мере не отрицает за обыкновенным человеческим рассудком права судить об этих предметах, но что она, наоборот, признает за ним это право, как мне кажется, в гораздо большей степени, чем какая-либо из предшествующих философий. Однако она признает за ним это право лишь в его сфере и в его собственной области, но ни в коем случае не в области философско-научной, в области, которая совершенно не существует для обыкновенного рассудка как такового. Обыкновенный рассудок может рассуждатъ об этих предметах и, возможно, даже очень правильно, но не может обсуждать их философски, ибо этого не может никто, кто не учился этому и не упражнялся в этом.
Но если не хотят ни в коем случае отказаться от излюбленного выражения — философия — и от славы быть философской головой, или философом-юристом, философом-историком, философом-журналистом и тд., то пусть согласятся с тем уже ранее сделанным предложением, чтобы научная философия не называлась больше философией, а хотя бынаукоучением. Обеспечив за собой это имя, наукоучение откажется от другого названия — философии — и торжественно уступит его всякого рода рассуждательству. Пусть тогда ши-
279
рокая публика оставит наукоучение, и пусть тогда каждый, кто не изучил его основательно, будет считать его за вновь открытую неизвестную науку, вроде гинденбурговского комбинационного учения в математике; и пусть он поверит нашему утверждению, что эта наука ни в чем не совпадает с тем, что они могут при желании называть философией; она не опровергает последней, но и не может быть опровергнута с ее помощью. Пусть их философия пользуется тогда всевозможными почестями и знаками уважения, но пусть они нам позволят ввиду нашего права на естественную свободу всех людей не заниматься ей, как и мы просим их, чтобы они, занимаясь этой своей философией, не обращали внимания на наше наукоучение.
Таким образом, целью этого сочинения является, собственно говоря, следующее: оно стремится не к каким-то завоеваниям в новейшей философии, а лишь к справедливому миру в пределах ее границ. Оно, это сочинение, даже не философия в строгом смысле этого слова, а только лишь рассуждение. Кто прочтет его до конца и полностью поймет, тот не будет обладать, благодаря ему, ни одним философским понятием, предложением и т. д., но он получит понятие о философии; он не выйдет из области обыкновенного человеческого рассудка и не вступит ни одной ногой на почву философии, но он дойдет до общей пограничной черты обеих областей. Если он отныне захочет действительно изучать эту философию, то по крайней мере будет знать, на что он в этом деле должен и на что не должен обращать внимание. Если же он этого не захочет, то по крайней мере получит отчетливое сознание того, что он этого не хочет, никогда не хотел и никогда действительно этим не занимался, что он, следовательно, должен воздерживаться от суждения о философских предметах; он получит убеждение, что никакая подлинная философия не вторгается в круг его собственных занятий и не может помешать ему.
Мой читатель
Прежде чем ты — позволь мне впредь называть тебя этим дружественным «ты» — приступишь к чтению этого сочинения, заключим между собой предварительный уговор.
Я, конечно, обдумал то, что ты будешь дальше читать, но ни для тебя, ни для меня не нужно, чтобы ты также знал, что я думал. Как бы ты вообще ни привык читать сочинения только для того, чтобы знать, что думали и говорили составители этих сочинений, я все же желал бы, чтобы к этому сочинению ты относился иначе. Я обращаюсь не к твоей памяти, а к твоему рассудку: моя цель не в том, чтобы ты для себя отметил, что я сказал, а в том, чтобы ты сам думал и притом — если небу будет угодно — думал именно так, как думаю я. Если, таким образом, при чтении этих страниц с тобой случится то, что иногда случается с современными читателями, а именно, что ты будешь продолжать читать, не продолжая мыслить, что ты хотя и будешь воспринимать слова, но не будешь схватывать их смысла, — вернись обратно, удвой свое внимание и читай еще раз с того места, с которого твое внимание соскользнуло, или даже отложи на сегодня книгу в сторону и читай ее завтра со свежими умственными силами. Исключительно от соблюдения с твоей стороны этого условия зависит выполнение гордого обещания, данного
