изучения наукоучения, выход, кроме того, чтобы они добровольно, без предварительного напоминания, замолчали и ушли со сцены?

Читатель. Тогда они, — мне уже довелось слышать, как некоторые птички щебечут об этом, — скажут: что за причуда требовать от других, чтобы они, сравнивая себя с вами, презирали себя.

Автор. Это просто продиктованный завистью оборот, который ничем не поможет их делу. Мы не требуем от них, чтобы они пренебрежительно думали о своих талантах вообще и о тех знаниях, на действительное обладание которыми они до сих пор притязали. Мы, наоборот, оказываем их талантам уважение, приглашая их выслушать объяснения и обсудить нашу науку. Тот факт, что именно мы, а не они, сделали изобретение, мы приписываем счастливому случаю и моменту, и при этом не присваиваем себе, нашей личности, никаких особых заслуг. То, что им теперь приходится принимать во внимание то, что владеем этим изобретением мы, а не они, чего они никогда и раньше не утверждали, что им придется выслушать наше сообщение об этом изобретении, столь же мало является адресованным к ним требованием презирать себя, сколь мало мы презираем себя, когда читаем их книги, предполагая, что у них все же были какие-то мысли, которых не было у нас.

344

Каждый, кто идет учиться какой-либо науке, предполагает, что учитель знает об этом больше, чем он, иначе он не шел бы учиться. То же самое предполагает и учитель, в противном случае он не принял бы этого предложения. Но первый, конечно, не презирает себя из-за этого, ибо он надеется понять эту науку столь же хорошо, как и его учитель, и именно это и является его целью.

Читатель. Но они не могут знать заранее, есть ли что-нибудь стоящее в вашем предприятии и оправдает ли оно усилия трудного и беспрерывного изучения, которого вы от них требуете. Их так часто обманывали обещаниями великой мудрости.

Автор. Этого они, во всяком случае, не могут узнать до того, как сделают попытку, ибо требование, чтобы они нашим уверениям поверили, было бы, конечно, смешным. Но ни мы, ни они при изучении какой-либо науки не знали наперед пользы и важности ее, и все же нам приходилось изучать ее, хотя бы и рискуя потерять время даром. Или, быть может, это бывало с ними лишь до тех пор, пока они находились под ферулой своих учителей, а с тех пор, как они стали своими собственными господами, они уже этого больше не делали.

Им пришлось бы пойти на этот риск так же, как они рисковали в других случаях. Или же, если они на всю свою жизнь испугались всякого риска, то для них остается самый верный выход — замолчать и заняться какой-либо профессией, относительно которой можно надеяться, что на нее не так скоро будут простираться притязания наукоученых.

Читатель. Если бы у них, по крайней мере, была хоть перспектива, что вы и ваше наукоучение войдет может быть в моду. Но вы сами, несмотря на все предостережения тех, кто, надо полагать, желал вам блага, из упрямства закрыли себе путь к этому. Вы слишком мало внушили вашим товарищам по профессии доверия и любви к вашей личности, слишком мало для того, чтобы они склонны были сделать вас модными. Вы недо-

345

статочно стары. Вы относились пренебрежительно к старым, почтенным цеховым обычаям, вы не сподобились сначала отрекомендовать себя в предисловии одного из ваших учителей в качестве прилежного ученика, не искали затем связей, не пытались честным и порядочным образом получить похвалы и одобрения посредством посвящений, просьб о совете и наставлений, цитируя и хваля других, не примкнули к обществу рецензентов, чтобы таким образом пойти в гору постепенно и незаметно. Нет, вы сразу выскочили, как из-под земли, со всеми вашими притязаниями, столь же надменно, как вы и сейчас держитесь. Вы почти никого не цитировали и не хвалили, кроме как друг друга. Но как вы порицали и как вели свои войны? Вопреки всякому действующему в литературе международному праву и обычаям, вы никогда не предлагали соглашения и примирения, немедленно опровергали решительно все у ваших противников, не признавали их правоты ни в чем, не упомянули ни звуком об их остроумии в остальных вещах, вели войну на уничтожение. Вы способны отрицать самую известную истину, имеющую хождение с сотворения мира, превратить ее в пыль под руками вашего бедного противника, и ни один честный человек уже не знает, на каком основании он может дискутировать с вами. Вот почему многие громко уверяют, что они ничему не желают учиться у вас, так как вы недостойны, чтобы у вас учились чему-нибудь, а иные даже сомневаются, достойно ли упоминания хотя бы ваше имя*.

* Рецензент «Эрланганской литературной газеты» до вступления второго редактора, сомневается, достойно ли упоминания мое имя.

Автор. Ну что же, нам приходится согласиться с тем, что эти не научатся ничему.

Обладает ли каждый человек тем основным созерцанием, которое мы описали выше?

346

Читатель. Согласно твоему утверждению — без всякого сомнения, поскольку он хотя бы раз в своей жизни не просто повторил хоть одно-единственное общезначимое предложение как таковое, но высказал его на основании собственного убеждения или же попросту потребовал от кого-либо другого, чтобы тот нашел вещь именно такой, какой он находит ее, ибо мы видели, что необходимость и всеобщность эта исходят исключительно из этого созерцания и основаны на нем.

Автор. Но возвышается ли каждый до отчетливого сознания этого же созерцания?

Читатель. Это по меньшей мере не вытекает, так же как и само созерцание, непосредственно из факта абсолютного утверждения, ибо это утверждение высказывается как безусловно основанное на самом себе, без всякого дальнейшего вопроса о более глубоком основании и без сознания такового. Для того чтобы возвыситься до этого сознания, по-видимому, необходимо обратить внимание сперва на само это абсолютное утверждение и отдать себе отчет в нем. И это, по-видимому, обосновано природой разумного существа далеко не с такой всеобщностью и необходимостью, как само абсолютное утверждение, без которого почти прекратилось бы всякое общение между людьми и взаимопонимание.

Помогли бы каждый развить соображения, которые мы, например, развили на прошлом уроке, и возвыситься таким образом до сознания этого созерцания?

Автор. Без сомнения, это мог бы каждый, подобно тому как каждый мог бы посредством свободы возвыситься до чистой моральности или же посредством иного созерцания, очень близкого к философско-научному, возвыситься до поэзии.

Относительно этого наше мнение таково (здесь его достаточно изложить тебе, беря лишь в чисто историческом аспекте). Ни у одного человека нельзя совершенно отрицать эту способность возвыситься до сознания научного созерцания, точно так же как и способность

347

морально возродиться или стать поэтом. Но именно потому, что эти способности являются чем-то абсолютно первым, что не может быть выведено ни из какой непрерывной последовательности, столь же мало можно объяснить и то, почему они в одном месте бывают, а в другом отсутствуют. Но опыт, как раз-то и не поддающийся выведению из оснований, все же учит нас тому, что некоторые люди не могут возвыситься до него, что бы с ними ни проделывали, сколько бы ими ни руководили. В юности, когда человек еще пластичен, он легче всего возвышается до науки, как и до поэзии. Если же юность прошла и он половину своей жизни погубил, напрягая свою память, накапливая знания и сочиняя рецензии, то без большого риска быть опровергнутым последующими результатами можно отрицать у него способность как к науке, так и к поэзии, хотя доказать ему эту его неспособность нельзя.

Никто не должен обижаться, если у него отрицают этот дар созерцания, подобно тому как никто не обижается, когда у него отрицают поэтический талант. Относительно последнего уже давно утешаются тем изречением, что поэты рождаются, а не делаются. Почему же не желают поскорее распространить это утешительное изречение и на философию? Здравомыслящие люди столь же мало будут склонны отрицать это изречение в отношении философии, как они и до сих пор не отрицали его в отношении поэзии. К сожалению, философию привыкли считать просто сферой обычного суждения, и полагают поэтому, что, когда им отказывают в философском таланте, то тем самым отказывают и в способности обычного суждения. Это, конечно, было бы оскорбительно, но в устах наукоучения это положение имеет совершенно иной смысл.

Однако недостаточно обладать этой способностью в общем и целом. Необходимо быть способным удерживать это созерцание, вызывать его всякий раз, когда в нем нуждаются, произвольно переноситься в тот совершенно своеобразный мир, который оно нам открыва-

348

ет, и оставаться в этом мире, отдавая себе полный отчет в том, где находишься. Нет ничего необычного, особенно у молодых людей, в том, что их сразу озаряет свет и, подобно молнии, освещает давнюю тьму, но едва успеешь оглянуться, как глаза опять закрываются, снова наступает ночь, и необходимо опять выжидать мгновения нового просветления. Такое состояние непригодно для беспрерывного и систематического изучения. Созерцание должно стать совершенно свободным и находиться всецело в нашем собственном распоряжении. Но эта свобода достигается лишь благодаря постоянному упражнению.

Далее, уже для систематического мышления как такового необходима свобода духа, чтобы он абсолютно произвольно давал направление своему мышлению, останавливал его на этом предмете и удерживал его на нем до тех пор, пока тот не будет обработан в достаточной для наших намерений степени, отвлекал его от всего прочего и сопротивлялся его напору на себя. Эта свобода не свойственна человеку от рождения, но она должна быть при помощи прилежания и упражнений вырвана у природы, склонной к тому, чтобы слоняться вольно. В особенности же трансцендентальное мышление совершенно отличается от обыкновенного в том отношении, что последнее удерживает и как бы несет на себе то, что лежит ниже его, что уже по своей природе должно быть обособлено и определено. Первое же в качестве своего объекта не имеет абсолютно ничего, кроме самого себя, поэтому поддерживается лишь самим собой и лишь посредством самого себя обособляется, разделяется и определяется. Даже у геометра есть линии и фигуры на доске, посредством которых он фиксирует свое созерцание, наукоучитель же совершенно ничем не располагает, кроме самого себя и своей свободной рефлексии. Эту рефлексию ему требуется пронести сквозь длинную последовательность звеньев и при каждом новом звене совершенно отчетливо иметь налицо предшествующее; и при этой прочности вся последовательность должна

349

в то же время витать и ни одно определение не должно быть окончательно завершено, так как при каждом следующем звене ему придется определять вновь все предшествующие. Очевидно, что у него необходимо предположить не просто обыкновенную способность к внимательности и творчеству духа, но в то же время