успехом выполнены только в том случае, если наукоучением овладеют все те, кто возвышается над народом в качестве работников какой-либо науки или народных воспитателей, и вопрос об этом будут решать последующие эпохи. В настоящую же эпоху наукоучение желает только, чтобы его не отвергли, не выслушав, дабы оно не впало опять в забвение; к большему оно и не стремится; оно надеется завербовать только немногих, которые смогли бы передать его лучшей эпохе. Если только оно достигнет этого, то тем самым будет достигнута и цель как этого сочинения, так и прошлых и будущих сочинений автора.
369
ОБРАЩЕННОЕ К ФИЛОСОФАМ ПО ПРОФЕССИИ, КОТОРЫЕ ДО СИХ ПОР БЫЛИ ПРОТИВНИКАМИ НАУКОУЧЕНИЯ
Это сочинение, правда, написано не для вас. Но оно все же попадает в ваши руки, и хотя вы, следуя вашей предшествующей практике, не поймете его и даже не прочтете, тем не менее, разумеется, будете его рецензировать.
Если вам не очень к спеху, то, прежде чем вы приступите к рецензии, прочтите, по крайней мере это Послесловие, которое определенно предназначено для вас и окажется напрасно написанным, если вы его не прочтете.
«Различие между спорными мнениями вовсе ведь не так велико: пусть спорящие партии, каждая со своей стороны, уступят кое в чем и примирятся между собой». Это одна из излюбленных поговорок нашей гуманной эпохи, которая приводилась также и относительно моего спора с вами, пока вы еще сохраняли некоторое самообладание. Если бы вы хоть перелистали данное сочинение, что и требуется для рецензии, то могли бы заметить в нем хотя бы то, что различие между мной и вами очень велико и что, пожалуй, правильно то, что я часто говорил, но чего вы никогда не хотели принять всерьез, а именно: что между вами и мной нет ни одного общего пункта, относительно которого мы могли бы договориться и исходя из которого мы могли бы в чем-либо согласиться. Вам могло бы стать ясным также и основание того, почему дело обстоит так, тот пункт, который, собственно говоря, разделяет наши умы.
370
Так как все же возможно, что вы этого не заметили и что для вас это не стало ясно, то я хочу еще раз отметить для вас этот пункт, и именно в историческом аспекте, как это только и возможно.
Я стараюсь охватить в ее первоисточнике науку — не одну только внешнюю систематическую форму, но самую суть знания, на которой только и основывается то, что имеет место: знание, убеждение, непоколебимость сознания. Вы же, напротив, как бы хорошо обо всем прочем вы ни рассуждали с точки зрения логической формы, какую бы славу я ни готов был бы за это признать за каждым из вас в любом объеме, на какой кто-либо из вас претендует, — вы все же не имеете ни малейшего представления об этой сути знания. Вся глубина вашего существа не доходит до нее, а лишь до веры, исходящей из рассмотрения в историческом аспекте (bis zum historischen Glauben), и ваше занятие состоит в том, чтобы, резонируя, разлагать дальше предание этой веры. Вы поэтому в своей жизни совершенно не знали и не знаете, каково на душе у того, кто знает. Помните, как вы смеялись, когда при вас упоминали об интеллектуальном созерцании! Если бы вы когда-либо знали что-нибудь и знали что-либо о знании, то вы поистине не нашли бы это созерцание смешным.
Но мало того, что у вас нет об этом ни малейшего представления: в темном предании до вас дошла тень того неведомого, на основании чего вы считаете созерцание худшим выходом, самым колоссальным заблуждением, в какое мог впасть человеческий разум. Это для вас фантастика, буквоедство, схоластические измышления, жалкие софизмы; вы их пропускаете там, где находите, чтобы поскорее добраться до результатов (т. е. до положений, которые могут быть изучены в историческом аспекте и удержаны в памяти) и, как говорят некоторые ваши представители, чтобы держаться вещей, говорящих уму и сердцу. Высокое просвещение, образование и гуманность современного философского столетия состоит именно в том, что вы освободились от этого старомодного педантизма.
371
Но я уважаю как раз то и стремлюсь изо всех сил именно к тому, что вы презираете и чего всячески избегаете. У нас совершенно противоположные мнения о том, что достойно быть целью, что пристойно и похвально; и если эта противоположность не нашла уже раньше своего выражения, то причина этого исключительно вот в чем: вы добродушно полагали, что схоластика эта является лишь временным заблуждением и что в конечном счете я также стремлюсь к тому, к чему стремились и вы, а именно к популярной, назидательной жизненной философии. Вы, правда, говорили о знамениях времени, о том, что как будто стремятся вернуть обратно старинное варварство, — которое я, правда, называю иначе, а именно старинной основательностью, — и что просвещение и изящная литература немцев, — которые я называю поверхностностью и суетностью, лишь недавно начавшие успешно развиваться, угрожают прийти в упадок, вы это говорили, вероятно, для того, чтобы предотвратить этот упадок. Становится все очевиднее, как плохо обстоит дело в этом пункте с наукоучением, так как если бы все шло согласно ему, то это варварство, конечно, вернулось бы обратно, а прекрасное просвещение было бы совершенно уничтожено.
Таким образом, постигаемая вами суть доходит лишь до веры, исходящей из рассмотрения в историческом аспекте, но не дальше. Прежде всего, у вас есть ваша собственная жизнь, в наличность которой вы потому именно и верите, что другие также верят в нее, ибо, если бы вы знали хотя бы только то, что вы живете, то уже из-за одного этого дело обстояло бы с вами совершенно иначе. И вот в потоке времени плывут разбитые обломки существовавших когда-то наук. Вы слышали, что они имеют ценность, и стремитесь выловить оттуда как можно больше, и показываете это любопытным. Вы тщательно обходитесь с этими обломками, чтобы не разбить их, не раздавить или каким-либо иным образом не испортить их формы, чтобы передать их в неповрежденном виде вашим наследникам и наследникам ваших наследников, чтобы они, в свою очередь, могли показывать их любознательному потомству. В лучшем случае вы иногда тщательно чистите их.
372
Я очутился среди вас, и вы оказали мне честь, считая меня своим товарищем. Вы пытались оказывать мне товарищеские услуги, хотели привлечь меня, остеречь меня, помочь мне советами. При этом у вас получилось то, о чем следует ниже, и так будет происходить всегда, если только вы совершенно не откажетесь от этого занятия.
Сначала вы принимали то, что я излагал, за историю, за кусочки из кантовского потока и тогда вы хотели сравнить их с вашими коллекциями, когда же из этого ничего не вышло, то, по крайней мере, за кусочки из потока эмпирической жизни. Что бы я ни говорил, в чем бы ни уверял и чего бы торжественно ни утверждал, как бы я ни пытался протестовать, вы все же не могли отказаться превращать мои научные положения в положения опыта, мои созерцания — в восприятия, мою философию — в психологию. Это еще недавно случилось в «Эрлангенской литературной газете» с одним из вас в связи со второй книгой моего «Назначения человека», которую, как я полагаю, я написал достаточно ясно. Сей муж делает замечание введенному туда в качестве собеседника духу спекуляции уже за саму постановку вопроса о сознании слуха, зрения и т. д. и уже в этом вопросе обнаруживает заблуждение. Он, со своей стороны, знает посредством слуха, зрения и т. д. без того, чтобы он знал что-либо о слухе, зрении и т. д.; и этот человек в своем роде совершенно прав. То же касается и вас, у меня нет в этом сомнения, и я знаю почему. Вы не обладаете созерцанием и не можете его добиться, для вас остается поэтому лишь восприятие, и если у вас нет и его, то у вас вообще не остается ничего. Но я бы именно хотел, чтобы у вас не осталось ничего, и я вам это дальше поясню.
373
Далее, вы всякий кусок считали за целый, существующий сам по себе, как это обстоит с вашими коллекциями, вы полагали, что каждый может быть унесен отдельно и сохранен в памяти, и пытались произвести эту работу. Но отдельные части в том виде, как вы их охватывали, не подходили друг к другу, и вы подняли крик: «Противоречие». Это произошло с вами оттого, что у вас нет никакого понятия о синтетически-систематическом изложении, вам известно только собрание изречений мудрецов. Для вас каждое изложение является потоком летучего песка, где каждая песчинка существует в закругленном виде сама по себе и понятна именно как песчинка. Об изложении, которое подобно органическому и самого себя организующему телу, вы ничего не знаете. Вы вырываете из органического тела кусочек, указываете на висящие лоскутья и кричите: «И вот это должно считаться гладким и закругленным». Именно это и получилось у упомянутого выше рецензента с упомянутой книгой. Знайте, — или, скорее, пусть знает читатель-неспециалист, который, быть может, прочтет и эту страницу, — что мое изложение, каким и должно быть всякое научное изложение, исходит из самого неопределенного и далее определяет его на глазах у читателя, поэтому в дальнейшем объектам приписываются, конечно, совершенно другие предикаты, чем те, которые им приписывались вначале; далее это изложение очень часто выдвигает и развивает положение, которое оно затем опровергает, и таким путем оно посредством антитезиса движется вперед к синтезу. Окончательно определенный и истинный результат, которым завершается изложение, открывается лишь в конце. Вы, правда, ищете лишь этот результат, а путь, посредством которого его находят, для вас не существует. Для того чтобы писать для вас так, чтобы это было приемлемо, нужно было бы самым кратким образом сказать, какого, собственно говоря, мнения придерживается автор, чтобы вы могли быстренько выяснить, придерживаетесь ли и вы такого же мнения. Если бы Эвклид [13] был писателем в наши дни, то какие бы вы вскрыли у него противоречия, которыми он кишит: «В каждом треугольнике есть три угла». Хорошо, это мы себе отметим. «Сумма углов в каждом треугольнике равна двум прямым». «Какое противоречие! — воскликнули бы вы. — С одной стороны — три угла вообще, сумма которых может быть весьма различна, с другой —три только таких угла, сумма которых равняется двум прямым».
374
Вы исправляли мои выражения и учили меня говорить (ибо, так как вы являетесь моими судьями, то само собой понятно, что говорить вы умеете лучше меня). Но при этом вы
