уничтожение и тождественность обоих.

Ибо:

b.если A полагается только как противоположность B и не может быть отмечено никаким другим предикатом, а B полагается только как противоположность A и тоже не допускает приложения к себе никакого другого предиката (в том числе и предиката вещи, который всегда склонна примешивать сюда не привыкшая еще к точной абстракции сила воображения), если, следовательно, A должно быть полагаемо как реальное не иначе, как при условии, что B не будет полагаться, а B должно быть полагаемо как реальное не иначе, как при условии, что A не будет полагаться, то ясно, что их общая сущность состоит в том, что каждое из них полагается неполаганием другого, – иначе говоря, заключается в противобытии, а также – если отвлечься от той действенной интеллигенции, которая полагает и сосредоточить свое размышление на взаимочленах как таковых, – в том что они взаимно друг друга уничтожают. Их существенное противобытие и их взаимное уничтожение являются, стало быть, тождественными постольку поскольку каждый из членов полагается лишь неполаганием другого, и только так.

Согласно же вышесказанному, именно таково отношение между Я и Не-Я. Я (рассматриваемое при этом как абсолютно действенное) может перенести реальность на Не-Я только тем, что оно не полагает ее в себе; и наоборот он может перенести реальность в себя только тем, что не полагает ее в Не-Я. (Что этот пункт не противоречит вышеустановленной реальности Я станет ясным при более близком его определении; да и теперь уже это отчасти ясно: речь идет совсем не об абсолютной, а о перенесенной реальности.) Их сущность – поскольку они должны взаимосменяться – состоит поэтому лишь в том, что они противополагаются и взаимно уничтожают друг друга. Поэтому опосредственностью полагания (или, как в дальнейшем это станет ясно, законом сознания: без субъекта нет объекта, без объекта нет субъекта), и только ею одной, обосновывается существенное противобытие Я и Не-Я, а благодаря этому и вся реальность как Не-Я, так и Я поскольку она должна быть полагаема лишь как полагаемая, должна быть идеальна; ибо абсолютная реальность не теряется при этом; она налична в полагающем. Эта опосредственность – в тех пределах, до которых мы дошли в нашем синтезе, – не должна, в свою очередь, быть обосновываема тем, что ею обосновано; она не может так обосновываться и согласно правильному употреблению принципа основания. В том, что уже было установлено, в реальности Не-Я и в идеальной реальности Я, не заключается поэтому основания такой опосредствованности. Следовательно, оно должно бы заключаться в абсолютном Я, а эта опосредствованность должна бы сама быть абсолютна, то есть через себя и в себе самой, обоснована.

Этот, здесь вполне правомерный, способ умозаключения приводит к некоторой новому идеализму, еще более отвлеченному, чем был предыдущий. В предыдущем идеализме некоторая сама по себе полагаемая деятельность была уничтожаема природою и сущностью Я. Она, сама по себе являясь вполне возможной деятельностью, была уничтожаема прямо и без всякого дальнейшего основания; и благодаря этому стали возможны некоторый объект, некоторый субъект и т.д. В этом идеализме из Я развивались представления как таковые, совершенно неизвестным для нас и недоступным нам образом; как бы в какой-то последовательной, то есть чисто идеалистической, предустановленной гармонии.

В нынешнем же идеализме деятельность вообще находит свой закон непосредственно в себе самой: она является опосредствованной, и не является никакой другой, только и только потому, что она такова. Таким образом в Я не уничтожается никакой деятельности: опосредствованная деятельность в нем налицо, а непосредственной вообще не должно быть. Из опосредствованности же этой деятельности можно вполне объяснить все остальное, – реальность Не-Я и постольку отрицание Я, отрицание Не-Я и постольку реальность Я. Тут из Я развиваются представления, согласно некоторому определенному и доступному познанию закону его природы. Для них возможно тут указать некоторое основание, но только не для закона.

Этот последний идеализм с необходимостью отменяет предыдущий, так как он подлинным образом объясняет из высшего основания то, что оставалось для прежнего идеализма необъяснимым. Первый идеализм можно даже опровергнуть идеалистически. Основоположение такой системы гласило бы: Я конечно просто потому, что оно конечно.

Но если такой идеализм и поднимается выше предыдущего, он не достигает все же той высоты, которой нужно достигнуть, – не достигает просто полагаемого и безусловного. Правда, в нем безусловно полагается некоторая конечность; однако же все конечное, согласно своему понятию, ограничивается своей противоположностью; и абсолютная конечность представляет собой внутренне противоречивое понятие.

В целях различения я обозначаю вышеупомянутый первый идеализм, уничтожающий нечто само по себе полагаемое, именем качественного идеализма, последний же идеализм, первоначально полагающий для себя некоторое ограниченное количество, именем количественного идеализма.

2.Тем, что сущность взаимочленов заключается в чистом противобытии, определяется опосредованность полагания; она возможна лишь при условии первой. Если сущность взаимочленов состоит еще в чем-нибудь, помимо простого противобытия, то тотчас же становится ясно, что через посредство неполагания одного из них во всей его сущности второй тоже во всей его сущности полагается отнюдь еще не полностью, и наоборот. Если же их сущность не состоит ни в чем ином, кроме этого, то ежели только они должны быть полагаемы, они могут быть полагаемы лишь опосредованно, как то и явствует из только что сказанного.

Но таким образом существенное противобытие, противобытие в себе, устанавливается как основание опосредованности полагания. Оно просто налично в этой системе и не может быть еще как-либо объяснено; опосредованность же полагания им обосновывается.

И вот, подобно тому, как первый способ умозаключения устанавливает своего рода количественный идеализм, данный способ приводит к некоторого рода количественному реализму [12], который, разумеется, необходимо отличать от выше установленного качественного реализма [13]. При этом последнем на Я производится некоторое воздействие некоторым Не-Я, имеющим независимую от Я реальность в себе самом, благодаря этому воздействию деятельность Я отчасти парализуется; реалист же только количественный довольствуется в таком случае своим неведением и признает, что полагание реальности в Не-Я совершается для Я лишь в силу закона основания. Но он утверждал реальную наличность некоторого ограничения Я, происходящего без всякого содействия со стороны самого Я – будь то абсолютная деятельность, как утверждает качественный идеалист, или некоторый в природе Я содержащийся закон, как утверждает количественный идеалист. Качественный реалист утверждает независимую от Я реальность некоторого определяющего начала; количественный реалист утверждает независимую от Я реальность лишь некоторого определения. В Я имеется некоторое определение, основание которого не должно быть полагаемо в Я; это является для количественного реалиста фактом; возможность исследовать основание этого определения как таковое отрезано для него, то есть определение это просто налично для него без всяких оснований. Разумеется, он должен относить его, согласно заключающемуся в нем самом закону основания, к чему-либо в Не-Я как реальному основанию; но он знает, что этот закон заключается только в нем, и потому не вводится этим в обман. Каждому сразу же бросится в глаза, что такой реализм представляет собою не что иное, как идеализм, установленный выше под именем критического, и что Кант также установил именно этого рода реализм и на той степени рефлексии, на которую он себя поставил, не мог и не хотел установить реализм какого-либо иного рода.*

* Кант доказывает идеальность объектов, отправляясь от предполагаемой идеальности времени и пространства (Кант доказывает идеальность объектов, отправляясь от предполагаемой идеальности времени и пространства… – Кант действительно предполагает идеальность времени и пространства как априорных форм чувственности и, исходя из этого, доказывает идеальность объектов опыта. «…Совершенно несомненно, что пространство и время как необходимые условия всякого (внутреннего и внешнего) опыта суть лишь субъективные условия всякого нашего созерцания, в отношении к которому поэтому все предметы суть только явления, а не данные таким образом вещи сами по себе… Вещь сама по себе не познается из одних только отношений. Отсюда следует, что так как внешнее чувство дает нам лишь представления об отношении, оно может содержать в своих представлениях только отношение предмета к субъекту, а не то внутреннее, что присуще объекту самому по себе. С внутренним созерцанием дело обстоит точно так же» (Кант И. Соч. Т. 3. С. 148-149); мы же, наоборот, будем доказывать идеальность времени и пространства из доказанной идеальности объектов. Он нуждается в идеальных объектах для того, чтобы заполнить время и пространство; мы же нуждаемся во времени и пространстве для того, чтобы поместить идеальные объекты. Поэтому наш идеализм, который, однако, отнюдь не догматичен, а критичен, идет несколько дальше его идеализма. Здесь не место ни показывать, что Кант прекрасно знал также и то, чего он не говорил (что можно, впрочем, показать с полнейшей очевидностью), ни указывать те основания, почему он и не мог и не хотел сказать всего, что знал. Установленные здесь и еще подлежащие установлению в дальнейшем принципы, очевидно, лежат в основе его принципов, как в том может убедиться каждый, кто пожелает освоиться с духом его философии (которая ведь должна была иметь дух). Что он в своих критиках хочет создать не науку, а только пропедевтику к ней, об этом он сам неоднократно говорил (…он [Кант]… хочет создать не науку, а только пропедевтику к ней… – В «Критике чистого разума» Кант так поясняет свою точку зрения: «Органоном чистого разума должна быть совокупность тех принципов, на основе которых можно приобрести и действительно осуществить все чистые априорные знания. Полное применение такого органона дало бы систему чистого разума. Но так как это значило бы требовать слишком многого (в русском издании не совсем точно: «так как эта система крайне желательна». – П.Г.) и еще неизвестно, возможно ли и здесь вообще какое-нибудь расширение нашего знания и в каких случаях оно возможно, то мы можем назвать науку, лишь рассматривающую чистый разум, его источники и границы, пропедевтикой к системе чистого разума. Такая пропедевтика должна называться не учением, а только критикой чистого разума, и польза ее по отношению к спекуляции в самом деле может быть только негативной; она может служить не для расширения, а только для очищения нашего разума и освобождения его от заблуждений, что уже представляет собой значительную выгоду» (Кант И. Соч. Т. 3. С. 120 – 121). Тем не менее заявление Фихте о том, что он (Фихте) создает ту самую науку философии, к которой Кант подготовил только пропедевтику, вызвало раздражение Канта и довольно резкую оценку наукоучения (см. примеч. 4 к работе Фихте «Ясное, как солнце»). Поэтому трудно понять, почему его поклонники не хотят ему поверить только в этом.

От описанного только что количественного идеализма установленный теперь реализм отличается тем,