самом содержать принцип жизни и сознания. Поэтому, поскольку оно есть Я, оно должно с необходимостью, безусловно и без всякого на то основания содержать в себе самом принцип рефлексии над самим собою; и, таким образом, мы имеем перед собою первоначально Я в двух отношениях; отчасти постольку, поскольку оно является рефлектирующим и поскольку направление его деятельности является центростремительным; отчасти же постольку, поскольку оно представляет собою то, на что направляется рефлексия, и постольку направление его деятельности является центробежным и притом центробежным в бесконечность. Я полагается как реальность; когда возникает рефлексия о том, обладает ли оно реальностью, оно необходимо полагается как нечто, как некоторое количество; но оно полагается как всякая реальность, следовательно, оно необходимо полагается как некоторое бесконечное количество, как некоторое количество, заполняющее собою бесконечность.
Стало быть, центростремительное и центробежное направление деятельности – оба одинаковым образом являются обоснованными в существе Я; оба они суть одно и то же и различаются лишь постольку, поскольку над ними рефлектируют как над различными. (Всякая центростремительная сила в телесном мире есть простой продукт силы воображения Я, получающийся согласно некоторому закону разума, принуждающему вносить во множественность единство, как то станет ясно в свое время.)
Но та рефлексия, благодаря которой оба направления могут быть различены, невозможна, если сюда не привзойдет еще нечто третье, к чему бы они могли быть отнесены или же что могло бы быть отнесено к ним. При нашем предположении то требование, чтоб выбыла вся реальность (а мы постоянно принуждены предполагать нечто такое, что еще не является доказанным, хотя бы только для того, чтобы быть в состоянии выразить себя; ибо, строго говоря, до сих пор не было возможно еще никакое требование, как противоположность действительно совершающегося), оказывается выполненным; оба направления деятельности Я, центростремительное и центробежное, совпадают друг с другом и являют собою только одно и то же направление. (Предположите в пояснение к этому, что должно быть объяснено самосознание Божие; это возможно не иначе, как в том предположении, что Бог рефлектирует над своим собственным бытием. Но так как в Боге рефлектированное было бы всем в одном и одним во всем и точно так же рефлектирующее было бы всем в одном и одним во всем, то в Боге и через его посредство нельзя было бы различить друг от друга рефлектированного и рефлектирующего, самого сознания и его предмета, и самосознание Бога оставалось бы, таким образом, необъясненным, как оно ведь и останется навеки необъяснимым и непонятным для всякого конечного разума, то есть для всякого разума, связанного законом определения того, над чем происходит рефлексия.) Таким образом, из того, что было предположено выше, нельзя вывести никакого сознания; так как оба принятых направления, оказывается, никак нельзя отличить друг от друга.
Но устремляющаяся в бесконечность деятельность Я должна в какой-то точке испытать толчок и быть обращенной вспять к себе самой; и Я, значит, не должно заполнять собою бесконечности. Того, что это так случается, как факта, нельзя без дальнейших околичностей вывести из Я, как то уже неоднократно упоминалось; но, разумеется, можно показать, что это должно неизбежно случиться, если только должно быть возможно некоторое действительное сознание.
Высказанное требование рефлектирующего в настоящей функции Я, чтобы рефлектированное им Я заполняло собою бесконечность, сохраняется и не ограничивается упомянутым только что толчком. Вопрос о том, заполняет ли оно бесконечность, и результат, состоящий в том, что оно ее на самом деле не заполняет, но является ограниченным в C, сохраняется; и только теперь оказывается возможным требуемое различение двух направлений.
А именно, согласно требованию абсолютного Я, его деятельность (постольку центробежная) должна бы устремляться в бесконечность; но она отражается в C и становится, следовательно, центростремительной; и теперь различение оказывается возможным через отнесение к тому первоначальному требованию некоторой в бесконечность устремляющейся центробежной деятельности (то, что должно быть различаемо, должно с необходимостью быть отнесено к чему-то третьему); ибо при этом в рефлексии оказывается наличным некоторое такому требованию отвечающее центробежное и некоторое этому последнему противодействующее (второе, толчком отраженное) центростремительное направления.
Вместе с тем отсюда становится ясно, почему это второе направление рассматривается как нечто чужеродное и выводится из некоторого принципа, противоположного принципу Я.
И, таким образом, поставленная только что задача оказывается решенной. Первоначальное стремление к причинности вообще в Я оказывается генетически выведенным из закона Я, состоящего в рефлектировании над самим собою и в требовании, чтобы оно было найдено в этой рефлексии, как вся реальность; и то и другое – постольку, поскольку оно должно быть некоторым Я. Такая необходимая рефлексия Я над самим собою является основанием всякого выхождения за пределы себя самого, а требование, чтобы оно заполняло собою бесконечность, является основанием стремления к причинности вообще; и оба эти момента обосновываются только в абсолютном бытии Я.
Тем самым, как и требовалось, основание возможности некоторого влияния Не-Я на Я найдено в самом Я. Я полагает себя само безусловно и через то является в себе самом совершенным и закрытым для всякого внешнего воздействия. Но оно должно также с необходимостью, если только оно долженствует быть некоторым Я, полагать себя как положенное самим собою; и через это новое полагание, относящееся к некоторому первоначальному полаганию, оно открывается, так сказать, воздействию извне; через одно это повторение полагания оно полагает возможность того, чтобы в нем было также и нечто такое, что полагалось бы не через него самого.
И то и другое полагание составляет условие воздействия Не-Я; без полагания первого рода не было бы никакой деятельности Я, которая могла бы быть ограничена; без полагания второго рода эта деятельность не была бы ограничена для Я, Я не могло бы полагать себя как ограниченное. Таким образом Я как Я находится в первоначальном взаимодействии с самим собою, и только благодаря этому становится возможным влияние на него извне.
Таким образом, мы находим наконец также и искомую точку объединения между абсолютной, практической и интеллигентной сущностями Я. Я требует от себя охвата всей реальности, заполнения бесконечности. В основу этого требования с необходимостью полагается идея просто положенного, бесконечного Я; это и есть то абсолютное Я, о котором мы говорили. (Только здесь становится вполне ясным смысл положения: Я полагает себя само безусловно.) Тут и речи нет о данном в действительном сознании Я; ибо такое Я никогда не является безусловно положенным, но его состояние постоянно обосновывается либо непосредственно, либо опосредованно чем-либо вне Я находящимся; тут речь идет об идее Я, которая должна с необходимостью лежать в основе его практического бесконечного требования, но которая для нашего сознания является недостижимой и потому никогда не может непосредственно в нем присутствовать, но зато может входить в него опосредованно – в философской рефлексии.
Я должно с необходимостью – и это тоже содержится в его понятии – рефлектировать над собою относительно того, действительно ли оно охватывает в себе всю реальность. Оно полагает в основу этой рефлексии только что упомянутую идею и, таким образом, устремляется с нею в бесконечность, и постольку оно практично; в этом акте оно не абсолютно, так как, благодаря тенденции к рефлексии, оно как раз выходит за свои пределы; а равным образом и не теоретично, так как в основании его рефлексии лежит не что иное, как такая из самого Я происходящая идея, причем тут совершенно отвлекаются от возможного толчка, и, стало быть, нет в наличности никакой действительной рефлексии. Благодаря этому возникает ряд того, что долженствует быть и что дается через одно только Я; стало быть, ряд идеального.
Если рефлексия обращается на этот толчок и если Я рассматривает поэтому свое выхождение за свои пределы как ограниченное, то в силу этого возникает совсем другой ряд, – ряд действительного, который определяется еще и чем-то другим, помимо Я как такового. И постольку Я является теоретическим, или же интеллигенцией.
Если в Я нет никакой практической способности, то невозможна и никакая интеллигенция; если деятельность Я доходит только до точки толчка и не простирается за пределы всякого возможного толчка, то в Я и для Я нет ничего препятствующего, никакого Не-Я, как то было уже неоднократно показано. В свою очередь, если Я не есть интеллигенция, то невозможно никакое сознание его практической способности и вообще никакое самосознание, так как различение различных направлений становится возможным лишь благодаря чужеродному, посредством толчка возникающему направлению, как то только что было показано. (От того же, что практическая способность должна с необходимостью сначала пройти через интеллигенцию, принять сперва форму представления, для того чтобы быть осознанной, мы здесь пока еще отвлекаемся.)
И вот, таким образом, вся сущность конечных разумных природ оказывается постигнутой и исчерпанной. Первоначальная идея нашего абсолютного бытия: стремление к рефлексии над нами самими согласно этой идее; ограничение не этого стремления, а нашего действительного существования,* через это ограничение впервые полагаемого, ограничение его посредством некоторого противоположного принципа, некоторого Не-Я, или же вообще посредством нашей конечности: самосознание и в особенности сознание нашего практического стремления; определение наших представлений (без свободы и со свободою), а через них и наших действий, – направления нашей действительной чувственной способности; непрерывное распространение наших пределов в бесконечность.
* В последовательном стоицизме бесконечная идея Я принимается за действительное Я; абсолютное бытие и действительное существование там не различаются. Поэтому стоический мудрец всем доволен и ничем не ограничен: ему приписываются все те предикаты, которые присущи чистому Я, или же Богу. Согласно стоической морали, мы не то что должны быть равны Богу, а мы сами боги. Наукоучение тщательно различает абсолютное бытие и действительное существование и полагает первое из них в основание только для того, чтобы можно было объяснить второе. Стоицизм опровергается тем, что обнаруживается, что он не в состоянии объяснить возможность сознания. Поэтому-то наукоучение и не является атеистическим, каковым с неизбежностью оказывается стоицизм, если только он рассуждает последовательно.
Сюда относится еще одно важное замечание, которого одного могло бы быть достаточно, чтобы поставить наукоучение на его истинную точку зрения и сделать совершенно ясным его подлинное учение. Согласно только что сделанному разъяснению, принцип жизни и сознания, основание его возможности хоть и содержится, конечно, в Я, но отсюда еще не возникает никакой действительной жизни, никакой эмпирической жизни во времени; никакой же иной принцип для нас совершенно немыслим. Если такая действительная жизнь должна быть возможна, то для этого нужен еще некоторый особый толчок, оказанный на Я со стороны Не-Я.
Последним основанием всякой действительности для Я является, таким образом, согласно наукоучению, некоторое первоначальное взаимодействие между Я и некоторым нечто вне его, о котором больше ничего
