состоянии сравнить между собою непосредственно оба чувства, подметить их различие и представить их в объектах как в их основаниях. Но Я не в силах вызвать в себе никакого чувства; в противном случае оно обладало бы причинностью, которой оно, однако, не должно иметь. (Тут есть вторжение теоретического наукоучения: Я не может ограничивать себя само.) Таким образом, перед нами не более и не менее как задача умозаключить непосредственно от чувства ограничения, которое не допускает для себя никакого дальнейшего определения, к объекту совсем противоположного желания; задача состоит в том, чтобы Я породило этот объект просто по указанию первого чувства через идеальную деятельность.
14.Объект чувства ограничения есть нечто реальное: объект желания лишен какой бы то ни было реальности; но он должен иметь ее в силу желания, так как оно направляется на реальность. Эти два объекта противоположны друг другу, так как через один из них Я чувствует себя ограниченным, к другому же стремится, чтобы выйти из пределов ограничения. Тем, чем является один, другой не является. Вот что – и не более – можно пока сказать об обоих.
15.Углубимся дальше в исследование. Я, согласно вышесказанному, положило себя через свободную рефлексию над чувством как Я, сообразно основоположению: само себя полагающее, то, что в одно и то же время является и определяющим, и определенным, есть Я. Стало быть, Я определило, вполне описало и ограничило само себя в этой рефлексии (которая обнаружилась как самочувствие). Оно является в ней абсолютно определяющим.
16.На эту деятельность направляется обращенное к внешнему побуждение; оно поэтому является в данном отношении некоторого рода побуждением к деятельности определения, к видоизменению некоторого нечто вне Я, реальности, данной уже вообще через чувство. Я было определенным и определяющим в одно и то же время. Что оно побуждается побуждением ко внешнему, это значит, что оно должно быть определяющим. Но всякое определение предполагает некоторую доступную определению материю. Должно быть непременно установлено равновесие; следовательно, реальность остается по-прежнему тем, чем она была, – реальностью, чем-то, что можно отнести к чувству; для нее как таковой, как только материи, немыслимо никакое видоизменение, кроме уничтожения и всецелого снятия. Но ее (реальности) существование является условием жизни; что не живет, в том не может быть никакого побуждения, и никакое побуждение живого не может устремляться к уничтожению жизни. Следовательно, обнаруживающееся в Я побуждение отнюдь не направляется на материю вообще, а на некоторое особое определение материи. (Нельзя сказать: различная материя. Материальность – совершенно проста; можно сказать: материя с различными определениями.)
17.Это определение через побуждение есть то, что чувствуется как некоторое желание. Таким образом, желание устремляется отнюдь не к порождению материи как таковой, а к ее видоизменению.
18.Чувство желания было невозможно без рефлексии над определением Я через установленное побуждение, как то само собой понятно. Эта рефлексия была невозможна без ограничения побуждения, и притом именно побуждения к определению, которое одно только обнаруживается в желании. Но всякое ограничение Я только чувствуется. Спрашивается, что же это за чувство, в котором побуждение к определению чувствуется как ограниченное?
19.Всякое определение осуществляется через идеальную деятельность. Поэтому, если требуемое чувство должно быть возможно, то через эту идеальную деятельность непременно должен был быть уже определен некоторый объект, а это действие определения должно было бы непременно быть отнесено к чувству. При этом возникают следующие вопросы: 1) Как может идеальная деятельность достигнуть возможности и действительности этого определения? 2) Каково должно быть возможное отношение этого определения к чувству?
На первый вопрос мы отвечаем так: уже выше было обнаружено некоторое определение идеальной деятельности Я через побуждение, которое непрестанно должно действовать, поскольку оно это может. Согласно этому определению, ею должно было быть положено прежде всего основание ограничения, как в остальном самим собою вполне определенный объект, каковой объект именно потому не достигает и не может достигнуть сознания. Затем тотчас же в Я было обнаружено некоторое побуждение к определению как таковому; и, согласно этому побуждению, идеальная деятельность должна прежде всего стремиться, направляться по меньшей мере к тому, чтобы определить положенный объект. Мы не можем сказать, как Я должно определять объект сообразно побуждению; но мы знаем по меньшей мере то, что, согласно этому побуждению, имеющему свое основание в глубинах его существа, оно должно быть определяющим, в процессе определения просто, безусловно и исключительно деятельным началом. Но может ли, если мы отвлечемся даже от уже известного нам чувства желания, – уже одной наличности коего достаточно для решения нашего вопроса, – может ли, говорю я, это побуждение к определению из чистых оснований a priori обладать причинностью быть удовлетворенным или же нет? На его ограничении основывается возможность некоторого желания; на возможности желания – возможность некоторого чувства; на этом последнем – жизнь, сознание и духовное существование вообще. Побуждение к определению не обладает поэтому, поскольку Я есть Я, никакою причинностью. Но основание к тому не может лежать в нем самом, как не могло это быть и выше при стремлении вообще, ибо в противном случае это не было бы побуждение; основание этого лежит, следовательно, в некотором противоположном стремлении Не-Я определять самого себя, – в некоторой его действенности, которая совершенно независимо от Я и его побуждения, идет своим путем и руководится своими законами, подобно тому как это побуждение руководится своими законами.
Если, стало быть, некоторый объект и определения его стоят сами по себе, то есть являются порожденными собственной внутренней действительностью природы (как мы это пока гипотетически предполагаем, но тотчас же будем реализовать для Я); если, далее, идеальная (созерцающая) деятельность Я вытолкнута во внешний мир побуждением, как мы это показали, – в таком случае Я определяет и с необходимостью должно определять объект. Оно руководится в этом определении побуждением и устремляется к тому, чтобы определять объект согласно побуждению; но в то же время оно находится под воздействием Не-Я и является ограниченным этим последним, – действительной природой вещи, благодаря этому не будучи в большей или меньшей степени в состоянии определять его сообразно побуждению.
Этим ограничением побуждения ограничивается Я; как и при всяком ограничении стремления и совершенно таким же образом благодаря этому возникает некоторое чувство, которое здесь является чувством ограничения Я не через материю, а через природу материи. И тем самым одновременно оказывается решенным второй вопрос о том, как может ограничение определения быть относимо к чувству.
20.Рассмотрим подробнее только что сказанное и постараемся подтвердить его более решительными доказательствами.
a.Я, как то было выше показано, определило себя через абсолютную самопроизвольность. Эта деятельность определения и есть то, на что направляется подлежащее ныне исследованию побуждение и побуждает ее к выходу во внешний мир. Если мы хотим основательно ознакомиться с определением деятельности через побуждение, то нам надлежит прежде всего основательно рассмотреть саму эту деятельность.
b.В действовании она была единственно и только рефлектирующей. Она определяла Я в той форме, в какой она находила это последнее, не внося в него никаких изменений; она была, можно сказать, исключительно образующею. Побуждение не может и не должно в нее вкладывать ничего такого, чего в ней нет: оно, стало быть, побуждает ее исключительно к копированию того, что имеется налицо и в той форме, в какой это наличное налично; оно побуждает только к созерцанию, отнюдь не к видоизменению вещи через реальную действенность. Оно должно лишь вызвать в Я некоторое определение в той форме, в какой это определение имеется в Не-Я.
c.Тем не менее рефлектирующее над самим собою Я должно было с необходимостью в одном отношении в себе самом содержать мерило своего рефлектирования. А именно: оно направлялось на то, что (realiter) было в одно и то же время и определенным, и определяющим, и полагало его как Я. То что нечто подобное было налицо, зависело не от Я, поскольку мы рассматриваем его как исключительно рефлектирующее. Но почему же оно не рефлектировало над меньшим, над одним только определенным или над одним только определяющим? и почему – не над большим? почему не расширило оно объема своего предмета? Основание к тому также не могло лежать вне его самого уже потому, что рефлексия осуществлялась с абсолютной самопроизвольностью. Потому оно необходимо должно было исключительно в себе самом иметь то, что присуще всякой рефлексии, – ограничение себя. Что это было так, явствует также еще и из другого рассмотрения. Я должно было быть положено. «Определенное и в то же время определяющее» было положено как Я. Рефлектирующее имело это мерило в себе самом и привносило его в рефлексию; так как, рефлектируя абсолютно самопроизвольно, оно само является в одно и то же время и определяющим и определенным.
Что же, имеется ли у рефлектирующего также и для определения Не-Я такой внутренний закон определения, и что это за закон?
На этот вопрос нетрудно ответить по выше уже приведенным основаниям. Побуждение направляется на рефлектирующее Я в том виде, как оно есть. Побуждение не в силах ни прибавить что-либо к Я, ни отнять у него что-либо: внутренний закон определения его остается один и тот же. Все, что должно стать предметом его рефлексии и его (идеального) определения, с неизбежностью должно (realiter) быть «в одно и то же время и определенным и определяющим»; это относится и к подлежащему определению Не-Я. Субъективный закон определения состоит поэтому в следующем: чтобы нечто было в одно и то же время и определенным и определяющим или же – было определено через себя самого; и побуждение к определению направляется к тому, чтобы обрести его таковым, и только при таком условии подлежит удовлетворению. Оно требует определенности, совершенной полноты и цельности, которая содержится только в этом признаке. То, что, поскольку оно есть определенное, не является одновременно также и определяющим, есть постольку причиненное (bewirktes); и это причиненное как нечто чужеродное исключено из вещи, отделено от нее той границей, которую проводит рефлексия, и объяснено из чего-то другого. То, что, поскольку оно есть определяющее, не является одновременно и определенным, есть постольку причина, и определение является отнесенным к чему-то другому, и в силу этого исключенным из сферы, положенной для вещи, посредством рефлексии. Лишь постольку, поскольку вещь находится сама с собой во взаимодействии, она является вещью, и притом одной и той же вещью. Этот признак переносится на вещи из Я через побуждение к определению; и это замечание имеет важное значение.
(Самые обыкновенные примеры помогают тут объяснению. Почему сладкое или горькое, красное или желтое и т.д. являет собою некоторое простое ощущение, которое нельзя разложить далее на несколько других,
