догматической же системе она представляет собою то, в чем полагается само Я. Критицизм имманентен потому, что он все полагает в Я, догматизм же трансцендентен, ибо он выходит за пределы Я. Поскольку догматизм может быть последователен, спинозизм является наиболее последовательным его продуктом [20]. Если поступать с догматизмом согласно его собственным основоположениям, – как то, конечно, и следует, – то его нужно спросить о том, почему он признает свою вещь в себе без всякого высшего основания на то, тогда как относительно Я он задавал вопрос о высшем основании; почему вещь в себе имеет абсолютную значимость, тогда как Я должно было быть ее лишено. В оправдание он не в состоянии сослаться на какие-либо правомочия, и потому мы вправе требовать, чтобы, следуя своим собственным основоположениям, он ничего не принимал без основания, чтобы он указал и для понятия вещи в себе, в свою очередь, высшее родовое понятие, повторил затем то же самое для этого последнего, и так далее до бесконечности. Последовательно развитый догматизм, таким образом, либо отрицает, что наше познание вообще имеет основание, что вообще в человеческом духе есть некоторая система, или же он противоречит самому себе. Последовательно развитый догматизм есть скептицизм, сомневающийся в своем сомнении; ибо он неизбежно должен разрушить единство сознания, а вместе с ним всю логику. Следовательно, это даже вовсе и не догматизм; он противоречит самому себе, выдавая себя за таковой.*

* Существуют только две системы: критическая и догматическая: скептицизм в той форме, как он выше определен, вовсе не представляет собою системы, так как он отрицает самую возможность системы вообще. Но отрицать такую возможность он может только систематически, стало быть, он противоречит себе самому и лишен всякого смысла. Природа человеческого духа уже позаботилась о том, чтобы он был сверх того и невозможен. Еще никогда ни один человек не был всерьез таким скептиком. Совсем другое дело – критический скептицизм, скептицизм Юма (Юм Давид (1711-1776) – английский философ эмпирико-позитивистского направления, углубивший и радикализировавший ту критику метафизики, которую он нашел у своего предшественника Джона Локка. По отношению к возможности достоверного научного и философского знания позицию Юма можно назвать скептицизмом: он не только доказывал невозможность создания рационалистической метафизики, но не признавал также всеобщего и необходимого знания в области науки (за исключением математики). Юм анализировал человеческое познание, особенно такие фундаментальные понятия, как причинность и субстанция, и пришел к выводу, что нельзя признавать реальным ничего, кроме того, что основано на опыте (как внешнем, так и внутреннем) и что, следовательно, человеческое познание не может выйти за пределы опыта. Критика метафизики, как ее осуществил Юм, оказала большое влияние на многих философов, в том числе и на Канта; последний, однако, попытался найти выход из юмовского скептицизма.), Маймона (О философских взглядах Маймона см. примеч. 2 к работе Фихте «О понятии наукоучения». В данном случае Фихте имеет в виду сочинение Маймона «Streifereien im Gebiete der Philosophie» («Партизанские налеты в области философии»), точнее, первую часть этого сочинения, изданную в Берлине в 1793 г. Маймон ставит здесь вопрос о реальности принципов практической философии и приходит к заключению, что не существует никаких всеобщих (априорных) законов опыта (например, закона о том, что все имеет свою причину), о которых говорит Кант и с помощью которых критическая философия могла бы подтвердить свою реальность.), Энезидема [Энезидем – греческий философ-скептик, живший в I в. н.э. Этим именем Фихте и его современники называли философа Готлоба Эрнста Шульце (1761-1833), назвавшего свою работу «Энезидем, или О фундаменте элементарной философии, предложенной профессором Рейнгольдом, вместе с защитой скептицизма против притязаний критики разума» (1792). Подробнее о взглядах Шульце-Энезидема см. примеч. 1 к работе «О понятии наукоучения».], который раскрывает недостаточность даваемых доселе оснований и тем самым указывает, где следует искать оснований более надежных. Он приносит науке, во всяком случае, пользу, если и не всегда со стороны содержания, то уж непременно со стороны формы. И плохо понимает выгоды науки тот, кто отказывает в должном уважении проницательному скептику.

Так, Спиноза полагает основание единства сознания в некоторой субстанции, в которой сознание с необходимостью определяется как со стороны материи (определенного ряда представления), так и со стороны формы единства [21]. Но я спрашиваю его: в чем заключается, в свою очередь, основание необходимости этой субстанции как со стороны ее материи (различных заключающихся в ней рядов представления), так и со стороны ее формы (согласно которой в ней должны исчерпываться и образовывать некоторую целостную систему все возможные ряды представления)? Но для такой необходимости он не указывает мне никакого дальнейшего основания, а говорит: это просто так есть. И он говорит мне это потому, что он вынужден принять нечто абсолютно первое, некоторое высшее единство. Но в таком случае он должен был бы остановиться на данном ему в сознании единстве и не имел надобности изобретать еще высшее единство, так как его к этому ничто не вынуждало.

Было бы совершенно невозможно объяснить, как мог бы какой-нибудь мыслитель когда-либо выйти за пределы Я либо, выйдя за эти пределы, найти способ где-нибудь остановиться, если бы мы не находили в качестве совершенно достаточного основания этого явления некоторой практической данности. Именно эта последняя, а не какая-либо теоретическая данность, как то, по-видимому, думали, побуждала догматика выходить за пределы Я, – а именно чувство зависимости нашего Я, поскольку оно является практическим, от некоторого Не-Я, совершенно не подчиняющегося нашему законодательству и постольку свободного. Практическая же данность принуждала догматика и к тому, чтобы стараться где-нибудь остановиться, – именно чувство необходимого подчинения всякого Не-Я практическим законам Я и единства его с ними; причем это единство никоим образом не являет собою как предмет понятия чего-либо существующего в наличности, а представляет собою как предмет некоторой идеи нечто, что должно существовать и должно быть нами создано, как то станет ясно в свое время.

Отсюда, наконец, явствует, что догматизм вообще вовсе не является тем, за что он себя выдает, что вышеприведенными выводами мы поступили по отношению к нему несправедливо и что сам он неправ в отношении к себе, навлекая на себя такие выводы. Его высшим единством не является в действительности и не может быть ничто, кроме единства сознания; и его вещь представляет собою субстрат делимости вообще или же ту высшую субстанцию, в которой полагаются оба момента, и Я и Не-Я (мышление и протяжение Спинозы [22]). До чистого абсолютного Я он вовсе не возвышается, не говоря уже о том, что ему не удается перешагнуть за его пределы. Он доходит в тех случаях, когда, как в системе Спинозы, ему удается пойти дальше всего, до нашего второго и третьего основоположения, но никогда не достигает первого абсолютно безусловного основоположения; обыкновенно он так высоко не поднимается. Критической философии было предоставлено сделать этот последний шаг и тем дать завершение наукоучению. Теоретическая часть нашего наукоучения, которая тоже будет развита только из двух последних основоположений, при чисто регулятивном значении первого основоположения, действительно являет собою систематический спинозизм, как то станет ясно в свое время (с той лишь разницей, что Я каждого человека само представляет собою единственную высшую субстанцию). Но наша система присоединяет еще практическую часть, которая обосновывает и определяет первую и тем дает всей науке завершение, исчерпывает все то, что может быть найдено в человеческом духе, и этим вновь примиряет с философией здравый человеческий рассудок, оскорбленный всею докантовской философией, нашей же теоретической системой на первый взгляд отторгнутый от философии без всякой надежды на примирение.

9.Если отвлечься от определенной формы суждения, от того, что оно есть противопоставляющее или сравнивающее суждение, построенное на основании различия или на основании отношения, и имеет в виду лишь общую черту действенности этого рода действия, которая состоит в том, чтобы ограничивать одно другим, то получится категория определения (ограничения, у Канта – лимитация [23]). А именно, определением называется положение количества вообще, будь то количество реальности или количество отрицания.

Часть Вторая

ОСНОВАНИЕ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

§4. Первое положение

Прежде чем вступить на наш путь, поразмыслим над ним немного. Итак, мы установили три логических основоположения: основоположение тождества, обосновывающее собою, все остальные, и затем два других, обосновывающихся взаимно в первом, – основоположение противоположения и основоположение основания. Два последних основоположения делают вообще впервые возможным синтетический метод; они устанавливают и обосновывают его форму. И мы, стало быть, не имеем надобности ни в чем дальнейшем для того, чтобы при размышлении быть уверенными в формальной значимости нашего метода. Равным образом, в первом синтетическом действии в основном синтезе (синтез Я и Не-Я) дано уже содержание для всех возможных будущих синтезов, и мы не нуждаемся ни в чем дальнейшем также и с этой стороны. Из этого основного синтеза должно быть возможно вывести все то, что относится к сфере наукоучения.

Но если что-нибудь должно быть возможно вывести из него, то в соединяемых им понятиях неизбежно должны содержаться другие понятия, до сих пор еще не установленные; и наша задача найти их. При этом приходится действовать следующим образом. Согласно §3, все синтетические понятия возникают через объединение противоположностей. Поэтому прежде всего необходимо заняться разысканием таких противоположных признаков у установленных понятий (в данном случае у Я и Не-Я, поскольку они полагаются как взаимно друг друга определяющие); это и осуществляется рефлексией, которая представляет собою произвольное действие нашего духа. Я сказал: заняться разысканием. Значит, при этом предполагается, что они, эти признаки, уже имеются в наличности и совсем не должны еще только быть искусственно созданы нашим размышлением (чего это последнее вообще не может сделать), то есть предполагается некоторое первоначально необходимое антитетическое действие Я.

Рефлексия имеет своей задачей установить это антитетическое действие, и постольку эта рефлексия прежде всего аналитична. А именно: дойти при помощи рефлексии до ясного сознания того, что противоположные признаки, содержащиеся в каком-либо определенном понятии =А, противоположны, – значит проанализировать понятие A. В нашем же случае необходимо особенно отметить то, что рефлексией анализируется понятие, которое ей совсем еще не дано, но должно быть впервые найдено анализом. Анализируемое понятие в нашем случае имеется до совершения анализа = X. Возникает вопрос: как может быть анализируемо понятие, еще неизвестное?

Никакое антитетическое действие, хотя оно и предполагается в целях возможности анализа вообще, невозможно без какого-либо синтетического действия, а именно: всякое определенное антитетическое действие требует с необходимостью своего определенного синтетического действия (§3). Оба тесно объединены между собою, представляют одно и то же действие и различаются только в рефлексии. Следовательно, от антитезиса можно заключить