выраженного в количестве. Человеческое тело, как свое собственное, так и чужое, является материалом, который надо потреблять, а удовольствие пропорционально потреблению.]
У Сада современный пессимизм обретает более радикальную форму, чем у Шопенгауэра или Ницше. Но с другой стороны, его позиция столь радикальна, что фактически сама себя опровергает. Кант пишет, что если нет справедливости, то и жить не стоит[215 — Kant: Metaphysih der Sitten, s. 332.]. Мир, рисуемый Садом, не предназначен для жизни. Недостаток Сада — в его неумеренном стремлении к дихотомии добра или зла, царящего в мире. Если мир — не благо, значит — зло, из чего он заключает, что человеку необходимо соответствовать этому злу. Однако он не учитывает очевидной возможности того, что мир есть и добро, и зло, и именно наша задача — а не Бога или Провидения — сделать этот мир лучше. Эта простая сентенция является в то же время ключевой. Сад слишком увлечен игрой с мыслью об отвернувшемся от человечества Господе, не видя того, что отсутствие или безразличие Бога накладывает на самого человека ответственность за происходящее в мире. Мы помещены в мир, который налагает на нас обязательства. Проблема зла — это наша проблема.
Прозрение Иова — по ту сторону теодицеи
Предысторией книги Иова послужил спор между Богом и Сатаной. Сатана утверждает, что Иов любит Господа лишь за те блага, которыми Бог его одарил, тогда Бог позволяет Сатане забрать у Иова все, что он имеет и таким образом показать, что, несмотря на это, вера Иова будет также тверда, как и прежде. Иов лишился детей, слуг и животных, был еле жив от поразившей его болезни. Жена и друзья упрекали Иова, считая, что он, должно быть, заслужил такое наказание. Справедливость для них была превыше всего, и, исходя из этого, они не проявляли к Иову должного сочувствия и сострадания. Иов винил Бога, поскольку был убежден, что не заслужил таких страданий. В своем ответе Иову Бог апеллирует к силе, а не к справедливости. Господь говорит: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он?»[216 — Книга Иова 40:3.] Бог сразу переходит от обсуждения справедливости к вопросу о грубой силе. Само собой, Бог могущественней Иова, однако это совсем не означает, что он также и справедлив[217 — Хотя Пэббс говорит о праве Господа, поскольку Бог так могущественен (Hobbes: Leviathan, глава. 31, s. 246).]. Опираясь на описанное в книге Иова, трудно прийти к иному выводу, кроме того, что Бог — аморальный тиран. С одной стороны, Господь предстает некоей стихией, что слепо разит, не задумываясь о справедливости, с другой стороны, Он требует любви и поклонения, как перед высшей справедливостью[218 — Jf.Jung: Svar pa Job, s. 33.]. Между этими двумя аспектами нет никакой связи, и Бог ничем не доказывает свою справедливость. «Мудрость лучше силы», пишет Экклезиаст[219 — Книга Экклезиаста 9:16.], но в книге Иова Бог показывает не мудрость, а лишь грубую силу. Иов вопрошает: «Но где премудрость обретается»?[220 — Книга Иова 28:12.]Вот ответ Господа: «Страх Господень есть истинная премудрость»[221 — Ibid. 28:28.]. Тем не менее мне кажется, Иов нашел мудрость в себе, а не в Боге, и мудрость эта есть простое понимание: Бог, а следовательно, и мир, несправедлив.
В конце книги Иова Бог восхваляет Иова и в то же время порицает его друзей: «И было после того, как Господь сказал слова те Иову, сказал Господь Елифазу Феманитянину: горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов»[222 — Ibid. 42:7.]. В действительности остается неясным, за что, собственно, Бог хвалит Иова и упрекает его друзей, имеется лишь расплывчатый намек на то, что Иов истинно судил о Боге, в то время как его друзья говорили неправду. О какой истине здесь идет речь? Квинтэссенцией речей друзей Иова является существование абсолютной справедливости, призрачность внешней невиновности Иова в постигших его несчастьях и в конечном счете иллюзорность несправедливости, поскольку за ней находится космическая справедливость, установленная Господом. Это как раз то, с чем не согласен Иов. И мы знаем, что Иов прав, ведь в начале книги Бог и Сатана поспорили, используя Иова как пешку в своей игре. Иов имел все, но, не заслуживая того, все потерял. Кроме того, аргументы Иова гораздо убедительнее ответа Господа — создается впечатление, что Иов прочел Богу лекцию о морали. В Библии немало мест, подтверждающих справедливое отношение Бога к людям: «Ибо нет лицеприятия у Бога»[223 — Деяния святых апостолов 10:34, Послание к Римлянам 2:11, Послание к Галатам 2:6.]. Однако несомненно, что Бог несправедлив по отношению к Иову, поскольку позволил бесчисленным несчастьям и страданиям обрушится на ничем не заслужившего их Иова. Экклезиаст также замечает: «Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем»[224 — Книга Экклезиаста 7:15.].
Утверждение, что якобы всемогущий Бог благ, не выглядит правдоподобно, коль скоро слово «благо» означает именно то, что мы привыкли под ним понимать. Лежащим на поверхности решением этого противоречия является неправомерность применения наших понятий о благе и зле по отношению к Богу, поскольку Господь непостижим для человека. В Евангелии от Матфея, Марка и Луки это выражено так: «Никто не благ, как только один Бог»[225 — Евангелие от Марка 10:18, Евангелие от Матфея 19:77, Евангелие от Луки 18:19.]. Таким образом, мы должны четко различать человеческую доброту (которая, следовательно, является «ненастоящей») и единственно истинную благость Господа. Если наше представление о доброте, душевном благородстве опирается на человеческие поступки и именно это представление образует основу проблемы зла, то, как следствие, проблема зла утрачивает свою основу Следовательно, проблема в некотором смысле разрешена, ведь больше нет нужды отстаивать благость Господа. Однако тогда мы вынуждены отказаться и от того, что защищали изначально, а именно от представления о благом Боге. Кальвин делает это, утверждая, что нет справедливости выше, чем воля Божья, все свершаемое Господом справедливо[226 — Calvin: The Institutes of the Christian Religion, s. 141.]. Нам неведома божественная логика, — возможно, Господь придает понятию справедливости совершенно иной смысл, нежели мы. В таком случае мы не можем категорически утверждать, что «Бог справедлив». Еще Джон Стюарт Милль отметил, что принципы логики запрещают использовать один и тот же знак для обозначения двух различных предметов — по крайней мере, необходимо указать это различие — коль скоро наше понятие справедливости выработано в процессе взаимодействия с себе подобными, и предполагаемая божественная «справедливость» с ним несопоставима, то мы не вправе выдавать гипотетическое качество Господа за «справедливость»[227 — Mill: «An Examination of Sir William Hamilton’s Philosophy», s.273f. ]. Поскольку качества Бога, по всей вероятности, непостижимы для человеческого интеллекта, мы не вправе говорить, что Бог «благ» или «справедлив»; допустимо лишь высказать, что Бог есть «X» и «Y», и при этом добавить, что мы не имеем ни малейшего представления о том, что означают эти «X» и «Y», признавая тем самым бессмысленность этого языкового выражения.
Этими, по сути, краткими замечаниями, приведенными в этой главе, я, подвергая сомнению каждую из теодицей, не стремлюсь уверить в том, что все они непоследовательны, неправдивы или иррациональны, — просто они достоверны лишь в весьма незначительной степени. Возможно, что логике не противоречит одновременная убежденность как в существовании благого, всемогущего и всеведущего Бога, — или исторического процесса, ставшего функциональным эквивалентом Бога, — так и в существовании зла. Последовательности тем не менее недостаточно для того, чтобы сделать эту убежденность обоснованной и рациональной. Кроме того, я считаю, что сама по себе теодицея является ошибочным взглядом на проблему зла, поскольку допускает не вполне серьезное отношение к страданию. Мы должны отказаться от теодицей и всего им подобного и признать, что зло есть зло. Надо не оправдывать зло, а сводить его к минимуму.
Давайте последуем за Иовом в том, что мир, с позиции человека — а другой позиции, на которой мы бы сохраняли связность рассуждения, у нас попросту нет, — совсем несправедлив. Это важный момент. Из-за того что друзья Иова пребывали в иллюзии космической справедливости, они остались глухи к страданиям Иова. Абстрактный, метафизический принцип закрыл двери состраданию. Это и есть их величайший грех. Теодицеи — это не столько объяснение божественной благодати и справедливости, сколько отрицание страданий и несправедливости.
Как пишет Карл Ясперс, непризнание или отрицание зла — само по себе является злом[228 — Jaspers: Von der Wahrheit, s. 533.]. Теодицеи — зло, поскольку они годны лишь для оправдания и поддержания несправедливости. Справедливость — это не закон природы, но принцип, установленный людьми.
Стандартный подход — мир справедлив, решающее значение имеют наши качества и поступки, за которые мы будем вознаграждены или наказаны. Платон считает поэзию опасной потому, что поэты описывают драматические примеры того, как несправедливые люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые — несчастны[229 — Platon: Staten, 392b.]. Очень важно создать картину справедливого мира, где добро встречает добро, а зло наказывается. Мысль Платона состоит в том, что только вера в справедливость является мотивацией благих поступков человека. Я не исключаю, что эта мысль имеет под собой основу, — однако проблема в том, что такая вера может привести к тому, что мы перестанем замечать фактически существующую несправедливость.
Для нас, живущих в мире, в котором Бог умер, справедливость больше не имеет вселенской опоры. Иов становится экзистенциалистским героем, видящим, что мир несправедлив, что он не подстраивается под наше понятие о справедливости. Тем не менее люди склонны верить в справедливость мира[230 — Jf. Lerner: The Belief in a Just World: A Fundamental Delusion. ]. Это может показаться безобидной точкой зрения, которая, однако, приводит к взгляду на жертвы, как на заслуживших несчастья и притеснения, которым они подвергаются. Принцип справедливости, рассматриваемый описательно, а не нормативно, может привести к принятию зла. Ведь так недолго обвинить в страданиях жертву, а не преступника. К примеру, до начала Второй мировой многие голландские евреи считали, что их немецкие собратья, раз они подвергаются таким преследованиям, совершили что-то ужасное — ошибка этого вывода в предпосылке — эти люди действительно должны были заслужить преследования. Мир лишен теологического начала, отвечающего целям и нуждам человека. Человек появился на сравнительно позднем этапе становления мира, поэтому поистине наивно верить в то, что мир должен подстраиваться под наше представление о справедливости. Справедливость
