механизм мы используем для контроля над людьми. Это иллюзия. Это своего рода контролирующий механизм, и он очень вреден. (Цит. по: Hare: Without Conscience, s. 41.) He установлено, сколько точно женщин убил Банди, речь идет минимум о 17, возможно, жертв было еще больше, но Банди был бы менее «вреден» для окружающих, если бы обладал способностью чувствовать вину.]. Способность к раскаянию необходима для того, чтобы распознать собственное зло. Раскаяние выражает нравственное самопознание.
Майкл Гелвен приводит три варианта реакции человека, в ситуации когда он понимает, что стал причиной чего-то плохого
1. Как я мог быть так глуп? Речь здесь идет не о том неведении, когда нажимаешь кнопку лифта, не подозревая, что в шахте играет ребенок, и совсем не о той невнимательности, когда сшибаешь кого-то, вовремя не обернувшись. Человек должен был знать лучше, и виновен в том, что недостаточно обдумывал свои действия.
2. Почему я не сопротивлялся этому злу? В этом случае речь идет не об обычной человеческой слабости, которую мы в какой-то степени принимаем, а о неприемлемой слабости, приведшей к тому, что человек поддался чему-то дурному.
3. В кого я превратился? Это самое серьезное выражение недовольства собой, когда человек разлагается и развращается настолько, что чувствует не просто стыд, а отвращение к самому себе.
Эти реакции — шаги в самопознании. И Эйхман, и Гесс, и Штангль должны были прийти к третьему пункту, однако никто из них этого не сделал. Гесс даже не приблизился к (1), Эйхман остановился на (1), а Штангль, по-видимому, пришел и к (1) и к (2), и кажется, что неоднократно почти достигал (3) — я думаю, что именно по этой причине, Штангль, несмотря ни на что, располагает к себе гораздо больше, чем двое других. Если бы все они достигли третьей ступени самопознания, то осталось бы место для понимания, быть может, даже для прощения, поскольку, осудив себя таким образом, они сделали бы шаг в сторону возврата к нравственности, от которой отказались, участвуя в массовых уничтожениях. Их отвращение к самим себе свидетельствовало бы о том, что, несмотря ни на что, они еще не потеряны. Это не значит, что они не заслуживали бы наказания, но чтобы помочь человеку, чья совесть отягощена такими преступлениями, необходимо, чтобы он сначала сам себе помог. Признание собственной испорченности говорит о том, что человек, несмотря ни на что, сохранил в себе некую духовность, что этот человек все же имеет представление о законах нравственности. Приведу пример из произведения художественной литературы, прототипами героев которого в действительности являлись многие реально жившие люди: Куртц из «Сердца тьмы» Джозефа Конрада. Изначально Куртц хотел сделать из туземцев цивилизованных людей — желание, которое совсем не обязательно должно было превратиться в дурное, однако Куртц все больше и больше развращался и, в конце концов, счел, что всех туземцев надо уничтожать: «Истребляйте всех скотов!»[386 — Джозеф Конрад. Сердце тьмы. Художественная литература, Москва, 1959, С. 69.] Трудно сказать, когда в нем произошла эта перемена, поскольку она не была одномоментной, — скорее всего, имело место постепенное привыкание, потом сдвиг, и зверство превратилось в привычку. Куртц в итоге понял это и его последние слова — «Ужас, Ужас» — можно трактовать как выражение ужаса перед тем, кем он стал. Теперь — перед смертью, Куртц вновь возвращается к нравственности.
Какой вывод мы можем сделать, рассмотрев различные аспекты человеческого зла? По сути, только тот, что на человека нельзя смотреть как на источник блага или зла, ведь он есть и благо и зло. Александр Солженицын пишет, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между различными группами — «не между государствами, не между классами, не между партиями, — она проходит через каждое человеческое сердце — и черезо все человеческие сердца»[387 — Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ, Советский писатель. Новый мир. 1989 т.2., С.570], Зло возможно в каждом из нас, ведь мы — свободные, нравственные создания. Зло — общечеловеческое проявление, но таковым является и благо. Это не значит, что все мы одинаковы, это не так, поскольку, без сомнения, некоторые люди больше склонны к злу, чем другие, но всем нам дана возможность совершать благие или дурные поступки. Главное то, как эта возможность реализуется в действии.
Также очевидно, что у человека может быть множество различных мотивов — или почти никаких — для того, чтобы творить зло. Немотивированное зло — это зло, совершенное просто ради самого зла как такового. Но порой мы совершаем зло вполне осознанно, стараясь таким образом достичь субъективного блага. Несмотря на все мои оговорки по поводу теории
Канта о радикальном зле, я считаю, что он предложил одно из самых убедительных толкований этой формы зла. Тем не менее теория Канта имеет определенные ограничения, поскольку не объясняет то, что я назвал идеалистическим злом и злом глупости, когда мотивом для совершения зла является то, что воспринимается как объективное благо, или когда размышления о благе и зле вообще отсутствуют. Также ясно, что никто из нас в принципе не застрахован от напасти самому совершить зло. Все мы совершали зло, которое можно отнести к одной из рассмотренных выше форм. Масштаб зла, совершенного большинством из нас, невелик, однако все и каждый могли бы причинить гораздо больше зла. Зло — это не «другие», но также и «мы» сами.
Исходя из того, что я собой представляю на сегодняшний день, я почти не сомневаюсь в том, что не поступал бы подобно Эйхману, Гессу, Штанглю или полицейским 101-го батальона, однако понимаю, что мог бы сделать подобное при иных обстоятельствах. В моей «натуре» нет ничего, что исключало бы возможность того, что в схожей ситуации я не повел бы себя так же. Как подчеркивает Одо Марквард, мы, люди, — чаще случай, чем выбор. Представление о человеке как о создании, обладающем абсолютной властью над самим собой, как о хозяине своей судьбы, ошибочно. Во многом то кем я стал, является результатом случайностей, места и времени моего рождения, факторов, оказавших на меня влияние и т.д. Можно сказать, что человеческая жизнь в общем обусловлена, однако человеку дана способность изменить эти условия, так что он и обусловлен и обуславливает. Человек — создание, которое наделено способностью размышлять над тем, кто он и кем он должен быть, а также способностью выбирать. Мы не находимся в жесткой зависимости от среды, несмотря на то что она может существенно нас ограничивать. Человек -свободен, и это значит, что всегда есть возможность поступить по-другому. Именно потому, что есть такая возможность, человека можно обвинять в аморальности или чествовать нравственность его поступков. Все, кто участвовал в массовых уничтожениях, могли бы поступить по-другому — это главное.
Иногда трудно удержаться от взгляда на человека как на основополагающее зло. Стиг Сетербаккен пишет:
Мы все свиньи, когда пахнет жареным. Единственное, что удерживает нас от того, чтобы не стать убийцами и фашистами, так это то, что обстоятельства, к счастью, этому пока не способствуют, Каждый человек при определенных условиях способен подвергнуть мучениям другого. Это реальность, с которой никто из нас не может не считаться. Или, само собой, может, это мы и делаем, все до одного, каждый лицемерит по-своему. Тем не менее это лицемерие необходимо изживать на всех уровнях. И если надо занять честную нравственную позицию, то придется признать, что в критической ситуации мы не будем знать морали.
Даже если каждый человек при определенных обстоятельствах может подвергнуть мучениям другого, это не значит, что всякий человек сделает это. В критической ситуации мораль не будет забыта всеми, ведь мы не приговорены к отступлению от нее. Слишком многие отступают, отступает большинство, однако далеко не все. Не стоит забывать, что и те, кто отступает, и те, кто не отступает, по сути своей, одинаковы. Проблема постулата Сетербаккена в его однозначности. Проблема, которая стоит перед нами, заключается в неопределенности того, что мы сделаем, попав в критическую ситуацию. Мы не узнаем того, как мы поведем себя в критической ситуации, не оказавшись в ней фактически. Если мы все приговорены к отступничеству, тогда нам не к чему стремиться — значит, можно сдаться. Однако мы можем надеяться, что поступили бы правильно, что нашли бы в себе силы противостоять злу. И сама по себе эта надежда — именно надежда, а не то, что мы знаем, — возможно, приведет к тому, что мы решимся поступить правильно.
Человек не безгрешен — он ошибается. Поль Рикёр пишет: «Что значит небезгрешность человека? По сути, следующее: возможность нравственного зла органически присуща человеку». Быть человеком -значит иметь потенциальную возможность совершать зло, однако это лишь возможность, а не необходимость, поэтому органически присущее человеку зло не может служить оправданием, скорее некоторым объяснением. Далее Рикёр пишет, что эта пропасть между возможностью зла и его реализацией соответствует аналогичной пропасти между чисто антропологическим описанием склонности к греху и этикой. Антропология не противоречит этике, но тем не менее одно не вытекает из другого. Антропология предоставляет этике пространство для действия. С точки зрения антропологии все мы можем совершить зло, ошибиться, а этика порицает нас за допущенную ошибку — ведь, несмотря ни на что, мы все-таки имеем возможность удержаться от совершения зла.
Все люди ошибаются. Абсолютная невинность -это погрешимость, не приводящая к ошибке, однако такая невинность — это идеал, который едва ли достижим для человека. Невинным может быть только тот, кто может быть виновным, — поэтому, строго говоря, младенец не может быть невинным, поскольку не совершал нравственных ошибок. Невинность — состояние, относящееся к сфере нравственности, однако в чистом виде не существующее. Абсолютная вина и абсолютная невиновность — это отвлеченные понятия, ведь все мы занимаем место где-то между этими крайностями: мы все виновны и невинны, правда, степень вины-невиновности у каждого своя. Если применить религиозную терминологию, то с определенным правом можно сказать, что все мы — грешники[388 — Паскаль пишет: «есть только два рода людей: праведные, считающие себя грешниками, и грешники, считающие себя праведными». (Pascal: Tanker, s. 257.)]. Все мы грешники — не потому, что унаследовали грех, но потому, что каждый из нас действительно грешил.
ПРОБЛЕМА ЗЛА
ПРОБЛЕМА ЗЛА
Во взглядах на зло значительно меньше различий, чем в вопросе о том, что есть благо.
Название этой главы, «Проблема зла», не означает возвращение к теодицеям и проблеме происхождения зла. Я считаю, что проблема зла — это проблема жизненной практики. Попытка пресечь зло гораздо важнее задачи объяснить, как оно пришло в мир. Зло — это вызов, брошенный действию, а
