рекомендуется читателям, не обладающим достаточно весомыми знаниями как ранних, так и поздних философских воззрений Хайдегтера.]. Он ищет зло на «глубине», в то время как я выбираю поверхность. Мораль для Хайдеггера вторична[52 — Jf. Heidegger: Sein und Zeit, s. 286; Holderlins Hymne «Andenken», s. 102; Holderlins Hymne «Derlster», s. 96.], в то время как, с моей точки зрения, она является основой для понимания того, что есть зло. Я считаю, что зло, прежде всего, является практической проблемой и мы обязаны делать все возможное для того, чтобы предотвратить страдания других людей, в то время как Хайдеггер расценил бы мою позицию как проявление упадка современной мысли[53 — Jf. Heidegger: Beiträge zur Philosophi (Vom Ereignis), s. 117f.] (фактически такой взгляд на зло в понимании Хайдеггера есть зло[54 — Размышления, касающиеся проблематики зла, см. Heidegger: Feldweg-Gesprache. ]). Хайдеггер хотел раскрыть онтологическое зло, которое ранит глубже, нежели нравственное, но, на мой взгляд, ему это не удалось. Однако я не стану подробно останавливаться на этом вопросе, так как это потребует отдельного развернутого обсуждения, не умещающегося в рамках данной книги[55 — В «Философии скуки» я выразил критическое отношение к философии Хайдеггера, а именно к его ошибочной онтологизации онтического; он не замечает конкретное зло за основополагающей величиной, Бытием, правомерность чего он не смог доказать.].

Суть этой книги очень проста: зло является прежде всего практической, а не теоретической проблемой. Вопросы о том, как зло пришло в мир, существует ли оно само по себе или же является отсутствием и т.д., являются не столь важными, как вопрос о том, как предотвратить зло. На мой взгляд, в философии — и в еще большей степени в теологии, за исключением теологии освобождения — приоритет теоретического ошибочно поставлен выше практического. Дальше всего в этом отношении пошла сегодняшняя аналитическая философия религии[56 — Репрезентативную подборку статей в рамках этой традиции можно найти в Adams og Adams (red): The Problem of Evil. ]. Когда страдаешь сам, то не размышляешь в первую очередь о проблематике теодицеи — то же самое должно быть, если страдают другие. Однако философия — моя специальность, поэтому и эта книга станет своего рода теоретическим вкладом, хотя немалая ее часть посвящена доказательству ошибочности того, что я считаю теоретическим тупиком. В этой книге я двигался от теоретического к практическому, от проблематики теодицеи к политике. Во многом вопросы политики постепенно заменяют классические вопросы онтологии, касающиеся зла.

Мы вступили в новое столетие, оставив позади то, в котором сотни миллионов человек потеряли жизнь из-за войны, геноцида и пыток[57 — Jf. Robertson: Crimes Against Humanity, s. 454.]. Это значит, что ежеминутно обрывалось множество человеческих жизней по политическим, т.е. идеологическим, причинам. В период между 1900 и 1989 годом в войнах было убито 86 миллионов человек. Это не так уж и много, если сравнивать с количеством умерших в этот период, к примеру, от голода, — необходимо подчеркнуть, что голод часто являлся следствием идеологических причин, как это было в Советском Союзе при Сталине или в Китае, возглавляемом Мао, — но все же это число огромно. Приблизительно две трети из них было убито в двух мировых войнах, но если мы распределим 86 миллионов на весь период, то получим, что в XX столетии в среднем более 100 человек умирало на войне каждый час[58 — Jf. Glover: Humanity, s. 47.]. Ничего нового в этом, разумеется, нет. За последние 3400 лет войн не было только в 243 году[59 — Leyhausen: Krieg oder Frieden, s. 61]. Анализ истории 11 европейских стран показал, что в последнем тысячелетии они находились в состоянии войны или других военных противостояниях в среднем 47% времени, а если взглянуть на XX столетие, то выяснится, что во всякое время на планете совершалось в среднем три конфликта, уносящего множество человеческих жизней[60 — Watson: Dark Nature, s. 160.].

Согласно Гоббсу, насильственная смерть — это большее из всех зол[61 — Hobbes: De Cive, s. 58f.]. Существует множество других зол, и жить, постоянно испытывая боль из-за болезни, вовсе не обязательно есть зло меньшее. Однако ясно, что насильственная смерть — это одно из самых страшных зол, и утверждение Гоббса сегодня находит гораздо больший отклик, нежели утверждение Августина, гласящее, что вечная смерть — это величайшее зло[62 — Augustin: City of God, bok XIX. 4.]. Вечная смерть предстает как искушение избежать того, что люди претерпевают от себе подобных. Объектами моего исследования, прежде всего, являются индивиды, совершающие и становящиеся жертвами преступлений, а не политика вообще, Не думаю, что Освенцим или Босния открыли некую глубокую метафизическую правду о современной западной культуре, telos цивилизации или что-либо подобное. Суть произошедшего заключалась в том, что множество индивидов, находясь в определенных политических, социальных и материальных условиях, преследовали, пытали и убивали других индивидов. Нет никакого основания полагать, что объяснение подобных событий потребует обращения к историко-метафизическим принципам, к «недрам» души человека (к тому, что он «действительно» собой представляет) или чему-либо подобному. Речь идет о конкретных субъектах, находящихся в определенном социуме. Очень важно помнить о значимой роли действующего субъекта. Один лишь социум никогда не предопределяет всего — именно индивиды решают, как вести себя в отношении возможностей и ограничений, которые существуют в социуме. Геноцид возможен только при условии, если сравнительно большое количество индивидов готово убивать множество других индивидов на протяжении длительного временного промежутка. Мы можем приводить массу всевозможных объяснений, которые, вероятно, помогут в понимании этого явления, но в конечном счете, нельзя обойти тот факт, что индивиды из одной группы должны были быть готовы убивать индивидов из другой группы именно потому, что последние входят в эту другую группу. Как подчеркивает Тревор Ропер, говоря об охоте на ведьм: она стала возможной лишь потому, что большая часть населения поддержала ее и участвовала в ней — ни один тиран или диктатор не может осуществлять преследование большого количества людей, принадлежащих к одной группе, в одиночку[63 — Trevor-Roper: The European Witch-Craze of the 16 and 17 Centuries, s. 38f.]. Индивиды, осуществляющие преследования, в общем, прекрасно понимают, что хорошо, а что плохо, они знают, что нельзя пытать и убивать других людей, однако они не используют это знание по отношению к преследуемым. Как такое может происходить? Чтобы понять, почему многие люди участвуют в проведении геноцида и других преступлениях, мы должны отказаться от привычного представления о субъекте, совершающем зло, потому что это зло, а взглянуть на злодеяние под другим углом. Мы должны обратиться к идеалистическому злу и злу глупости, т.е. ситуациям, когда человек, совершая зло, расценивает свои действия как благо, поскольку воспринимает преследуемых как «зло», или же он просто не утруждает себя размышлениями над тем, насколько хорошо или дурно он поступает.

Факт свершившегося Холокоста изменил мировоззрение, став одновременно и ключевым элементом всякого представления о зле, и не сопоставимым ни с чем злом. Это парадоксально, но Холокост, с одной стороны, считается не сопоставимым ни с чем, с другой стороны, неизменно используется как мерило всякого зла. Как пишет Ален Бадью: «Это преступление является примером ни с чем не сопоставимого зла, однако в то же время любое преступление его повторяет»[64 — Badiou: Etikken, s. 66.]. Я считаю, что надо отказаться от жесткого постулирования абсолютной исключительности Холокоста[65 — Подробное обсуждение всех аргументов за и против тезиса об исключительности см. Brecher: «Understanding the Holocaust. The uniqueness debate».]. Оно не просто подчеркивает, что ничего подобного никогда не случалось, но и предполагает, что такого никогда не может произойти вновь. Адорно утверждает, что Гитлер заставил людей принять новый категорический императив: мыслить и поступать так, чтобы Освенцим или что-либо подобное не повторилось вновь[66 — Adorno: Negative Dialektik., s. 358.]. Примечательно, что Адорно пишет Освенцим «или что-либо подобное», подрывая тем самым исключительность, которая, в общем, является для него основополагающей. Это значимо, поскольку нас обязывает не только Освенцим, но и Сребреница, Руанда и множество других мест, где совершались преступления. Адорно также утверждает, что мысль о том, что жизнь может снова вернуться к «норме», после Второй мировой войны и истребления евреев, -просто «глупость»[67 — Adorno: Minima Moralia, s. 65.]. Но жизнь в значительной степени вернулась на круги своя. Холокост не обозначил конец истории, а скорее сам вошел в историю, однако этот момент истории обязывает нас делать все возможное,чтобы предотвратить его повторение. Тем не менее повторения уже случались, и, к сожалению, возможно, еще ждут впереди.

Холокост является безмерным злом, но массовые уничтожения были осуществлены совершенно обычными людьми, которые подвергали газации и кремировали, уничтожали деревнями, производили над людьми медицинские эксперименты, убивали евреев, чтобы обеспечить институт анатомии при германском университете скелетами и черепами и т.п. Мораль преступников нельзя считать критерием отличия Холокоста от других преступлений геноцида. Холокост является одним из самых страшных преступлений геноцида, когда-либо совершавшихся, — вероятно, самым страшным, однако его можно сопоставить с другими преступлениями геноцида — сопоставлять можно все. Холокост нельзя считать исключительным событием на основании эмпирических данных — т.е. количеству убитых, технологии убийства, эффективности и т.д. Разумеется, было и то, что отличало Холокост от совершавшихся ранее преступлений геноцида, но ничто не указывает на то, что речь идет об абсолютной исключительности и конце истории.

Например, между Холокостом и геноцидом армян, происходившем в Турции в 1915 году, когда было убито около 800000 из 1,3 миллиона турецких армян, существует взаимосвязь[68 — Jf. Naimark: Fires of Hatred, s. 40f., 57f.]. Нацисты были «воодушевлены» этим геноцидом, и немецкое и турецкое правительства поддерживали тесную связь. Впрочем, Турция не взяла на себя ответственность за геноцид, аргументируя свое нежелание признать его тем, что речь идет «только» о приблизительно 300000 убитых — как будто это число недостаточно велико — и тем, что массовое уничтожение не было спланировано и организовано правительством. Официальная позиция Турции совершенно ошибочна, и необходимо, почти столетие спустя, признать свершившиеся факты. Преследования курдов в сегодняшней Турции, с точки зрения тех, кто осуществляет эти преследования, едва ли подпадают под определение «геноцид», однако за последние 20 лет они унесли 30000 жизней.

Мы также можем вспомнить жестокие расправы, происходившие в Бельгийском Конго, сегодняшнем Заире. «Сердце тьмы» Джозефа Конрада было не просто фантазией. Во времена правления Леопольда II ситуация в Бельгийском Конго былаво многом похожа на ту, что описывал Конрад, — только хуже. Сложно назвать точное число погибших в результате террора, совершавшегося бельгийцами, но принято считать, что население сократилось с 20 миллионов до менее