которыми мы крайне не расположены расставаться, в отличие от тех, с которыми мы готовы расстаться, если требуется так сделать. Мы не идем на пожертвование первыми высказываниями, потому что пожертвование некоторыми из них повлекло бы вместе с этим к отказу от данной научной системы.
Вообще же под влиянием опытных данных вся научная система в целом перестраивается и ее принятие оправдывается на основе прагматических соображений. Поскольку наши знания определяются опытом как целым, создается «эмпирическая ослабленность» знания, и принятие или отклонение каких-либо определенных утверждений, по мнению Куайна, всегда будет вопросом решения. «Любое высказывание, – пишет Куайн, – может во что бы то ни стало сохранять свою истинность, если мы проделаем достаточно решительную корректировку в каком-либо ином разделе системы», и наоборот, «нет высказывания, неприкосновенного для пересмотра» [15, с. 43]. Следовательно, в отличие от неопозитивистов, которые описывают только «необходимую» (логическую) истину как конвенциональную, Куайн расширяет сферу конвенций и решения до всех истин, которые мы принимаем, т. е. распространяет конвенционализм на все положения науки. Эти же идеи Куайн продолжает развивать (в плане языкового поведения) в известной гипотезе о неопределенности перевода. В итоге своей критики аналитичности Куайн приходит к заключению, что определение аналитичности невозможно ни в области естественных, ни в области искусственных языков.
В своей работе «Слово и объект» Куайн использует понятия «стимульной синонимии» и «стимульной аналитичности», отражающие его бихевиористский подход к языку [15]. Так, два выражения «стимульно синонимичны», если они вызывают одинаковое «стимульное значение» у одного или нескольких носителей языка, иначе говоря, внушают согласие при сопутствующих обстоятельствах (или несогласие при сопутствующих обстоятельствах), и это сопутствие зависит скорее от использования слова, нежели от того, что происходит на самом деле. Соответственно предложение «стимульно аналитично» для субъекта, если он согласится на него или ни на что после каждой стимуляции.
По заявлению Куайна, это не бихевиористские экспликанты соответствующих интуитивных семантических понятий, а только их бихевиористские эрзацы [15, с. 66]. Хотя данные понятия, вопреки мнению Куайна, можно рассматривать как прагматические уточнения соответствующих интуитивных понятий [32, с. 228–229], однако они не разрешают трудностей, связанных с традиционной проблемой аналитического и синтетического. С позиций бихевиористского подхода, развиваемого в данном случае Куайном, понятие «стимуальная аналитичность» может быть одинаково применено как к высказываниям «2 + 2 = 4» и «Ни один холостяк не является женатым», так и к высказыванию «Были черные собаки» [15, с. 66]. И наоборот, одна и та же наблюдаемая экстенсия этого бихевиористского теста еще не гарантирует для различных носителей языка тождества истинностного значения предложения, традиционно считающегося аналитическим, так как стимульное значение (по отношению к одному и тому же языковому выражению) может существенно различаться у разных носителей языка.
Таким образом, бихевиористский подход к языку и значению используется Куайном для подтверждения своего скептического взгляда на возможность осуществления различия между аналитическим и синтетическим знанием.
При оценке взглядов неопрагматистов на проблему аналитического и синтетического знания прежде всего следует различать критику этими философами (особенно Куайном) философских догм логического эмпиризма и их возражения собственно против теоретической обоснованности и методологической полезности различия аналитического и синтетического знания. Так, неопозитивистский принцип редукционизма действительно неоправданная догма. Однако проблема аналитического и синтетического знания может рассматриваться независимо от догмы редукционизма. Как, впрочем, и идеи логической семантики, а также построение искусственных языков не является прерогативой логического эмпиризма, хотя именно представители последнего (особенно Р. Карнап) внесли определенный вклад в развитие этих идей.
Критика неопрагматистами традиционного понятия аналитичности вскрывает действительные трудности, связанные с ним. Собственно, за этим понятием и попытками удовлетворительного проведения дихотомии аналитическое – синтетическое скрывается комплекс многообразных (хотя и связанных между собой) проблем. Но следует согласиться и с замечанием американского философа Т. И. Хилла, который пишет: «Дихотомия аналитического и синтетического долго служила очень полезной цели и, конечно, не должна быть отвергнута без более детального анализа, чем тот, которому до сих пор подвергали ее прагматики-аналитики… Куайн и Уайт по большей части предполагали, а не доказывали неподвижность синонимии, а о Гудмене, на которого они полагались в этом вопросе, учитывая, что им написано по этой проблеме относительно немного, вряд ли можно сказать, что он исчерпал предмет» [35, с. 461–462].
Все возражения непрагматистов против обоснованности различения аналитического и синтетического знания можно подразделить на две группы: связанные (1) с логико-семиотическим аспектом знания (с проблемой значения и синонимии) и (2) с методологическим и деятельностным аспектом познания (с проблемой структуры и обоснования знания).
Не анализируя проблему значения и синонимии детально (это является задачей отдельного исследования), в отношении позиции неопрагматистов по данному вопросу можно сделать следующие замечания. Прежде всего нельзя согласиться с мнением неопрагматистов, что понятие значения, на которое явно или неявно опираются многие концепции аналитичности, не обладает объяснительной силой. Так, Льюис и Карнап довольно убедительно продемонстрировали положительную роль значения для конструктивной концепции аналитичности.
Сами неопрагматисты в рассуждениях об аналитичности и синонимии так или иначе опираются на понятие значения. Гудмен в соответствии со своим номинализмом и приверженностью экстенсионалистскому тезису принимает экстенсиональную концепцию значения. Но ее слабости обнаруживает уже сам Куайн. При такой характеристике значения взаимозаменяемость слов «холостой» и «неженатый» с сохранением истинности выражений может быть следствием случайных факторов, как и в ситуациях с выражениями «существо с сердцем» и «существо с почками». Если все и только существа с сердцем есть существа с почками, т. е. следствие случая (простого факта), что два выражения всегда прилагаются к одним и тем же вещам, но здесь нет необходимого тождества собственно значения. Иначе говоря, Куайн обращает внимание на неправомерность значения с обозначаемым (референтом).
Однако скептически относясь и к интенсиональным концепциям значения, и синонимии, Куайн все-таки неявно допускает значения и их тождество, поскольку он принимает логически истинные высказывания. Любое высказывание есть употребление предложения и составляющих его слов, поэтому, например, высказывание «Все войны – войны» является логически истинным, если только слово «войны» имеет то же самое значение в каждом из его появлений. Это, видимо, свидетельствует о том, что в семиотическом плане логические истины, как и другие аналитические истины, базируются на отношениях между значениями. Здесь уместно также вспомнить замечание насчет значения французского лингвиста Эмиля Бенвениста: «Чего только не делалось, чтобы не принимать во внимание значение, избежать его и отделаться от него. Напрасные пытки – оно, как голова Медузы, всегда в центре языка, околдовывая тех, кто его созерцает» [4, с. 136].
Конечно, при объяснении аналитичности с помощью понятия значения и синонимии возникают определенные трудности. Так, аналитичность, необходимость, когнитивная синонимия есть ряд родственных интенсиональных понятий, которые определяются в известной мере друг через друга, и некоторой кругообразности при этом действительно не избежать. Но это не должно особенно смущать, так как данные понятия разделяют судьбу всех других философских понятий как не поддающихся строго формально-логическим определениям. Следует, очевидно, избегать примитивного круга в определении. И этого можно достичь за счет принятия наиболее подходящей теории значения, которая, по нашему убеждению, должна, в свою очередь, опираться на принцип отражения. Такая теория позволит осуществить семантический спуск с уровня взаимосвязанных определений указанных выше понятий на уровень основных терминов и предпосылок, понимаемых более непосредственно.
Не может быть абсолютной взаимозаменяемости и абсолютной синонимии, ибо это предполагает неразличимость языковых выражений во всех отношениях. Синонимичные выражения всегда отличаются друг от друга, хотя бы лингвистической оформленностью. В то же время отсутствие взаимозаменяемости языковых выражений, традиционно считаемых синонимичными, или действительно тождественных по значению, в некоторых контекстах может быть связано с несемантическими аспектами (например, прагматическими).
Относительно второй группы возражений неопрагматистов о проблеме аналитического и синтетического, высказанных в основном Куайном, можно отметить следующее. В противоположность жесткому, формально-логическому под ходу неопозитивистов к познанию вообще и к системе аналитического и синтетического знания частности, в доводах этой группы Куайн подчеркивает генетический и деятельностный характер познания. Против наличия такого характера и учета соответствующего аспекта познания в гносеологии возражать не приходится.
В процессе познания мы имеем единство чувственного и рационального, эмпирического и теоретического, синтетического и аналитического и т. д. Уже Гегель показал, что с точки зрения диалектики в каждом суждении мы имеем единство аналитического и синтетического и что различие между аналитическим и синтетическим познанием и знанием является не абсолютным, а относительным. Поэтому утверждение Куайна об отсутствии резкой границы между аналитическими и синтетическими высказывания, в принципе, верно. Куайн пересматривает неопозитивистский принцип конвенционализма с позиций «более полного прагматизма» [15]. Генетический и деятельностный подход к познанию и бихевиористский подход к языку используются им для обоснования релятивизма. В соответствии с его позицией теряется всякая определенность различных типов знания (особенно в структуре теории).
Обычно логическая структура определяется через аналитичность. Именно аналитические принципы, такие как принцип противоречия, принцип исключенного третьего и тому подобное, конституируют структуру любой концептуальной системы. Но в своей монографии «Слово и объект» Куайн дает следующее образное определение структуры теории: «Теория как целое… это строение из предложений, разнообразно связанных друг с другом и с несловесными стимулами через механизм обусловленной реакции… Теория обусловливает разделение чувственных данных по предложениям. В арке верхний блок поддерживается непосредственно другими верхними блоками и, в конечном счете, всеми нижними блоками совместно, а не индивидуально; так и с предложениями, когда они теоретически приспособлены. Контакт блока с блоком – это ассоциация предложения с предложением, а нижние блоки – это предложения, обусловленные несловесными стимулами. Возможно, нам следует подумать об арке, шатающейся при землетрясении; так, даже нижний блок поддерживается иногда только другими нижними блоками через эту арку» [15, с. 11].
Здесь же Куайн замечает, что аналогии с тканью и аркой хорошо дополняются аналогией с сетью, которую развивает К. Гемпель в книге «Методы образования понятия в науке» и которую, кстати, воспроизводит Р. Карнап в своих «Философских основаниях физики» [14]. Далее Куайн вслед за О. Нейратом сравнивает науку с лодкой, находящейся в плавании, а ученых – с моряками, которым необходимо ее переделать на плаву.
Если перевести метафору на научный язык, то Куайн, в сущности, принимает прагматическую концепцию знания как совокупного общественного продукта. Человек, делающий вклад в науку, стремится к максимальному его увеличению. Однако мы ограничены в том, как мы можем начать, мы не можем отделить умозрительные (концептуальные) украшения от собственно описания объективного мира, и степень понятийного концептуального суверенитета человека (как область, в пределах которой он может пересматривать теорию, в то же время сохраняя данное) фактически ничем не ограничена.
Несмотря на некоторую неопределенность куайновского понятия пересматриваемости, можно утверждать, что оно толкуется им не как уточнение знания, а в основном как свобода познавательной деятельности. Попытка Куайна спасти определенность структуры с помощью понятия укрепленности
