«Это утверждение максимально (или идеально) обосновано как что?» Понятие идеальных обстоятельств не будет иметь никакого смысла, если мы сначала не определились с выбором тех эпистемических ценностей, на достижение которых обоснование должно быть направлено.
Но предположим теперь, что мы отклоняем представление о том, что «обоснованное» непременно означает «обоснованное как истинное». Предположим вместо этого, что когда утверждение или полагание обоснованы, то они обоснованы как имеющие объяснительную силу, прогнозирующую силу, когерентность с другими нашими полаганиями, простоту и/или некоторую прагматическую ценность. Это предположение обращает тезис о том, что истина должна быть проанализирована в терминах обоснования, в метафорический способ отклонения истины как эпистемической ценности. В действительности это предположение о том, что мы не должны рассматривать истину как такую ценность, получить которую мы стремимся в ходе обоснования полагания и подтверждения теории. Те, кто пробуют проводить такую идентификацию, ведут себя так, как если бы имелось некоторое правило, предписывающее нам использовать последовательность символов и^с^т^и^н^а для того, чтобы маркировать некоторую окончательную эпистемическую ценность или множество ценностей, вне зависимости от того, чем эта ценность оказывается[545 — См.: Rorty R. Consequences of Pragmatism. Minneapolis, 1982. Pp. xxv – xxviii.]. Однако в действительности следует признать, что скорее мы уясняем, чем являются эти другие эпистемические ценности, сопоставляя их с истиной и, в определенных отношениях, противопоставляя их ей. Тем самым мы обращаем внимание, например, на то, что ложные пропозиции могут иногда иметь большую объяснительную силу, а истинные иногда не будут иметь никакой. С этим связана наша потребность различать различные роды причин для полагания. Классическим примером здесь является аргумент Паскаля в пользу религиозной веры: если Бог есть, а мы в Него не верим, то последствия ужасны – вечность в аду; но если мы верим в Бога, а Его нет, то последствия гораздо менее значительны. Паскаль показывает прагматическую причину верить в Бога, но она не дает обоснования, чтобы считать пропозицию «Бог есть» истинной[546 — См.: Kirkham R. Theories of Truth. P.52.]. Кроме того, логика истины отличается от логики других эпистемических ценностей – например, утверждение, правильно выведенное из истинного утверждения, должно само быть истинно, но не все выведенное из утверждения, обладающего объяснительной силой, будет само иметь объяснительную силу. Приравнивание истины к объяснительной силе противоречило бы нашим интуициям о том, что правила логического вывода сохраняют истину: если истинно, что p и q, то истинно, что p, но это правило не действует, если «является истинным» означало бы «имеет объяснительную силу».
Итак, единственный способ спасти тезис «истина как обоснование» состоял бы в том, чтобы отклонить требование, что «обоснованный» непременно должно означать «обоснованный как v» для некоторой ценности v. Такое отклонение может быть проведено тремя способами.
Мы можем считать, что «обоснованный» (или «утверждаемый») является примитивным термином, значение которого понимается интуитивно и не поддается дальнейшеему анализу. Отношение обоснования в таком случае – отношение sui generis.
Либо мы можем считать, что обоснование может быть проанализировано в терминах получения через некоторые правила или принципы обоснования. Но правильность этих правил не может самостоятельно быть получена в терминах сохранения ими истинности или в терминах получения полаганий с большой объяснительной или прогнозирующей силой, или некоторой другой эпистемической ценностью. Скорее, правильность правил можно распознать только интуитивно, независимо от любой референции к ценностям. (Такова, например, интуиционистская точка зрения в философии математики, приравнивающая истину математических утверждений к их доказуемости, где последняя реализуется в определенных дедуктивных правилах – а их правильность уже видна непосредственно.)
Либо же мы можем считать, что правильность правил обоснования может быть далее проанализирована, но не в терминах их способности произвести заключения, которые обладают той или иной эпистемической ценностью. Скорее, они «правильны» только в том смысле, что они традиционны и традиционно приняты в пределах нашей культуры.
Все эти три способа нельзя признать удовлетворительными. (3) не объясняет, почему наши правила обоснования настолько успешны – почему, например, наши прикладные науки и технологии продолжают развиваться. Ответ может состоять в том, что наши правила пришли к своему нынешнему состоянию и продолжают функционировать именно потому, что они настолько успешны и адекватны.Но это значило бы, что правильность правил обоснования в конечном счете состоит в том факте, что они увеличивают нашу способность получать некоторые эпистемические или прагматические ценности – т.е. мы снова приходим здесь к циркулярности.
(2) вызывает вопрос, почему в таком случае у нас нет непосредственной интуиции, что, скажем, modus ponens – правильное правило, а мы должны приходить к этому выводу из другой интуиции – о том, что это правило сохраняет истину? Особой предпочтительности одной интуиции перед другой здесь не просматривается.
Наконец, (1) недоказуемо в том отношении, что если некто А упорно утверждает, что обладает нередуцируемым примитивным понятием обоснования, то у его противника В, убежденного в том, что такого понятия сушествовать не может, все же не будет способа убедить А в том, что А таким понятием не располагает. И наоборот, А никак не сможет убедить В в том, что такое понятие у него есть – оно не аргументируемо и не демонстрируемо, и поэтому сторонники (1) вынуждены просто постулировать это нередуцируемое свойство или отношение, отождествляющее истину и обоснование – например, как некоторую «онтологическую корректность»[547 — См.: Grattan-Guinness I. ‘On Popper’s Use of Tarski’s Theory of Truth’ – Philosophia 14, 1984, pp.129-135.] – что в отсутствие дальнейшей аргументации выглядит не слишком убедительно.
Итак, эпистемологически целесообразно разводить понятия истины и обоснования, и в построении возможных теорий последнего найдут отражение обсужденные выше аргументы. Эти возможные теории должны дать нормативные представления о правилах, в силу которых пропозиции должны быть приняты или отклонены, или расценены как неопределенные. Разница между возможными подходами может быть охарактерована с помощью классического (пирронова) скептического аргумента, разделяющего возможные структуры причин, которые обеспечивают основание для принятия убеждения. Предположим, что у нас есть некоторое убеждение, и мы предлагаем другое убеждение как причину первого – например, мы полагаем, что кактус перед монитором компьютера снижает его вредное излучение, а причина этого убеждения состоит в том, что мы полагаем, что нам об этом рассказал компетентный специалист в области компьютеров. Очевидный вопрос здесь таков: каково наше основание полагать, что этот специалист компетентен? Ответом может служить следующая причина (например, он работает программистом), а она может быть непосредственно поддержана дальнейшей причиной (он закончил ВМК МГУ), и так далее.
Этот процесс обеспечения причин убеждения может иметь только три возможных структуры:
Фундаментализм: процесс предоставления причин может быть таким, что не каждая из причин должна быть поддержана какой-либо другой, потому что есть основные, базовые причины, которые не имеют необходимости в дальнейших причинах, поддерживающих их.
Когерентизм: процесс предоставления причин может не содержать никакой причины, которая не поддержана другой причиной, но число причин не бесконечно. Таким образом, полагания взаимно поддерживают друг друга.
Инфинитизм: процесс предоставления причин может не содержать никакой причины, которая не поддержана другой причиной, но число причин бесконечно.
Фундаментализм и когерентизм широко обсуждаются, и многие аргументы за и против каждого из этих представлений получили достаточное распространение. И напротив, возражения prima facie инфинитизму представляются настолько неоспоримыми, что этот подход не получил развития. Инфинитизм требует, чтобы у человека было бесконечное число полаганий, что само по себе кажется невероятным, и неизбежно ведет к заключению, что никакое полагание не может быть когда-либо обосновано, так как процесс обоснования никогда не завершится.
Стандартные возражения фундаментализму таковы.
Должно быть какое-то различие между тем, что делает полагание собственно базовым, «основным» и тем, что делает его просто таким полаганием, для которого никакая другая причина фактически не учитывается. Иначе предлагаемая «основная» причина произвольна. Но если есть некоторая дальнейшая причина считать, что предлагаемая причина не произвольна, тогда есть и причина для принятия этого, и таким образом, предлагаемая причина – не основная. Следовательно, не может быть никаких основополагающих пропозиций.
Некоторые кандидаты на роль базовых полаганий перестают быть таковыми при более близком рассмотрении. Прежде всего это относится к перцептуальным утверждениям, являющимся, согласно эмпиризму, основным источником нашего познания внешнего мира. Причина для полагания, что передо мной находится дерево, состоит в том, что я вижу это дерево перед собой. Но последняя пропозиция не может быть базовой, потому что здесь может потребоваться дальнейшее обоснование того, почему я считаю, что вижу именно дерево (а не, скажем, оптическую иллюзию, галлюцинацию и т.п.).
Поэтому некоторые фундаменталисты – например, Дж. Мур и А. Айер – сузили класс базовых пропозиций до полаганий ощущений (так называемые пропозиции чувственных данных – sense-data propositions): вместо «Я вижу дерево» – «Как мне кажется, я вижу зеленый и коричневый высокий предмет». Но представление чувственных данных также не беспроблемно. Основных возражений здесь также два.
В качестве основных убеждений пропозиции чувственных данных слишком бедны, чтобы обеспечить достаточное основание для множества вещей, которые мы можем знать и фактически знаем. Например, каким образом мое знание о том, что предметы существуют и тогда, когда я не вижу их и не воспринимаю эмпирически другими способами, может быть прослежено до специфических чувственных данных?
Наше знание того способа, которым мы можем характеризовать наши ощущения (частные ощущения, доступные только индивидууму, имеющему их) зависит от нашего социального, интерсубъективного знания, во всяком случае нередуцируемого к пропозициям чувственных данных (см. § 1.1).
Фундаменталистский ответ на эти возражения состоит в смягчении требований как
к тому, какие пропозиции могут быть признаны базовыми, так и
к тому, что может являться приемлемым образцом вывода от основополагающих пропозиций к не-основополагающим.
Последнее представляет собой так называемый вывод к лучшему объяснению[548 — См.: Harman G. ‘The Inference to the Best Explanation’ – Philosophical Review 74, 1965, pp. 88 – 95; Harman G. Thought. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1973, pp.155-173.] (см. подробнее ниже в § 12.2), согласно которому тот факт, что теория объясняет некоторые явления – это часть очевидности, побуждающей нас принять эту теорию. И это означает, что отношение объяснения видно прежде, чем мы полагаем, что теория истинна.
Смягчение требований к тому, какие пропозиции могут быть признаны базовыми, породило т.н. контекстуалистские теории обоснования[549 — См.: Annis D. ‘A contextualist theory of epistemic justification’ – American Philosophical Quarterly, 1978, 15 (3), рр. 213–19; DeRose K. (1995) ‘Solving the Skeptical Problem’ – Philosophical Review 104 (January), рр. 1–52;], которые предполагают, что пропозиция является базовой в том случае, если она принята в качестве таковой релевантным сообществом предполагаемых субъектов познания. Например, в разговоре с другом я могу считать, что моя причина для полагания о существовании второй луны Юпитера состоит в том, что я читал об этом в журнале «Вокруг света» – и напротив, на астрономической
