узлом к потолочине;
двери ж, ушедши, замкните; В страшных мученьях пускай там висит
ни живой он, ни мертвый. (Одиссея, XXII, 171-177)
Евмей и Филойтий «слово в слово» выполняют этот приказ:
Вместе пошли свинопас и Филойтай; подкравшися, стали Справа и слева они у дверей дожидаться,
чтоб вышел Он к ним из горницы, где женихам во второй раз доспехи Брал. И лишь только Меланфий
ступил на порог… Кинулись оба на вора они; в волоса уцепившись, На пол его повалили, кричащего
громко, и крепко Руки и ноги ему, их с великою болью загнувши На спину, сзади скрутили плетеным
ремнем, как велел им Сын Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный.
Античная культура
73
Вздернувши после веревкою вверх по столбу, привязали К твердой его потолочине; там и остался
висеть он.
(Одиссея, XXII, 179-182, 187-193)
Интересно здесь не только наличие опредмеченной связи слово — дело, но и ярко
выраженное отношение автора к этой связи. Гомер подчеркивает ее, и это звучит для нашего
уха назойливым повтором на уровне дела того, что мы уже слышали на уровне слова. Гомер
почти не использует стяжений, характерных для нашей речи, где группа слов или
предложений заменяется в повторах местоимениями-указателями. Повторы у Гомера, если
они связаны с переходом из горизонта слов в горизонт дел, могут занимать десятки строф.
Присматриваясь к этому явлению, невольно проникаешься убеждением, что связь слово —
дело, распад единства на разделенные по времени и субъектам части, самим Гомером
ощущается как связь новая, необжитая, требующая постоянных подкреплений и пояснений.
Еще Плутарх заметил, что Гомер «объясняет» слова своих действующих лиц: «А именно,
осуждение он предпосылает порочным речам, а одобрение — хорошим» (Моралии, Как
юноше слушать поэтические произведения, 4). Но явление представлено шире, далеко
выходит за рамки того, что мы сегодня называем «авторской позицией». Гомер не только
объясняет речи и свое к ним отношение, но у него мы находим сильнейшую
«дисциплинарную» составляющую, резкое осуждение малейших расхождений между словом
и делом.
Если несколько позже Эзоп скажет, что одно говорят, а другое делают, и выставит волка,
принимающего слова людей за чистую монету, в смешном свете, то у Гомера здесь позиция
совсем иного сорта. Для него слово — острое и действенное оружие, которое инициирует и
направляет дело: неисполнение слова или его искажение почти всегда принимает характер
катастрофы, и даже «прощенное» своеволие исполнителей дает в скором времени скверные
последствия.
Менелай, например, возвращаясь на родину из Египта, пообещал богам гекатомбу, но
уклонился от выполнения обещания. Дальше Фароса он не ушел, пришлось вернуться и
выполнить обещанное. Телемаху он так объ-
74
М.К.Петров
ясняет мораль этой истории: «Боги же требуют строго, чтоб были мы верны обетам» (Одиссея, ГУ,
353). Одиссей прощает Еврилоху, «родственнику близкому», грех неповиновения (Одиссея, X,
430-443), но это дорого обходится всем: чуть позже Еврилох подбивает товарищей зарезать быков
Гелиоса и навлекает гибельный гнев Зевса (Одиссея, XII, 339 и далее). То же своеволие не дает завершить успешно начатое дело, когда Одиссей со спутниками на пути из Эолии почти достигает
Итаки: «На десятые сутки явился нам берег отчизны. Был он уж близко; на нем все огни уж могли
различить мы» (Одиссея, X, 29-30). Но здесь Одиссей уснул, а его спутники развязали мех с
ветрами:
…и шумно исторгайся ветры на волю,
Бурю воздвигнув, они с кораблями их, громко рыдавших,
Снова от брега отчизны умчали в открытое море.
(Одиссея, X, 47-49)
Важна здесь и другая особенность: «примат» слова над делом. Большая часть бед возникает как
раз на переходе от слова к делу, и ответственность за них возлагается, как правило, на дело. Дело
мыслится подчиненным, обретающим смысл только в отношении к слову, мыслится«подражающим» слову, и там, где эта связь нарушена, возникают различные неприятности.
Одиссей, например, дважды упоминает о неудачных пиратских набегах: о разграблении Исмара и
о нападении на побережье Египта. И оба раза виноватым оказывается не слово, а дело — в
Исмаре: «Добрый совет мой отвергли безумцы» (Одиссея, IX, 44). В Египте грабеж начался
стихийно, без приказа, вопреки слову:
В лоне потока Египта легкоповоротные наши Все корабли утвердив, я велел, чтоб отборные люди Там, на
морском берегу, сторожить их остались; другим же Дал приказание с ближних высот обозреть всю
окрестность. Вдруг в них дикое буйство; они, обезумев, Грабить поля плодоносные жителей мирных Египта
Бросились, начали жен похищать и детей малолетних, Зверски мужей убивая, — тревога до жителей града
Скоро достигла, и сильная ранней зарей собралася Рать.
(Одиссея, XVII, 427-436)
Античная культура
75
В условиях палубы водораздел между словом и делом особенно ощутим, и почти всегда он
оказывается на том уровне, на котором мы располагаем «природу» — предмет теоретических и
практических отношений. Космос — именная и индивидуализированная структура — все более
обособляется в границах слова, обретает внешнюю границу там, где начинается безликое,
пассивное и способное лишь подчиняться слову дело — будущая «материя» древних.
Исполнитель теряет имя, оказывается безымянным «гребцом», «одушевленным орудием». Когда,
например, Агамемнон отправляет Хрису дочь, то гребцы лишь упоминаются:
Царь Агамемнон легкий корабль ниспустил на пучину, Двадцать избрал гребцов, поставил на нем
гекатомбу, Дар Аполлону, и сам Хрисеиду, прекрасную деву, Взвел на корабль: повелителем стал Одиссей
многоумный. Быстро они устремяся, по влажным путям полетели.
(Илиада, I, 308-312)
Такой «количественный» подход к исполнителям — типичная черта всех описаний. Если
поединки, нападения, грабежи мыслятся всегда как события личные, то в отношении к
исполнителям имя появляется лишь в исключительных случаях, когда исполнитель гибнет, как
Ельпинор, или же становится источником бед, как Еврилох.
Ситуации морских дел ограничены островом и горизонтом, что, собственно, и задает типичную
пиратскую ситуацию, которая для «человека-корабля» всегда выглядит задачей, требующей
решения. Накопление обороноспособности побережья вводит в эту задачу все новые условия,
осложняет и «совершенствует» пиратское ремесло, делая пирата активным творцом и преобразователем в рамках типичной ситуации. В этом узком, ограниченном горизонтом мире пират
становится творцом «по слову», по собственной воле и разумению, под свою единоличную
ответственность. Он монополизирует волю и разум многих и, отчуждая собственную волю через
слово, а собственное практическое отношение — через действия других, пират лепит из
исполнительской «глины» свой особый мир, творит его
76
М.К.Петров
по слову. Здесь, на палубе пиратского корабля, на опустошаемом побережье, в рамках
отношения повелитель—подчиненные впервые мелькает новый, неолимпийский принцип
существования «по установлению», принцип сотворенности существующего по слову, по воле
и плану разумного существа.
3. ЛИЧНОСТЬ
В треугольнике государство—пират—земледелец единственной неуничтожимой фигурой
оказывается земледелец как производитель основного продукта. И синтез новой социальности
может давать устойчивые результаты лишь в том случае, если он идет на основе земледелия,
включает земледелие в качестве одного из основных и органических элементов. В этой связи
полезно разобраться в том, а из кого, собственно, комплектуются пираты, какими навыками
они обладают.
В более поздних свидетельствах пиратами оказываются, как правило, сыновья земледельцев,
которые не просто грабят, но часто и селятся на завоеванной земле. Геродот, например,
первые греческие поселения в Египте связывает с тем обстоятельством, что некогда «ионийцы
и карийцы, вышедшие в море для разбоя, были застигнуты бурей и отнесены к Египту» (История, II, 152). Косвенные свидетельства того же типа можно встретить и в поэмах. О
«благородном» Егип-тии и его сыновьях сказано:
Сын же его Антифонт копьевержец с царем Одиссеем В конеобильную Трою давно в корабле крутобоком
Поплыл; он был умерщвлен Полифемом свирепым в глубоком Гроте, последний, похищенный им длявечерния пищи. Три оставалися старцу: один, Еврином, с женихами Буйствовал; два помогали отцу
обрабатывать поле.
(Одиссея, И, 17-22)
Этот Антифонт, сын обрабатывающего поле «благородного» старца, — один из участников
разграбления Исмара, где также довольно отчетливо прослеживается земледельческая линия:
Античная культура
77
Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов Исмару; град мы разрушили, жителей всех истребили.
Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много, Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять
(Одиссея, IX, 39-42)
Но более правильным и надежным подходом был бы, видимо, не анализ частных и косвенных
свидетельств, а попытка рассмотреть ту совокупность навыков и умений, которая свойственна
человеку — герою гомеровских времен. Поэмы позволяют провести такой анализ, и прежде
Один из женихов, Евримах, делает Одиссею оскорбительное предложение стать поденщиком:
«Работать за плату хорошую в поле, рвать для выбора терновник, деревья сажать молодые;
круглый бы год получал от меня ты обильную пищу, всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь» (Одиссея, XVIII, 357-361). Взбешенный Одиссей предлагает Евримаху
гипотетическое соревнование, из которого становится ясным, что Одиссей, во всяком случае,
знает основные навыки земледельца:
Если б с тобой, Евримах, привелось мне поспорить работой, Если б весною, когда продолжительней быть
начинают Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего
утра Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили, Или, когда бы, запрягши нам в плуг двух быков
круторогих Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучей Силою равных, равно молодых,
равно работящих, Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда бы Сам ты увидел, как быстро бы в
длинные борозды плуг мой Поле изрезал.
(Одиссея, XVIII, 366-376)
Здесь же упомянуты и военные доблести, о которых мы уже довольно много говорили
раньше. Чтобы превратиться в воина, Одиссею достаточно заполучить «щит, два копья
медноострых и медный кованый шлем» (Одиссея, XVIII, 377-378).
Кроме этих навыков, Одиссей в различных обстоятельствах обнаруживает и ряд других
умений. У феа-ков, обиженный Евриалом, он доказывает свое близ-
78
М.К.Петров
кое знакомство со спортивными играми, которые, по мнению древности, были занятием
весьма почетным: «Бодрому мужу ничто на земле не дает столь великой славы, как легкие
ноги и крепкие мышцы» (Одиссея, VIII, 147-148). Одиссей вместо диска кидает камень:
Камень схватил — он огромней, плотней и тяжеле всех дисков, Брошенных прежде людьми
феакийскими, был; и с размаха Кинул его Одиссей, жиловатую руку напрягши; Камень, жужжа,
полетел; и под ним до земли головами Веслолюбивые, смелые гости морей, феакийцы Все
наклонились; а он далеко через все перемчался Диски, легко улетев из руки.
(Одиссея, VIII, 187-192)
Одиссей делает заявку и на другие виды спорта: «Всех вас на бой рукопашный, на бег, на
борьбу вызываю; с каждым сразиться готов я» (Одиссея, VIII, 206-207). В «Илиаде», по
случаю похорон Патрокла, герои соревнуются в гонках на колесницах, кулачном бое, борьбе,
беге, стрельбе, метании ядра, копья. Одиссей здесь отличается в борьбе и беге (Илиада,
XXIII).
Не чужд Одиссею и навык кораблестроения. Покидая Калипсо, он строит плот:
Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью Выскоблил гладко, потом уровнял, по снуру
обтесавши. Тою порой Калипсо к нему с буравом возвратилась, Начал буравить он брусья и, все
пробуравив, сплотил их, Длинными болтами сшив и большими просунув шипами; Дно ж на плоту он
такое широкое сделал, какое Муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном Судне,
носящем товары купцов по морям беспредельным. Плотными брусьями крепкие ребра связав,
напоследок В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски, Мачту поставил, на ней утвердил
поперечную рамку, Сделал кормило, дабы управлять поворотами судна, Плот окружил для защиты от
моря плетнем из ракитных Сучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил. Тою порою
Калипсо, богиня богинь, парусины Крепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему же Все, чтобего развивать и свивать, прикрепивши веревки), Он рычагами могучими сдвинул свой плот на
священное море.
(Одиссея, V, 244-261)
Античная культура
79
Все
