своей безопасности. Но чуть они собирались вместе,
так сейчас же начинали обижать друг друга, потому что у них не было умения жить сообща;
опять приходилось им расселяться и гибнуть» (Платон. Протагор, 322 В).
В связи с этим на Олимпе было решено «ввести среди людей совестливость и правду, чтобыони объединили их стройным общественным порядком и дружественной связью» (Платон.
Протагор, 322 С). Посланный в качестве уполномоченного по проведению решения в жизнь,
Гермес задает Зевсу те самые вопросы о характере распределения гражданской доблести,
которые мучают и нас: «Так ли их распределить, как распределено умение? А оно
распределено вот как: одного, владеющего, положим, врачеванием, хватает на многих, не
сведущих в нем; то же и со всеми прочими мастерами. Значит, правду и совестливость мне
тоже так установить среди людей или же уделить их всем?»
«Всем, — сказал Зевс, — пусть все будут к этому причастны; не бывать государству, если
только немногие будут причастны к ним, как бывают причастны к другим знаниям. И закон
положи от меня, чтобы всякого, кто не может быть причастным совестливости и правде,
убивать, как язву общества» (Платон. Протагор, 322 С).
Дальше этого «историзма» античность не ушла, да и не могла уйти, поскольку в любых
собственно античных теоретических построениях гражданская доблесть представлена уже как
данное, «дар», т.е. столь же неустранима, неуловима и неопределима, как и тяготе-
86
М.Х.Петров
ние, например, в системе Ньютона. Вместе с тем в мифе достаточно четко проведено различие
между профессионально-социальным и лично-социальным. Первое мыслится как отнесенное
к отдельным богам Олимпа умение, в котором «одного владеющего» хватает на «многих
несведущих», т.е. прежде всего как умение-ремесло. Второе отнесено к Зевсу и мыслится как
универсальное свойство, распределенное по всем: «Пусть все будут к этому причастны».
Миф отражает реальное положение дел и тогда, когда в военном ремесле видит только «часть
умения действовать сообща». Вторую, основную часть гражданской доблести — умение вести
свои личные дела как государственные и государственные как свои личные — миф прячет в
«совестливости и правде», т.е. в нравственности и праве. Но навык этот явно позднего
происхождения: не столько взят с Олимпа, сколько создан вопреки ему. Частная деталь мифа
признает это обстоятельство: «умение жить сообща» показано как умение новое,
«украденное». Прометей не смог добыть человеку этого умения: «Оно было у Зевса, а войти в
обитель Зевса, в его верхний город, Прометею уже не было возможности, да и страшны были
стражи Зевса. Прометей проник украдкой только в общую мастерскую Гефеста и Афины, где
они предавались своим искусным занятиям» (Платон. Протагор, 321 DE). Сам факт кражи
человеческих умений с Олимпа дает восприятие человеческой истории в аналогии конфликта,
в противопоставлении Олимпу и его замыслам, а не в аналогии конформизма, характерной
для нормальных олимпийских цивилизаций.
Эта конфликтная характеристика в более заземленном и бытовом плане представлена в
поэмах Гомера, где принцип «в доме своем я один повелитель» признается всеми, в том числе
и богами, а восприятие природы царской власти колеблется между признанием ее
божественной и трактовкой простым результатом процедуры выбора. Интересны здесь оба
аспекта возникающей гражданственности: и внутренний, где будущий гражданин проходит на
материале «своего доАнтичная культура
87
ма» начальную школу управления государством, и аспект внешний, где будущий гражданин
научается азам права и нравственности, приобщается к умению «жить сообща» частью
потому, что в его новом окружении остаются реликты «профессионально-социальных» навыков (кузнецы, врачеватели, певцы, плотники и т.п.), частью же под давлением того простого
факта, что всеобщий грабеж как норма существования входит в насыщение, исчерпывает себя
в возможностях наступательных и оборонительных применений меди. Но особый интерес
представляет аспект внутренний — процесс самосознания одиссеев как личностей, способных
четко представить себе собственные права и бороться за эти права.
С производственно-экономической точки зрения «дом» Одиссея представляет собой
сравнительно автономную «государственную» структуру, в которой довольно четко проведен
палубный принцип и, соответственно, просматривается иерархия палуб-должностей. На
нижней, безымянной палубе, как творящая продукт «материя», располагаются «чистые»
исполнители: рабы и рабыни. Число рабынь названо — пятьдесят. Число рабов установитьтрудно, но они есть. Одиссей излагает сыну план проверки рабов на лояльность, Телемах
принимает этот план для рабынь, но высказывает серьезные сомнения в его выполнимости
применительно к рабам, живущим в разных местах (ката
…Я желаю и сам, чтоб подвергнувши опыту женщин, Мог отличить ты порочных от честных и верных;
рабов же Трудно испытывать всех, одного за другим, на работе Порознь живущих; то сделаешь позже в
досужное время, Если уж подлинно знак ты имел от владыки Зевеса.
(Одиссея, XVI, 316-320)
Что в этой системе «человек-государство» существует ритуал, и весьма строгий, доказывают
результаты проверки. Собрав провинившихся рабынь «меж стеною и житною башней»,
Телемах объявляет им состав преступлений и приговор.
88
М.К.Петров
Честною смертью, развратницы, вы умереть недостойны, Вы, столь меня и мою благородную мать
Пенелопу Здесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись.
(Одиссея, XXII, 462-464)
Приговор рабыням и козоводу Меланфию, пытавшемуся изменить ситуацию в пользу
женихов, тут же приводится в исполнение:
…канат корабля черноносого взял он и туго Так укрепил, натянувши его на колоннах под сводом
Башни, что было ногой до земли им достать невозможно. Там, как дрозды длиннокрылые или как
голуби, в сети Целою стаей — летя на ночлег свой — попавшие (в тесных Петлях трепещут они, и
ночлег им становится гробом), Все на канате они голова с головою повисли; Петлями шею стянули у
каждой; и смерть их постигла Скоро: немного подергав ногами, все разом утихли. Силою вытащен
после на двор козовод был Меланфий; Медью нещадною вырвали ноздри, обрезали уши. Руки и ноги
отсекли ему; и потом, изрубивши В крохи его, на съедение бросили жадным собакам.
(Одиссея, XXII, 465-477)
Эта жестокость расправы, по поводу которой исписано множество бумаги, не должна
восприниматься в отрыве от общих норм «медного» периода, когда угроза бросить на
съедение собакам звучит повсеместно, без различия свободного и рабского положения. Жестокость не обязательно связана с рабским состоянием, не меньшая, иногда даже изощренная
жестокость допускается и по отношению к свободным. Одиссей и Диомед, например,
встретив в ночном поиске «соглядатая троянского» Долона, затевают с ним совсем уже
недостойную игру, которая кончается обычным исходом: «Диомед замахнул и по вые острым
ножом поразил и рассек ее крепкие жилы» (Илиада, X, 455-456).
Бесправное положение раба доказывает лишь одно — юридическую автономность одиссеева
дома, отсутствие какой-либо внешней ритуальной структуры, правомочной регулировать
отношения в пределах «человека-государства». Здесь свой «личный» ритуал, по отношению к
которому Одиссей — творец и хозяин, испольАнтичная культура
89
зующий дисциплинарную практику в полном объеме. Кроме мер наказания, Одиссей
использует и меры поощрения. Евмею и Филойтию он обещает:
Если Дий мне истребить женихов многобуйных поможет, Вам я обоим найду по невесте, приданое
каждой Дам и построю вам домы вблизи моего, и, как братья, Будете жить вы со мною и с сыном моим
Телемахом.
(Одиссея, XXI, 213-216)
Вместе с тем сама возможность дисциплинарной практики, сочетания кнута и пряника,
предполагает наличие в человеке-государстве жесткой ритуальной структуры, «порядка», т.е.
обычного контура регулирования. В этой бюрократической части в доме Одиссея без труда
опознаются остатки государственного аппарата кносско-пилосского типа. Но аппарат этот
редуцирован, подогнан под возможности личного контакта, т.е. включает лишь столько
объектов управления, сколько в состоянии контролировать отдельный человек.
Любопытная деталь, и к ней нам еще придется возвращаться многократно, — размеры людейгосударств соизмеримы с размерами «невидимых колледжей», основных единиц
самоорганизации науки. И там и здесь речь идет о возможностях прямого и личного контакта,
хотя, конечно, в наше время возможности эти усилены средствами коммуникации в несколько
раз. И если норма «невидимого колледжа» — несколько сот ученых, то норма человекагосударства измерима, видимо, в десятках: дом Одиссея — самая крупная на Итакесоциальная единица — насчитывает примерно 100-150 связанных в единый ритуал людей.
Кроме нижней безмолвной палубы, население которой безымянно и получает имена лишь в
исключительных случаях, в доме Одиссея налицо палуба средняя, которую населяют
«старшие» поименованные рабы: свинопас Евмей, главный пастух Филойтий, козовод
Меланфий и, соответственно, приближенные рабыни Евриклея, Евринома и т.д. Эта именная
палуба — непосредственный предмет регулирования со стороны Одиссея и Телемаха — сама
поставлена примерно в те же отношения к палубе безымянной. Евриклея, напри-
90
М.К.Петров
мер, распоряжается безымянными рабынями ничуть не хуже, чем Одиссей гребцами:
Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместь Горницы, вспрыснув полы; на скамейки, на кресла и
стулья Пестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкой Начисто вымыть столы; всполоснуть
пировые кратеры; Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие ж Все за водою к ключу и скорее назад.
(Одиссея, XX, 149-154)
Труд рабынь носит регламентированный характер. Приказание Евриклеи выполняется
традиционным, видимо, способом:
…Ее повинуяся воле,
Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другие
Начали горницы все прибирать и посуду всю чистить.
(Одиссея, XX, 157-159)
О том же говорит и сцена гадания Одиссея в день избиения женихов. Одиссей просит у Зевса:
«Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее слово было услышано» (Одиссея, XX, 100-
101). Одиссей идет на мельницу и уже по условиям ситуации должен увидеть здесь типичную
картину. Оказывается, что работа здесь измерена «уроком», нормой:
…на мельнице этой двенадцать
Было рабынь, и вседневно от раннего утра по поздней Ночи ячмень и пшено там они для домашних мололи.
Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабее Прочих, проснулася ранее, чтоб труд довершить неготовый.
(Одиссея, XX, 106-110)
Тот же тип межпалубных отношений можно обнаружить и в линии Евмей — свинопасы. Евмей
полностью самостоятелен экономически: он даже создает свою личную иерархию подчинений. Во
время ужина Одиссея со свинопасами выясняется, что у Евмея есть свой раб:
Хлебов принес им Месавлий, который в то время, как в Трое Царь Одиссей находился, самим свинопасом из
денег Собственных был, без согласья царицы, без спроса с Лаэртом Куплен, для разных прислуг, у
тафийских купцов мореходных.
(Одиссея, XIV, 449-452)
Античная культура
91
Евмей представлен в ритуале как регулярный поставщик свиней, и, пока он выполняет эту
функцию, претензий к нему не возникает. В таком же положении находились, вероятно, и другие
старшие пастухи. Не совсем ясно, использовались ли рабы непосредственно в земледелии?
Постоянных «должностных» рабов здесь не видно.
Рабы именной палубы во многом самостоятельны, близки по поведению к свободным, проявляют
преданность к своим хозяевам. Но они все же рабы, а чувство рабства, рабское отношение к
деятельности представлено в ряде высказываний и ситуаций.
Прежде всего это чувство неполноценности, скованности:
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, Лучшую доблестей в нем половину Зевес
истребляет.
(Одиссея, XVII, 322-323)
Это чувство сродни той несвободе от ритуала, которая в любые времена ощущается как
скованность человека обычаями и обстоятельствами. Ничего специфически «рабского» здесь нет,
или, вернее, рабство в этом аспекте и чувство скованности ритуалом — одно и то же, различие
лишь в масштабах и остроте. Ритуал рабов Одиссея более личен, компактен и обозрим, чем
ритуал, например, гражданского чиновника более поздних времен; рабу видны границы, за
которыми начинается царство свободы и творчества, поэтому чувство скованности и задавленности принимает здесь более острые формы.
Здесь впервые приобретает силу естественного закона палубное отношение повелителя и
исполнителя, которое отрицает за исполнителем право на какую-либо инициативу мысли и
действия. Говоря о рабстве, Аристотель подчеркивает именно это обстоятельство: «В целях
взаимного сохранения необходимо объединяться попарно существу, в силу своей природы власт-вующему, и существу, в силу своей природы подвластному.
