от самого для нас важного — от ответа на вопрос: почему
именно Средиземноморье (а не Китай, Индия, Междуречье, Египет) оказалось полигоном для
всемирно-исторических упражнений в моделировании новых типов мысли, новых мировоззрений,
новых психологических установок, новых форм социальности.
Внешне простое решение — античность есть то, что после рода, — оказывается совсем не
простым, когда дело доходит до фактов. Вергилий, Одиссей, Платон, Протагор, Сенека, Солон,
Спартак — все они — бесспорная античность. Но как быть с теогонией Гесиода, которая почти
ничем не отличается от теогонии Полинезии или от шаманских гимнов Восточной Сибири? А
мистерии? А гилозоизм? Все это после рода, но античного в этом «после» не так уж много. Иными
словами, как только мы располагаемся поудобней на историчеАнтичная культура
11
ской колеснице, мы тут же теряем из виду историю и переходим в чистую хронологию вращений
Земли вокруг Солнца.
Хуже того, теперь уже вся история культуры начинает вращаться вокруг античности, как Солнце,
планеты и звезды вокруг Земли в системе Птолемея. И мы готовы идти на все стороны света с
античной меркой, готовы в попытках объяснить от античности своеобразие других цивилизаций,
изобретать и громоздить друг на друга эпицикл за эпициклом. Готовы идти и удивляться, почему
это в Китае, например, не было ни Спартака, ни Протагора, хотя и государство там было, и
меридиан китайцы мерили, и звезды Южного полушария описывали, и даже Европе подарили
конскую сбрую, порох и магнетизм?
Не слишком ли много эпициклов? Нет ли в этом историческом хаосе более естественного,
«гелиоцентрического» порядка? Отвечая на вопрос, почему именно европейцы, а не китайцы
открыли логический формализм и первыми пришли к мысли, что, мучая и пытая природу в
эксперименте, можно услышать от нее нечто ценное, Эйнштейн как-то заметил, что удивляться
приходится не ограниченности китайцев, а тому, что эти открытия вообще были сделаны. Такой
подход (он широко используется в исследованиях по истории науки) вовсе не обязательно связан с
концепцией греческого или европейского «чуда». На правах исходного момента вводятся
дискриминирующие истины типа: не все звезды имеют планетные системы, не на всех планетах
есть жизнь и т.п. Именно метод ввода подобных истин мы имеем в виду, когда говорим о
«гелиоцентризме» в истории. Античность в такой постановке вопроса может быть показана как отклонение от нормы естественно-исторического развития цивилизации вообще.
2. ОЛИМПИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Чтобы разобраться в исторической «астрофизике», которая связана со взглядом на античность
как на патологическое отклонение в семье «нормальных» цивилизаций, нам прежде всего нужно выделить
саму эту «норму» — то общее, что объединяет возникающую античную культуру с окружающими
ее цивилизациями. Возможность подобной операции обеспечена рядом обстоятельств, таких, как
общность технологии, параллели в космогонических и космологических построениях, реликты
кровнородственных, а также «именных»
отношений.
С точки зрения технологии, этого основного движителя истории, античный мир ничем,
собственно, не отличается от окружающих его миров, а если и отличается, то скорее застоем и
деградацией трудового навыка и орудий в основных отраслях производства, в земледелии
например. Среди технологических новинок того времени (дерево, корабль, керамика) вряд ли
можно назвать хотя бы одну, бесспорно прописанную по античности. И если попытаться
построить модель античности по черепкам предметов материальной культуры, то такая модельничем существенным не будет отличаться от черепковых моделей других цивилизаций.
Технологическая однородность античного и не-ан-тичного производства, гомогенность того
технологического основания, которое стыкует родовой, античный и феодальный периоды в единое
историческое целое, во многом предопределяют постановку проблем и практический анализ
античной культуры. Поскольку на материальной форме производства нет клейма античности,
технологию можно рассматривать для античного периода как вневременное, вечное и неизменное
установление, ни один предмет которого не есть, собственно, античность, не может быть введен в
анализ античной культуры как ее характеристика. Все базисно-технологическое должно быть
удалено за скобки античности, показано внешним для нее условием существования, в рамках
которого нет четко выраженных различий между Древней Грецией, Египтом, Вавилоном, Китаем.
Кроме технологической однородности, античность, во всяком случае возникающая античность,
овязана с другими цивилизациями общностью «именной» харак-
13
теристики, внешними проявлениями которой могут служить использование кровнородственных
связей, общая схема космогонии, а также «парадигматизм» — использование во всех видах
деятельности на правах ориентира и эталона «именных сущностей». Их можно определить как
строгое выполнение во всем социальном ритуале, и прежде всего в трудовой деятельности,
постулата: неназванное не существует и начинает существовать, будучи названо. Имя
представляется сознанию таким же существенным свойством вещей и самого человека, как вес,
объем, форма и т.п.
На неразделимости имени и вещи, означающего и означаемого (истинность имен по природе)
держится множество социальных институтов — заклинания, магия и т.д., но для наших целей
важна не эта «экзотическая» сторона именной характеристики, а ее производственная функция, в
которой именная характеристика выступает как социально-профессиональная память, работающая
в режимах наследственного кодирования и накопления нового профессионального навыка.
Существо именной характеристики, а без нее нам и шагу не сделать в анализе античности, можно
вскрыть в рамках тезиса Маркса: «Экономические эпохи различаются не тем, что производится, а
тем, как производится» (Капитал. Т. 1. С. 191). В товарном производстве «что производится» —
совокупный продукт связан через рынок с общей потребностью — спросом, измерен в этом спросе
как потребительная стоимость. В производстве дотоварного типа необходимость в согласовании
продукта и потребности не менее остра, но здесь используются другие механизмы — институт
имени, адресного общения, который обнаруживается в любых известных нам обществах и не
обнаруживается в животном мире.
Универсальную структуру, по отношению к которой товарный и именной типы согласования
выступали бы частными случаями, можно представить как необходимое для любой социальности
и в любой момент ее развития распределение общественной потребности в некоторую сумму
практических отношений к миру, или
14
М.К.Петров
«технологий». Эту сумму называют обычно «технологической матрицей», или «формой
производства». Для любого момента времени технологическая матрица и общественная
потребность — величины конечные и соотнесенные. Технологическую матрицу можно зафиксировать простым списком технологий (земледелие, ткачество, ремесло и т.д.), которые в
данный момент состоят на вооружении производства.
Допустим, что матрица зафиксирована и такой список у нас есть, тогда, отмечая отдельные
моменты в истории и сдвигая матрицу по времени, мы сможем обнаружить важные для нас
детали поведения списка.
Если момент времени выбран в XX, или XIX, или XVIII в., то список оказывается подвижным:
в него входят новые технологии и из него уходит часть наличных. Подвижность нарастает со
временем, и если «отметить» технологии, т.е. для каждой указывать момент входа в матрицу и
выхода из нее, то выяснится, что каждая технология смертна, обладает некоторой
длительностью жизни. Средний срок жизни современных технологий составляет 10-15 лет,
хотя есть, конечно, долгоживущие, которым десятки, сотни и тысячи лет (овцеводство,
например), и краткоживущие, которые удерживаются в матрице 1,5-2 года.
Если момент времени фиксируется в античности, то, сдвигая матрицу к нашим временам, мы
до XVII-XVIII вв. не заметим перемен: за единичными исключениями список останется
прежним. Но наиболее примечательный для понимания именной характеристики эффектвозникнет в том случае, если мы будем сдвигать матрицу в прошлое, в доантичные времена.
Тогда технологии все вдруг оборвутся, а мы, пытаясь проанализировать эти обрывы, всякий
раз будем встречать одно и то же отношение: технология — имя олимпийского бога, всякий
раз и неукоснительно будет оказываться на Олимпе.
Боги Олимпа различены по именам и связаны кровнородственными отношениями. Эта
огорчительная, с точки зрения современного отдела кадров, «семейственность» не мешает
каждому богу исполнять должАнтичная культура
15
ность сотрудника НИИ: каждый разрабатывает и внедряет новые технологии. Афина,
например, обучает смертных мужей сооружать боевые колесницы, строить корабли; она же
учит людей обуздывать коней и запрягать быков; она изобретает плуг и борону, веретено и
ткацкий станок, дарит афинянам маслину, ареопаг и законы. И так не только Афина. Список
научно-технических вкладов каждого олимпийца настолько велик, что ему мог бы
позавидовать любой лауреат Нобелевской премии. Вся целиком матрица античного
производства оказывается разработанной и введенной Олимпом, этим НИИ античности, или,
иными словами, все представленные в технологической матрице практические
отношения к миру распределены в матрицу олимпийских имен. Беспризорных
технологий нет: любая связана с именем одного из богов Олимпа. Это и есть именная
В отличие от наших НИИ, мера несовершенства и технологического невежества которых
измерена размахом рационализации, НИИ «Олимп» был воистину «образцовым» институтом,
а если уж он вводил в производство технологию, то она для античности была верхом
совершенства, вечно живой технологией, в которой смертному ни прибавить, ни убавить, а
Это не значит, конечно, что возникшие в седой древности технологии каким-то
сверхъестественным способом оказались точно, раз и навсегда, определены по всем узлам,
могут и в самом деле тысячелетия пребывать неизменными на правах эталонов в палате мер и
весов. Процесс приспособления к меняющемуся миру, накопление нового и трансформация
наличного — общий закон всего живого, идет ли речь о рефлексе животного или о
человеческой технологии. Любая попытка снять с технологии функцию кумуляции должна в
принципе давать картину подвижной технологической матрицы нашего образца, т.е. делать
технологии смертными. А если предантичные и античные технологии практически вечны,
отказываются уходить с производственной сцены вплоть до промышленной ре-
16
М.К.Петров
волюции, то это может свидетельствовать только об одном: в таких технологиях реализован и
функционирует механизм накопления нового, механизм внутренней изменчивости и
подвижности, который поддерживает в технологиях какой-то уровень совершенстваприспособленности .
Существование именной структуры — Олимпа — как своеобразной технологической памяти,
где хранятся и обновляются эталоны технологий, должно бы в этом случае входить в связь с
накоплением нового в процессе человеческой деятельности. И действительно, такую связь мы
обнаруживаем повсеместно. Любое творчество индивида античность связывает с олимпийцами. Стоило, например, Фериклу прославиться в кораблестроении, как тут же выясняется,
что его любила и вдохновляла Афина (Илиада, V, 59). Берется за дело певец, и за его спиной
сразу вырастают олимпийцы. Когда, например, Пенелопа просит Фемия прервать печальную
песню, Телемах тут же ей объясняет олимпийский характер происходящего:
Мать моя, что ты мешаешь певцу в удовольствие наше То воспевать, чем в душе он горит? Не певец
в том виновен, —
Зевс тут виновен, который трудящимся тягостно людям Каждому в душу влагает, что хочет.
(Одиссея, I, 346-349)
Пассивное со стороны смертных подражание мыслится активным вмешательством со стороны
олимпийцев, что не исключает даже самой суровой «дисциплинарной практики», как это
происходит с Фамаридом в его конфликте с Музами:
Он заявлял, похваляясь, что в пеньи одержит победу, Если бы даже запели Зевесовы дочери Музы. В гневеони ослепили его и отняли чудесный Песенный дар. И забыл он искусство играть на кифаре.
(Илиада, II, 597-600)
Вместе с тем такое опосредствованное через Олимп накопление нового ставит ряд новых
проблем. Рассматривать ли именную характеристику, которая напоАнтичная культура
П
минает по функции нашу общеобразовательную школу и науку, античным нововведением или
же явлением остаточным, доантичным? Как быть с «образцовостью» Олимпа и
«парадигматизмом» античности вообще? Ряд историков и философов рассматривают
парадигматизм как одну из наиболее чистых линий в спектре античности (идея-образец
Платона, форма Аристотеля, логос Гераклита и т.д.). Эти и многие другие проблемы требуют
исторической перспективы (не ретроспективы!), т.е. раз уж мы взялись путешествовать с
технологической матрицей по времени и наше путешествие зашло в тупик — все прервалось
на Олимпе, то теперь нужно искать обходные пути, нужно каким-то способом обойти
препятствие и посмотреть, что там, за Олимпом.
Но прежде нам нужно попытаться рассмотреть наш вывод не в историческом или, как говорят
лингвисты, не в диахроническом, а в синхронном плане, попробовать
