из букв самой по себе без всех их, и,
размыслив, что союз этот единичен и что все буквы приводятся как бы к одному, он учение о
них нарек грамматикою и наименовал ее одним искусством» (Филеб, 18 BCD).
На переходе от профессионального к личному навыку упрощению подверглись не только
принципы письменности и ее знаковый материал, но и ее предметная технология. В Египте, на
Кипре и Крите, в Междуречье письменность была по генезису анаглифи-ческой: запись веласьна устойчивом материале — на камне, глине и т.п. Этот метод требовал значительных затрат
квалифицированного труда, ограничивал случаи употребления письменности официальными
обстоятельствами и к самому тексту предъявлял довольно строгие требования. Текст по
необходимости должен был быть предельно краток и экономичен; стилистические и
художественные приемы были противопоказаны этой официальной прозе глины и камня.
Папирус, кожа и другие заменители анаглифики долгое время не могли приобрести
самостоятельного значения, рассматривались несовершенным заменителем или даже
«черновым» дополнением к основному способу пись-
134
М.К.Петров
ма, который уже в силу сложности работы требовал профессионального мастерства и
повсеместно рассматривался высоким, государственной важности, искусством.
Ко времени появления греческой письменности анаглифика хотя и продолжает занимать в
графике ведущее положение, но перестает быть монополистом. Достаточно широкое
распространение получают более простые и экономичные способы записи текста, причем
текста неограниченной длины. На греков не давит традиция ограниченного применения
письменности, и уже в VII—VI вв. до н.э. мы сталкиваемся с массой гражданских и бытовых
текстов, которые были бы немыслимы в египетских или хеттских условиях. В социальную
память вводятся и в социальной памяти сохраняются, позволяют отныне возвращаться к себе,
не только тексты, фиксирующие законы, договоры, отдельные события истории, но и тексты
нравственного, бытового, политического, лирического содержания.
Архилох (VI в. до н.э.) оставил среди других эпиграмм и такую, посвященную гетере:
Много ворон на утесе смоковница кормит плодами; Всех Пасифила гостей, добрая, рада принять.
Симонид Кеосский в VI в. до н.э. пишет эпитафию купцу-критянину:
Родом критянин Бротах из Гортины, в земле здесь лежу я. Прибыл сюда не за тем, а по торговым делам.
Трудно себе представить возможность появления таких текстов в олимпийских условиях
профессионально-государственной монополии на письменность. И уж совсем невозможно
было бы представить высеченной на камне «Историю» Фукидида или хотя бы одно из
посланий Феогнида, поэта второй половины VI в. до н.э., в которых по нескольку сотен строк.
Да и само содержание этих новых текстов порой бывает таким (у Феогнида, например), что
вряд ли какая-нибудь государственность решилась бы увековечить это «подрывное»
Раскрепощение письменности и переход ее из профессионально-кастового навыка в
общедоступную граАнтичная культура
135
мотность носили взрывной характер. Уже к VI в. до н.э. создается такое положение, когда
становятся возможны совершенно дикие, с точки зрения олимпийской цивилизации, факты.
Например, группа греческих наемников, участвовавших в походах египетского фараона
Псамметиха II в Нубию (594-589 гг. до н.э.), выцарапала на левой ноге огромной статуи
Рамсеса II надпись, близкую по содержанию к обычным для нашего времени надписям и
росписям отдельных лиц в память о собственном пребывании в исторических местах: «Когда
царь Псамметих пришел в Элефантину, те, кто плыл вместе с Псамметихом, сыном Теокла,
сделали эту надпись». Судя по подписям, а их двенадцать, надпись сделали самые
обыкновенные земле-дельцы-воины-пираты. И это очень интересно: обычные люди, причем
люди из разных мест, оказались грамотными. Однако не менее интересно и другое — новое
отношение к письменности: ни китаец, ни египтянин, да и вообще ни один человек,
воспитанный в нормах олимпийского космоса, не решился бы на такое святотатство, имеющее
для тех времен примерно тот же смысл, какой для наших имеет рассказанная Ильфом и
Петровым история с бюстом Жуковскому на Старопанской площади.
Как особый и самостоятельный стиль официальной прозы анаглифика продолжает
существовать и у греков: на каменных столбах вырезаются и устанавливаются для всеобщего
обозрения и сведения законы, постановления, решения, а иногда и благодарственные тексты
богам или отличившимся смертным, вроде текста на мраморном столбе в Ольвии, которым
народное собрание признало заслуги и отметило доблести гражданина Протогена. Эта
анаглифическая традиция дошла до нашего времени как обычай говорить языком обелисков,мемориальных досок, эпитафий, медалей и вообще пользоваться каменной графикой в
случаях официальных и торжественных. Но в античности анаглифика использовалась шире и
оперативнее: бывали случаи переиначивания текстов, подчисток или искажений с помощью
ограничивающих или уточняющих
136
М. К. Петров
дополнений; последнее, впрочем, не такая уж редкость и в более поздние времена, но только
античность, кажется, решалась на самом камне оставлять предупреждения типа: «А если кто
повредит эту надпись, частный ли человек, или должностное лицо, или народ, то пусть он
будет подвергнут священному штрафу, о котором здесь написано» (договор между Элидой и
Гереей).
Вместе с тем процесс раскрепощения письменности содержит как частную сторону и процесс
раскрепощения камня. Связанные семиотическим ритуалом, камень и керамика обретают
теперь известную самостоятельность, становятся такими же носителями семиотической
революции, как и новые способы письма. Солдаты, царапающие фараонову ногу, Гераклит,
Фео-гнид, Христофан, Фидий, Пракситель — все они продукты единого взрыва. Связанная
ритуалом, конформизмом прошлого и настоящего, намертво привязанная к традиционному
набору практических отношений к миру, социальная память, и прежде всего система
олимпийских имен, обретает теперь движение, становится «рабочей» памятью, которая
функционирует не в режиме тотемного столба или пирамиды, охраняющих узкий мирок
социального ритуала от посягательств нового, а в режиме накопления нового: в режиме критического отношения к наличному формализму.
Основной агент и необходимое условие этого процесса — раскрепощенная письменность,
которая вводит в социальный обиход новые реалии — тексты ограниченной длины
(сочинения, документы), через текст ставит на службу обществу, утилизирует мышление
авторов. Личность, голова индивида вводятся через письменность в процесс общественного
познания, несут свои вклады-тексты в социальную память, тут же устанавливая законы этого
нового процесса, понимание которых обнаруживает уже Одиссей:
…весьма неразумно и скучно
Снова рассказывать то, что уж мы рассказали однажды.
(Одиссея, XII, 452-453)
Законы этого нового процесса оказываются уже известными нам «ползущими» законами
накопления ноАнтичная культура
137
вого. Но здесь их действие строже: плагиат запрещен полностью. Каждый новый текст
предполагает, с одной стороны, связь и знакомство со всеми предыдущими текстами,
выступает как шаг единого процесса, а с другой — ни один текст не повторяет ни одного из
предыдущих. Частная собственность на раба, орудия дополняется теперь в той же
«отчуждаемой» форме и частной собственностью на продукты мысли. Через текст
индивидуальное мышление отчуждается в социальную память, а из социальной памяти —
этого текста текстов — индивидуальное мышление берет материал для синтеза новых текстов,
новых вкладов в социальную копилку знания.
Процесс необратим, и каждый новый текст «наращивает» социальную память, создает в ней
избыток противоречащих друг другу, подтверждающих друг друга, примыкающих друг к
другу, опровергающих друг друга взглядов и идей, т.е. возникает типичная ситуация выбора, в
которой индивидуальное мышление получает возможность выбрать из наличного материала
нужное и связать выбранное в свою особую неповторимую концепцию. Если прогноз
гомеровских времен включал на правах обязательной составной ссылку на Олимп, то теперь
такая ссылка становится хотя и частой, но необязательной: ссылаются теперь не на
олимпийское имя, а на идею, точку зрения другой личности.
Но если присмотреться к этому процессу, то обнаруживается любопытная деталь: идет ли
речь о раскрепощенном камне или о раскрепощенном имени, перед нами, собственно, все тот
же олимпийский материал. Олимп сведен на землю, поставлен на греческую почву статуями
богов и героев, храмами, театрами. Бессмертные имена богов пущены во всеобщее
обращение, также «раскрепощены», освобождены от олимпийских обязанностей и начинаютсамостоятельную жизнь в текстах элегий, трагедий, комедий, историй, философских
трактатов, договорных обязательств. Имена несут еще значительные олимпийские довески, от
которых бывает очень трудно освободиться, но они уже под-
138
М.К.Петров
вижны, вырваны из строго регламентированных отношений Олимпа. Переход социального
ритуала в новый способ жизни по установлению, который ввел в «дело» принцип творения по
слову, обратным эффектом имел освобождение слова и мысли от тех связей, в которых они
содержались, будучи словом и мыслью по природе. Начатая пиратами революция «дела» с
необходимостью перерастает в семиотическую революцию слова, которое теперь становится
словом по установлению — средством гибкого и активного формализма.
Процесс раскрепощения слова не связан с экспериментом, с обращением к природе за санкцией на
объективную истинность или ложность нового знания, поэтому творчество носит во многом
произвольный характер: ищет критерии истинности в самом себе и довольствуется этими
критериями. Но это уже творчество в полном смысле слова с характерной структурой переднего
края познания, на котором индивидуальное мышление ломает взгляды предшественников и объединяет эти обломки своей собственной индивидуальной связью, порождая таким образом новые
взгляды и новые теоретические отношения к миру. В этом процессе античность довольно быстро
обнаруживает ряд жестких правил словоупотребления и связи мыслей в единство: обнаруживает
языковую структуру и формально-логический аппарат мышления.
Процесс раскрепощения письменности переходит через кумуляцию личных текстов в общий
процесс раскрепощения мысли, причем положение человека в этом новом мире теоретического
творчества оказывалось весьма специфичным и не имеющим аналогий в олимпийской
цивилизации. Создавая тексты, античная творческая индивидуальность попадала в позицию даже
более радикальную и активную, чем позиция того же индивидуума в политике. В политике
человек обязан был быть гражданином, стоять «с оружием в руках» за тех или других под угрозой
лишения гражданства и продажи в рабство. В мире теоретического творчества, в мире постоянной
теоретической «смуты» получить права гражданства было еще труднее: здесь треАнтичная культура
139
бовалось встать во всеоружии не только за «тех или других», но и за самого себя в отличие от «тех
и других», встать во всеоружии за себя как творческую личность.
3. ПАЛУБА ДОГОВОРНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Рассчитанная на массового потребителя-непрофессионала новая письменность должна была
укладываться в рамки одной из способностей человека, т.е. должна была стать предельно простой,
перейти из профессиональной формы ремесла, какой мы застаем ее в нормальных олимпийских
цивилизациях, в доступный для каждого частный навык. Такой она и возникает: это уже не старая
бюрократическая письменность, обслуживающая потребность самой государственной машины и
доведенная искусством писцов до тонкого, требующего огромного мастерства и знаний искусства.
В рамках человека-государства, в условиях личной и прямой власти необходимости в такой
внутренней письменности нет. Нужна письменность «внешнего» типа — письменность переписки,
а не бухгалтерии и учета. Нужна государственная и вместе с тем личная письменность общения
личностей, которая удерживала бы этот личностный характер, обращалась бы к каждому и тогда,
когда люди-государства объединяются в массивные и сложные социальные структуры.
Чтобы осознать существо и величие этого сдвига, достаточно попытаться себе представить
Египет, Ассирию, Вавилон и другие государства вырабатывающими единую для всех
письменность, а затем «доводящими» эту письменность до уровня бытового навыка любого члена
общества.
Основные темы возникающей государственно-личной переписки суть грабеж, взаимная
безопасность и обмен. Это «вечные темы» античной социальности, которые сохраняются надолго.
Договор между локрид-скими городами Эантией и Халеем открывают, например, такие
знаменательные фразы: «Пусть ни эантиец не захватывает чужеземца из земли халеян, ни халеянин из земли эантийцев ни его самого, ни его имуще-
140
М.К.Петров
ства для получения выкупа; но если сам чужеземец захватывает, то можно захватывать его
безнаказанно. Имущество чужеземца на море вольно брать всюду, кроме лишь гавани угорода*. Близки по содержанию и основные статьи договора между критскими городами
Кноссом и Тилиссом: «Тилиссянину разрешается безнаказанно заниматься грабежом повсюду,
кроме районов, принадлежащих городу кноссян. Все, что мы захватим вместе у врагов, от
всего этого при дележе пусть (тилиссяне) имеют: от захваченного на суше — третью часть, а
от захваченного на море —
