монолитно-серого, неукоснительного исполнителя всех приказаний, послушного
орудия в руках знати, высокая цель жизни которого исчерпывается словами Тартея:
Славная доля — в передних рядах с супостатом сражаясь, В подвигах бранных грозе смерть за отчизну
В речи над останками воинов Перикл совершенно точно указывает разграничительную линию
свободы и
154
М.К.Петров
ритуала — принципиальный водораздел, отделяющий «афинскую» античность с ее богатством
творческих красок от «спартанской» античности с ее ограниченностью и невежественным
фанатизмом: «Мы сами обсуждаем наши действия или стараемся правильно оценить их, не считая
речей чем-то вредным для дела; больше вреда, по нашему мнению, происходит от того, если
приступать к исполнению необходимого дела без предварительного уяснения его речами.
Превосходство наше состоит также и в том, что мы обнаруживаем и величайшую отвагу и зрело
обсуждаем задуманное предприятие; у прочих, наоборот, неведение вызывает отвагу,
размышление же — нерешительность» (Фуки-дид. История, II, 38).
В плане высказывания горьких истин говорит и коринфский посол перед собранием Спарты
накануне Пелопоннесской войны: «Афиняне любят всякие новшества, отличаются быстротой в
замыслах и в осуществлении раз принятых решений; вы же, напротив, стремитесь к тому, как бы
сохранить существующее, не признаете ничего нового, не исполняете на деле даже
необходимого… Афиняне решительны — вы медлительны; они ходят в чужие земли — вы
приросли к своему месту; удаляясь от родины, они рассчитывают приобрести себе что-либо, вы же
опасаетесь, как бы, выйдя из пределов своей страны, не нанести ущерба тому, чем вы владеете»
(Фукидид. История, I, 70).
Большинство этих качеств — безынициативность, медлительность, стремление стоять до конца и
неумение стронуться с места ради изменения ситуации, предельный консерватизм — во многом
продукты законодательной деятельности Ликурга, которая в какой-то степени отбросила
спартанцев к идеалам нормальной олимпийской цивилизации. Уже античные авторы отмечали
близость ряда спартанских обычаев к египетской норме. Геродот, например, писал: «Следующая
черта свойственна лакедемонянам и египтянам: их глашатаи, флейтисты и повара наследуют
занятия отцов, так что сын флейтиста становится флейтистом, сын повара — поваром, а сын
глашатая — глашатаем; друАнтичная культура
155
гае при всей звучности голоса не могут их вытеснить, так как свои обязанности они исполняют по
праву наследства» (История, VI, 60). В таких обычаях без труда опознается восстановленный
профессиональный навык олимпийского образца.
Сам Ликург действовал решительно и смело, как творец-реформатор, который, по словам
Плутарха, понимал, что «от частичных реформ не может быть никакой пользы». И в разработке и
в проведении своего законодательства он опирался на дружбу и поддержку «знатнейших людей
государства», т.е. на верхнюю часть распределения людей-государств, и само введение егозаконов выглядело как военный переворот: «Когда представился подходящий случай, он повелел
тридцати знатнейшим мужам ранним утром в полном вооружении выйти на площадь, чтобы
устрашить тех, кто сопротивлялся его реформам… Как только возникло общее смятение, царь
Харилай, испуганный тем, чтобы все это предприятие не оказалось направленным против него,
бежал в храм Афины Меднодомной. Но затем, получив клятвенные заверения и поверив им, он
вернулся и принял участие в том, что происходило. Был он по натуре человеком кротким»
(Плутарх. Ликург, V).
Выстраивая новую государственность по собственному слову, Ликург определил и зафиксировал
сложившееся распределение законодательных и исполнительных функций по наличному арсеналу
социальных институтов: царь, совет старейшин (герусия), эфоры-исполнители, народное собрание.
Юридическая деятельность оказалась отделенной от исполнения законов, а функции институтов,
их численность и должностные обязанности входящих в эти институты лиц — четко
определенными с учетом важнейшего, с точки зрения спартанцев, принципа, а именно принципа
военного господства. Это подчинение социальной структуры единому принципу было, как это
хорошо подметил еще Аристотель, и силой и слабостью Спарты: «Система лакедемонского
законодательства рассчитана только на часть добродетели, именно на относящуюся
156
М.К.Петров
к войне добродетель, так как эта последняя оказывается полезной для приобретения
господства. Поэтому-то лакедемоняне держались, пока они вели войны, и стали гибнуть,
достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом и не могли заняться каким-либо
другим делом, которое стояло бы в их глазах выше военного» (Политика, II, 6).
Особенный интерес представляет у Ликурга попытка превратить герусию в основной орган
юридического творчества и реализовать в коллегии пяти эфоров нечто напоминающее
китайский мандаринат — средство использования народного организационного таланта для
укрепления и обновления государственного аппарата. Аристотель писал об этой особенности:
«Эфория обнимает собой всю государственную организацию, потому что народ, имея доступ
к высшей власти, остается спокойным. Создалось ли такое положение благодаря
законодателю или обязано простой случайности, оно оказывается полезным для дела: ведь
целью того государственного устроения, которое рассчитывает на долговечное
существование, должно служить то, чтобы все элементы, входящие в состав государства,
находили желательным самое это существование в неизменной форме» (Политика, II, 6).
Вот этот расчет на долговечное существование и желательность самого этого существования
для всех граждан, знатных и не знатных, как раз и лежали в основе юридического творчества
Ликурга в качестве имманентного принципа, который волей-неволей реализовался в
устойчивый ритуал, т.е. восстанавливал старое отношение человек—профессионал, и вел к
постепенной утрате накопленного человеком капитала личного — тех всесторонних навыков,
которые были переведены из профессионального в личное существование, в частную
собственность свободного человека-государства.
Застывание социальности в ритуал и постепенная деградация личности способствовали
появлению в Спарте той типичной для ритуальных структур духовной атмосферы взаимной
нетерпимости и подозрений, которые вынуждали все мало-мальски яркое и самоАнтичная культура
157
бытное покидать страну под тем или иным предлогом. Перикл прямо ставит нетерпимость в
упрек Спарте, подчеркивает, что по этой части в Афинах все обстоит наоборот: «Мы живем
свободной политической жизнью в государстве и не страдаем подозрительностью во
взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает что-либо в
свое удовольствие, и не показываем при этом досады хотя и безвредной, но все же
удручающей другого» (Фукидид. История, И, 11, 37). Даже Ксенофонт, верный почитатель
спартанского образа жизни, вынужден был отметить бегство из страны выдающихся людей,
нездоровую их тягу к военно-дипломатической службе: «Те, кто считаются первыми людьми
в городе, прилагают все усилия, чтобы стать гармостами в чужих землях» (Лакедемонская
политая, 14, 4).
Основную ответственность за эту совокупность явлений, превращающих человека в
специализированного профессионала-военного с крайне узким кругозором, но сгипертрофированной подозрительностью, несут, на наш взгляд, три введенных Ликургом
социальных института: герусия, государственное воспитание и криптии.
Герусия задумана и реализована Ликургом с функциями, значительно отличающимися от
функций совета старейшин в гомеровские времена. Основная ее задача в Спарте сводилась к
повышению устойчивости социальной структуры. И Платон, и Плутарх особенно подчеркивали эту стабилизирующую роль герусии: «Государственный строй, как весы, не обладающие
устойчивостью и клонясь, когда возрастает авторитет царской власти, к тирании, а когда
возросла мощь народа — к демократии, оказался теперь как бы уравновешенным и приобрел
необыкновенную устойчивость благодаря герусии, положенной в качестве опоры посредине»
(Плутарх. Ликург, V). Вместе с тем эта стабилизирующая функция выглядела вовсе не так
просто, и, во всяком случае, глядела она no-разному на народ и на аристократию.
На палубе юридических отношений герусия располагалась как раз на линии словобязательств, которая
158
М.К.Петров
командует и юридическим ритуалом нижней части распределения, т.е. ритуалом «народа» —
его «правами», и ритуалом высшей части распределения — «правами» аристократии. Право
на юридическое творчество признавалось лишь за царями, которых в Ликурго-вой схеме было
два, и во вторую очередь — за старейшинами, а вынесенный на Народное собрание (апел-лу)
проект решения мог быть лишь принят или отвергнут народом. В этих условиях герусия
становилась не столько институтом юридического творчества, сколько институтом его
удушения, и сила этого удушающего эффекта зависела от состава и числа геронтов.
Геронты избирались по самовыдвижению из числа благородных старше 60 лет, избирались
пожизненно, «детским», по выражению Аристотеля, способом. Плутарх так описывает этот
способ: «Когда народ сходился, особые выборные закрывались в доме по соседству, так,
чтобы их никто не видел и сами они не видели, что происходит снаружи, но только слышали
бы голоса собравшихся. Народ и в этом случае, как и во всех прочих, решал дело криком.
Соискателей вводили не всех сразу, а по очереди в соответствии со жребием, и они молча
проходили через собрание. У сидевших взаперти были таблички, на которых они отмечали
силу крика, не зная, кому это кричат, но только заключая, что вышел первый, второй, третий,
вообще очередной соискатель. Избранным объявлялся тот, кому кричали больше и громче
других» (Ликург, XXVI).
По исходному варианту Ликурга число геронтов должно было равняться 30, но двое из
назначенного Ликургом состава «сбежали, оставив начатое дело», и герусия по традиции
насчитывала 28 несменяемых геронтов в возрасте старше 60 лет. Геронты были полностью
автономны и свободны в своих решениях, так что можно без труда представить себе,
насколько сложным и безнадежным делом было провести через герусию какое-либо
законодательное новшество. Приходится здесь учитывать и ядовитое замечание Аристотеля в
адрес спартанской герусии: «Неладно обстоит дело в Лакедемоне и с институтом геронтов.
Если они
Античная культура
159
люди нравственно благородные и в достаточной мере обладают благодаря воспитанию
качествами, присущими совершенному человеку, то всякий немедленно признает пользу этого
института для государства, хотя бы даже возникало сомнение, правильно ли то, что геронты
являются пожизненными вершителями всех важных решений: ведь как у тела, так и у
рассудка бывает своя старость» (Политика, II, 6).
Из всех значительных решений, которые можно было бы признать истинным продуктом
юридического творчества, через герусию, в сущности, удалось провести только один закон,
сделавший ее совершенным юридическим тупиком. Когда, используя оставленную Ликургом
лазейку, народ, лишенный права вносить предложения, стал на собраниях вносить не
предложения, а поправки к проектам решений, цари Полидор и Теопомп провели через
герусию дополнение к законам Ликурга: «Если народ примет ложное решение, то геронты и
архагеты должны от него отойти»; иными словами, исполняться могло лишь то решение
народа, которое царями и герусией признается истинным. Кроме слабой герусии и Народногособрания, которые с самого начала были задуманы как фильтры и препятствия на пути
юридических инноваций, возник еще третий фильтр — «геронты и архагеты», — который
также работал в режиме подавления юридического творчества. Тиртей по этому поводу
написал верноподданнические стихи:
В Спарту они принесли из Дельф многомудрый оракул, Вещие Феба слова пифия им изрекла, Пусть
богочтимых царей над советом возвысится мненье, Строго они ведь блюдут Спарту, прекраснейший град;
Вслед им старейшины голос имеют; затем из народа Голос пускай подают, если их спросят о чем.
Герусия, таким образом, оказалась довольно надежным органом подавления юридического
творчества, и функция эта была подкреплена тем обстоятельством, что слежка и донос
превратились со времен Ликурга в вид национального спорта, который не только входил в
воспитательную программу спартанца, психологиче-
160
М.К.Петров
ски ориентируя его на нетерпимое отношение к любым отклонениям от буквы закона, но и всю
жизнь держал спартанца под неусыпным надзором сограждан. Военный до мозга костей,
Ксенофонт особенно хвалил это нововведение Ликурга: «Он решил заставить юношей состязаться
в добродетели, чтобы они достигли высшей ступени доблести. Я расскажу, как он добился этого.
Эфоры выбирают из людей, достигших зрелости, трех человек, которых называют гиппог-ретами.
Каждый из них подбирает себе 100 человек, разъясняя всем, по каким причинам он предпочитает
одних и отвергает других. Те, кто не попали в число избранных, враждуют с теми, кто их отверг, и
с теми, кого выбрали вместо их. Они подстерегают друг друга, чтобы захватить соперника за
совершением поступка, который считается предосудительным. Так возникает это соперничество,
угодное богам, возбуждающее гражданские чувства в людях: каждому становится ясно, что следует делать человеку» (Лакедемонская полития, 4,
