2-5).
Воспитание спартанца начиналось с первых дней жизни, когда он проходил своеобразную
конкурсную комиссию, так как «штатных должностей» в лакеде-монском ритуале всегда бывало
меньше, чем претендентов: «Отец не имел права воспитывать свое дитя, но должен был приносить
новорожденного в назначенное место, называемое лесхой, где восседали старейшины филы.
Внимательно осмотрев его и найдя крепким и сильным, они разрешали его вскармливать,
назначив ему участок земли (клер) из числа 9 тысяч наделов. Если же дитя оказывалось
безобразным и хилым, они приказывали выбросить его в месте, называемом Апотеты (пропасть
вблизи Тангета), так как считали, что ему самому лучше будет не жить» (Плутарх. Ликург, XVI).
Участь тех, кто оставался в живых, вряд ли оказывалась более завидной: «Ликург установил,
чтобы мальчиками распоряжался человек из числа тех, кому позволено занимать самые высокие
должности в государстве. Он называется педономом. Ликург поручил педоному собирать детей и,
надзирая за ними, строго
Античная культура
161
наказывать тех, кто окажется нерадивым. Ликург дал ему биченосцев из числа юношей, чтобы
они, когда потребуется, наказывали детей. Поэтому в Спарте дети очень послушны и отличаются
большой скромностью» (Ксенофонт. Лакедемонская полития, 2, 2). Дети должны были ходить
босиком: они этак, по мнению Ликурга, «легче, чем обутые, будут прыгать, подскакивать и
быстрее бегать». В течение всего года они должны были носить одну и ту же одежду — гематий, и
на это тоже свой резон: «Юноши лучше будут подготовлены к жаре и холоду». Воспитанников
держали полуголодными, Ликургу хотелось, чтобы пища не отягощала их и чтобы они привыкли
жить в нужде. Добивался Ликург и другого, того примерно, чего добиваются голодом владельцы
«злой собаки», поэтому он разрешал воспитанникам воровать: «Ведь ясно, что готовящемуся к
краже приходится ночью бодрствовать, а днем обманывать и подстерегать. Тот, кто намеревается
что-либо украсть, должен также позаботиться о том, чтобы поставить дозорных» (Ксенофонт.
Лакедемонская полития, 2, 7). А чтобы этот полезный навык сочетался с хитростью и
изворотливостью, «Ликург одобрял воровство, но назначал попавшемуся жестокую порку». Педагогическая мудрость Ликурга проявлялась, по Ксено-фонту, и в том, что мальчики никогда не
оставались без надзора. Любой присутствующий имел право приказать им все, что найдет
нужным, и наказывать их. К тому же в каждом отряде (иле) был свой старший (ирен).
В юношеском возрасте, когда, по мнению Ликурга, особенно развивается самомнение и
неуважение к старшим, спартанца ждали самые тяжелые труды и занятия, отлынивание от
которых грозило атимией — лишением гражданских прав и продажей в рабство. Даже ходили
юноши уставным порядком: «Ликург предписал, чтобы юноши на улице держали руки подгематием и ходили молча, глядя себе под ноги». Ясно, что такому насквозь зарегулированному,
лишенному радостей жизни молодому человеку и впрямь могла показаться заманчивой
перспектива Тиртея: «Как он прекрасен теперь, павши в передних рядах!» Терять-то,
6 Петров М. К.
162
М.КПетров
собственно, было нечего. Да и в походах такие продубленные биченосцами, закаленные в
воровстве, подлости, неусыпной бдительности и драках парни оказывались сущим кладом, и
это видно хотя бы из того, что в походах спартанская армия держала на котловом довольствии
только царя и его свиту, все же остальные двигались и кормились методом саранчи как по
враждебным, так и по дружественным странам.
Еще страшнее и гнуснее был введенный Ликургом институт криптий — тайных ночных
убийств, где принцип Фрасибула был поднят до уровня государственного ритуала. Завоевав
южную часть Пелопоннеса — Лаконику, дорийцы-«гераклиды» сделали Спарту царской
резиденцией, а местное население обратили в «илотов» — в «род общественных рабов», по
Страбону. Илотам были отведены места для поселения и определены повинности. После
Ликурга эфоры, вступая в должность, первым делом объявляли войну илотам, чтобы, как
говорит Аристотель, «убийство их происходило на законном основании». Но это не было простой войной или простыми убийствами; речь шла о своеобразной селекции на подавление.
Время от времени по стране рассылались наиболее сообразительные юноши, вооруженные
кинжалами и необходимым запасом продовольствия. В их задачу входила ночная охота на
илотов, причем убить требовалось самых сильных и мужественных. Если верить Фукидиду,
спартанцы первыми ввели подлый обычай награждения с последующим уничтожением.
Наградив за храбрость и освободив более двух тысяч илотов, спартанцы вскоре всех их до
одного уничтожили с помощью криптий.
Такова эта лакедемонская ветвь, или, вернее, бесплодный, но ядовитый шип античной
культуры, которым особенно много и по вполне понятным причинам занимались
гитлеровские «имперские» античники. Вся совокупность социальных институтов сохраняла и
воспроизводила здесь единый принцип, и в этом смысле законодательство Ликурга было,
пожалуй, первым «идеальным» законодательством, первым глубоко продуманным и
завершенным актом творчества на палубе
Античная культура
163
юридических отношений: вся система законов была объединена одной целью — создать
государство как военную машину с наименьшими потерями на другие, невоенные нужды. И
этой цели Ликург добился.
5. АФИНЫ
На другом полюсе античности, в Афинах, события развертывались совсем не так, как в
Спарте, хотя исходный материал для юридического творчества и в Ла-кедемоне и в Аттике
был примерно однородным. Ко времени появления Солона, завершившего оформление
афинского типа античного полиса, социальный строй Афин был более зрелым в том
отношении, что здесь дальше зашел процесс расслоения между верхней и нижней частью
распределения собственности, внутренние противоречия были в значительно большей
степени обнажены и болезненны, чем в Спарте, и начался уже процесс стихийного
перераспределения исполнительных и законодательных функций. Исчезла наследственная
власть царей-басилеев, от которой, по преданию, отказался род Кодридов. Основные государственные должности стали сначала из наследственных выборными и пожизненными, а
затем сроки исполнения должностей сократились последовательно до одного года. «Порядок
древнего государственного устройства, — пишет Аристотель, — был следующий. На высшие
должности выбирали по благородству происхождения и по богатству; правили
должностные лица сначала пожизненно, а впоследствии в течение десяти лет. Важнейшими и
первыми из должностей были басилевс, полемарх и архонт. Из них первою была
должность басилевса, она была унаследованной от отцов. Второй присоединилась к ней
должность полемарха, ввиду того что некоторые из царей оказались в военных делах
слабыми… Последней является должность архонта… Что же касается фесмофетов, то они
стали избираться много лет спустя, когда уже выбирали должностных лиц на год. Онидолжны были запи-
164
М.К.Петров
сывать правовые положения и хранить их для суда над спорящими сторонами» (Афинская
полития, II, 3).
Кроме указанных институтов существовал и ареопаг, куда избирались пожизненно граждане
из числа тех, кто проявил себя на должности архонта. Основная задача ареопага —
наблюдение за исполнением законов, но иногда эта задача трактовалась весьма широко:
«Совет ареопагитов, хотя имел обязанность быть только блюстителем законов, распоряжался
большинством важнейших дел в государстве, налагая кары и взыскания безапелляционно на
всех нарушителей порядка» (Аристотель. Афинская полития, I, 3, 6).
О том, что складывающийся государственный строй связан прежде всего с распределением
собственности, говорят делавшиеся уже до Солона попытки связать права граждан с той или
иной формой имущественного ценза. Драконт, по преданию, предоставил права гражданства
тем, кто мог себе позволить владеть тяжелым вооружением, т.е. иметь шлем, панцирь,
большой круглый щит, копье и меч. По существу, это последний ранг распределения
собственности, где гражданин остается воином. Этот ранг на правах исходного удерживается
и в законодательстве Солона.
Сложившиеся к концу VI в. до н.э. государственные институты, по отношению к которым
Солон выступил реформатором и творцом, были разнородными по происхождению.
Аристотель, анализируя эту сторону деятельности Солона, отмечает: «Он, как говорят,
низверг олигархию, которая была в то время чрезмерная, избавил от рабства народ и
установил демократию «по заветам отцов», удачно установив смешанный строй: именно
Ареопаг есть олигархическое учреждение, замещение должностей по выборам —
аристократическое, суд присяжных — демократическое. Солон, по-видимому, не упразднил
существовавших прежде учреждений — Ареопага и избрания должностных лиц, но установил
демократию тем самым, что сделал суды присяжных из всего состава граждан» (Политика, II,
9, 2). Эту сторону преемственности подчеркивает и Плутарх, когда он говорит не столько о
творчестве, скольАнтичная культура
165
ко о реформах Солона: «Солон приспособлял скорее законы к жизни, чем жизнь к законам»
(Солон, 22).
И это действительно так, в отличие от деятельности Ликурга, где закон выступал исходным и
неизменным определителем, ради которого создавались контуры подавления любых
рассогласований; в деятельности Солона налицо представление о законе как о второстепенном
и рабочем установлении, которое не только может, но и должно включать элемент
юридической активности, момент приложения и истолкования закона. «Так как законы не
были написаны просто и ясно, — пишет Аристотель, — то неизбежно возникало много
споров, решать все дела — и общественные и частные — приходилось суду. Некоторые
думают, что Солон нарочно сделал законы неясными, чтобы решение дел зависело от народа»
(Афинская полития, IX, 2).
Связь этой «демократической» линии с конкретными болезнями века фиксируется
античностью вполне определенно и единодушно. Ситуация в Афинах стала критической:
«Большинство народа было в порабощении у немногих, народ восстал против знатных. Смута
была сильная, и долгое время одни боролись против других» (Аристотель. Афинская полития,
V, 1-2). Вместе с тем здесь мы встречаемся впервые с «порабощением» особого рода — речь
идет о юридическом, непрямом порабощении, которое возникает из активного использования
договорных отношений. «Весь простой народ, — пишет Плутарх, — был в долгу у богатых,
так как или обрабатывал у них землю, платя за это шестую часть урожая, — этих людей
называли шестидольника-ми и фетами, — или, делая займы, подлежал личной кабале у своих
кредиторов, причем одни были рабами на родине, других продавали на чужбину. Многие вынуждены были продавать даже собственных детей (этого не запрещал ни один закон) или
бежать из отечества вследствие жестокости кредиторов» (Солон, XIII).
Новая, созданная самой античностью юридическая движимость оказалась в афинскихусловиях не просто зафиксированной и осознанной собственностью, но и полем активной
деятельности, новым побережьем для
166
М.К.Петров
грабежа, которое открылось в рамках самого социального ритуала. В Афинах этот ритуал
впервые отчужден и опредмечен как сила, чуждая и враждебная значительной группе людей
— всей нижней части распределения собственности. Плутарх пишет, что во времена этой
смуты только часть афинских граждан признавала положение естественным, «но
большинство, и притом самые сильные, стали действовать заодно, призывая друг друга не
относиться к этому равнодушно, но избрать одного верного человека в качестве простата, освободить должников, пропустивших срок уплаты, произвести передел земли и совершенно
изменить государственный строй» (Солон, XIII).
Плутарх — историк конца I — начала II вв. н.э., его свидетельство о событиях начала VI в. до
н.э. могло бы показаться модернизацией, слишком уж оно подчеркивает высокий уровень
правосознания афинян, их способность снять покров таинственности с социального ритуала.
Но множество косвенных свидетельств говорит о том же: в начале VI в. до н.э. государство в
Афинах осмыслено как человеческое, причем несовершенное, установление, допускающее
активное воздействие на всю совокупность социальных институтов, активную оценку этих
институтов и их критику. Более того, подобную остроту гражданских чувств нам трудно будет
обнаружить в последующие периоды, и, во всяком случае, она несравненно выше, чем
уровень правосознания в эллинистическую или последующие эпохи.
Вместе с тем, пытаясь понять ориентиры и критерии, в которых сложившийся социальный
строй мог быть осознан как несправедливый и требующий коренной перестройки, мы
обнаруживаем, что в число этих ориентиров и критериев нам вряд ли удастся ввести Олимп
или какую-то форму авторитетного божественного указания. Речь идет, конечно, не о том, что
нет упоминаний о богах. Впоследствии, оправдывая перед согражданами свои действия,
Солон многократно будет вызывать на суд свидетелей олимпийцев, уверять, что работа
