явление возникает и на переходе от человека-государства к город угосударству. В структуре человек-государство повелитель обладает личной властью над
сотворенным им ритуалом. Одиссей, например, властвует над рабами и домочадцами вообще,
а конкретно, по слову, осуществляет свою власть над именной палубой рабов, а эти последние
тем же способом властвуют над палубой рабов безымянных. И хотя в целом эта власть во
многом иллюзорна и область активного вмешательства в ритуал сужена до наблюдения за
автоматически протекающими процессами и до их координации, фигура повелителя с его
личной властью из этой системы практически не-
180
М. К. Петров
устранима: в ней замкнуты все составные ритуала и в ней достигается его целостность.
Но если на уровне людей-государств личная власть неустранима, то на уровне городовгосударств уже сам договорный характер складывающихся отношений предполагает их
обезличивание. Ритуал, единожды сотворенный законодателем по слову, продолжает далее
существовать в отрыве от своего творца примерно в том же смысле, в каком в отрыве от
кибернетика существуют и функционируют автоматы. Гражданские отношения
обособляются от своего творца, отчуждаются не как собственное и личное творчество
человека, что имело место на палубе корабля и оставалось нормой в рамках «своего дома», а
отчуждается как творчество хотя и личное по источнику (античность помнит своих
законодателей), но вместе с тем безличное и всеобщее по своему функционированию в
бесконечных повторах. Последнему только способствует то обстоятельство, что исполнение
должностей оказывается кратким (35-36 дней в течение жизни человека).
Гражданский ритуал может быть и жестким, как у Ликурга, и гибким, как у Солона, и любым
другим творением законодателя, но всегда и всюду он остается устойчивым и автономным
образованием, которое надолго переживает своих создателей, входит в традицию, освящается
временем, становится привычным и обжитым, т.е. время и привычка уводят из поля зрения
закон как таковой, оставляют для осмысления лишь отклонения от закона.
На эту сторону дела Протагор и обращает внимание Сократа в споре о предметности
гражданского обучения: «Если какой человек из числа тех, что воспитаны в повиновении
законам среди людей, представляется тебе самым несправедливым, он все-таки справедлив идаже сведущ в законах, если судить о нем по сравнению с людьми, у которых нет ни
воспитания, ни судилищ, ни законов, кого ничто не вынуждает во всяком деле заботиться о
доблести… Ты теперь избалован, Сократ, потому что здесь все учат доблести, кто сколько
может, а ты никем не доволен: так, если бы ты стал
Античная культура
181
искать, кто годился бы в учителя эллинского языка, то не нашлось бы ни одного. Я думаю, что
если бы ты стал искать, кто бы у нас мог обучить сыновей ремесленников тому самому
ремеслу, которое они переняли от своего отца настолько же, насколько им владели отец и его
друзья, сотоварищи по ремеслу, — словом, искать такого, кто мог бы обучать даже таких, уже
наученных, я думаю, Сократ, что нелегко было бы отыскать им учителя; зато, будь они вовсе
несведущи, это было бы легко. То же самое, и когда дело касается доблести и всего прочего»
(Платон. Протагор, 327 DE — 328 АВ).
В Спарте процесс обособления и ритуализации совершился сравнительно быстро и
безболезненно, слишком уж надежными и исключающими всякую инициативу были
государственные институты уподобления. Понадобилось всего несколько поколений, чтобы
фигура Ликурга стала легендарной и полубожественной. В Афинах процесс проходил более
бурно: пират и законодатель долгое время не ладили друг с другом. Заминки возникали уже с
самого начала — законы требовали толкования, и к Солону, по преданию, «стали то и дело
обращаться с докучливыми разговорами о законах, одни пункты порицая, о других расспрашивая» (Аристотель. Афинская полития, II, 1). Солону пришлось на 10 лет вообще уехать в
Египет, а в Афинах тем временем начались смуты: «На пятый же год после правления Солона
не могли выбрать архонта вследствие смуты, и дальше на пятый год по той же причине было
безвластие. А после этого, спустя такой же промежуток времени, Дамасий, избранный архонтом, управлял два года и два месяца, пока не был силой устранен с должности» (Аристотель.
Афинская полития, XIII, 1-2).
В Афинах переход от личного принципа к безличной законности оставил след в
колоритнейшей фигуре тирана Писистрата, который в течение 33 лет трижды приходил к
власти, как пират. В первый раз события, по Геродоту, происходили так: «Поранив себя и
своих мулов, он приехал в повозке на площадь так, как будто только что спасся от врагов,
которые якобы хотели
182
М.К.Петров
убить его, когда он ехал в деревню, и под этим предлогом он просил народ, чтобы дали ему
какой-нибудь отряд телохранителей… Народ афинский, поддавшись на хитрость,
удовлетворил его ходатайство и набрал ему отрад из граждан. Это были у Писистрата не копейщики, а дубинщики; они провожали его, идя позади с деревянными дубинами. Эти люди,
подняв восстание с Писистратом во главе, заняли Акрополь» (История, I, 59).
Изгнанный после шестилетнего правления, Писист-рат, пообещав своему политическому
противнику Ме-гаклу жениться на его дочери, вновь возвращается в Афины способом,
который даже у Геродота вызывает удивление своей наивностью: «Тогда они, чтобы устроить
ему возвращение, затевают дело, далеко превосходящее, на мой взгляд, своею наивностью все
остальное; уже с давних пор греческое племя обособилось от варварского как более
сообразительное и более свободное от первобытной наивности, а они тут затевают такую
хитрость с афинянами, считавшимися за первых по разуму среди греков. В Пеанийском деме
была одна женщина по имени Фия, ростом в четыре локтя без трех пальцев и весьма красивой
наружности. Нарядив эту женщину в полное военное вооружение, они велели ей стать на
колесницу и, показав ей, как она должна держаться, чтобы производить впечатление как
можно более прекрасной, поехали в город, а вперед предварительно послали вестников»
(История, I, 60). Вестники уверяли, что это Афина возвращает Писистрата, и, по словам
Аристотеля: «Писистрат въезжал на колеснице, на которой рядом с ним стояла эта женщина, а
жители города встречали их, преклоняясь ниц в восторге» (Афинская полития, XIV, 4).
Не менее «хитроумным» было и третье возвращение Писистрата. И хотя события, связанные с
Писистратом, напоминают скорее анекдоты, чем факты, само наличие авантюристической,
пиратской жилки в политической жизни Афин представляется несомненным. Политическийманевр Фемистокла, который обеспечил строительство в Афинах первой сотни триер, был
Античная культура
183
с политической точки зрения не меньшей авантюрой. Однако при всем авантюризме
отдельных эпизодов афинской политики почти всегда оказывалось, что политики бессильны
что-либо изменить в сложившемся ритуале. О том же Писистрате известно, что он, взяв в свои
руки власть, «управлял общественными делами скорее в духе гражданского равноправия, чем
тирании» (Афинская полития, XIV, 3). Фукидид пишет о сыновьях Писистрата: «В течение
очень долгого времени Писистратиды, хотя и были тиранами, поступали благородно и
разумно, взимали с афинян только двадцатую часть получаемых с земли доходов, прекрасно
украсили их город, выдерживали войны и совершали жертвоприношения в священных местах.
В остальном государство управлялось ранее установленными законами, за исключением того,
что Писистратиды всегда заботились о том, чтобы назначить на государственные должности
кого-либо из своих родственников» (История, VI, 54).
Со временем уважение к закону как к особой сущности и верховному авторитету реализуется
в ряде постановлений Народного собрания, относящихся к началу V в. до н.э. Эти
постановления, по свидетельству Андокида, касались как законотворчества, так и исполнения
законов: «Что же касается законов, которые понадобятся дополнительно, то пусть
законодатели, только что выбранные Советом, напишут их на досках и выставят их перед
эпонимами (перед статуями древних героев, по имени которых были названы филы. — М.П.),
чтобы каждый желающий мог видеть, и пусть передадут властям в этом же месяце.
Переданные законы пусть будут подвергнуты сначала проверке Советом и пятьюстами
законодателями, которых выбрали демоты после принесения клятвы. Разрешить также
любому частному лицу являться в Совет и советовать все, что он сможет хорошего,
относительно законов. После того как законы будут составлены, пусть совет Ареопага
заботится о законах, чтобы власти соблюдали установленные законы… Неписаным законом’
властям не пользоваться ни в коем случае. Ни одному поста-
184
М.К.Петров
новлению ни Совета, ни народа не иметь большей силы, чем закон» (О мистериях, 83-85).
Эта новая «законная» сущность — бесспорный продукт творчества, причем творчества
знакового и личного, творчества по слову. Это осознается всеми, может быть, более других
софистами, которые видят смысл своей деятельности в обучении новой науке: «Наука же эта
есть сноровка в домашних делах, благодаря ей можно наилучшим образом управлять собственным домом, а также и в делах общественных, благодаря ей можно стать всех сильнее и в
поступках и в речах, касающихся государства» (Платон. Протагор, 218 Е). Атифонт же прямо
говорит об особом, невыводимом из традиционных начал характере этой новой сущности:
«Прекрасно по природе одно, по закону же другое, справедливого же вообще не существует
по природе» (Платон. Законы, 889 DE).
Особенность новой сущности состоит в целом ряде ее «странных» свойств. Во-первых, она
неподвижна или, во всяком случае, стремится к неподвижности, требует фиксации и
сохранения в том плане, в котором Народное собрание запрещает исполнителям пользоваться
неписаными законами и устанавливает приоритет закона по отношению к любым
постановлениям Совета и Народного собрания. Иными словами, эта сущность представляет
собой изолированный текст конечной длины, нечто вроде «священного гражданского
писания», в котором, с одной стороны, зафиксированы все или основные типы гражданских
отношений, а с другой — сама эта фиксация поставлена в особое отношение авторитетности:
формализм текста стабилизирован, огражден от прямой критики и активного использования
целой системой фильтров и отборов. Чтобы войти в текст и стать законом, новый элемент —
продукт индивидуальной творческой активности — должен быть доведен до сведения всех,
«опубликован» на досках для всеобщего обозрения, проверен Советом и выборными
законодателями-экспертами, обсужден и принят на Народном собрании, т.е. пройти несколько
Инстанций сравнения и выбора, что крайне ограничивает возможности входа.
Античная культура
185
Во-вторых, такая остановленная именная сущность весьма напоминает по принципу действияобычную олимпийскую систему имен. Подобно олимпийской кровнородственной системе
имен, система законов реализует какой-то механизм накопления и порождения, а главное —
распределяет социальное отношение как целостность в мозаику вечных имен-должностей:
архонтов, членов совета, ареопагитов, пританов, фес-мофетов, казначеев, стратегов и т.п., и
должности эти занимаются с установленным сроком смертности исполнителей в один год.
Если присмотреться к этой схеме, то выясняется, что законодатели попросту стаскивают
Олимп на землю политических отношений: как боги на Олимпе, так и граждане в полисе
связаны кровнородственными отношениями, но сама по себе эта кровнородственная связь
оказывается, как и на Олимпе, недостаточной, дополняется иерархической связью
распределения по старшинству и силе. Вместе с тем в этих именных схемах обнаруживаются
и серьезные различия. Если на Олимпе свойство вечности и неизменности связано с
субъектами деятельности, с именами богов, то в системе законов это свойство переходит на
действие: фиксируется функция, а затем уже, по функции, ее исполнитель. Далее, если
олимпийская система имен несла на себе распределение всех практических отношений к
миру, прежде всего отношений технологических, то система законов резко ограничивает
распределение только гражданскими отношениями, возникающими среди граждан и по
поводу граждан, начисто исключая отношения технологические. Для системы имен-законов
мир кончается там, где кончаются отношения равноправных граждан и начинается совсем
другой класс «домашних» отношений, т.е. отношений человека-государства, до которых
полису нет дела.
В-третьих, система имен-законов, фиксируя гражданские функции в их различении и
распределяя их как целокупность различений по должностям — по фиксированному кругу
имен, —
