накоплено веками оглядок на античность как на исходный
момент христианско-евро-пейской цивилизации. Грек V-FV вв. до н.э. вряд ли мог даже
подозревать, что именно его деятельность и будет через пару тысячелетий возведена в
достоинство классического образца. Все, видимо, было проще и «приземленнее», во всяком случае
в тех свидетельствах, которыми мы располагаем, классический грек выглядит не таким уж
счастливым и беспечным существом, каким иногда его показывают учебники и энциклопедии.
Он прошел Саламин, т.е. отвез жену и детей на Пелопоннес, стариков и имущество — на Саламин,
бросил на разграбление персам все: святыни, могилы от-
212
М.К.Петров
цов, налаженное хозяйство — свой дом, в котором он был один повелитель. А сам взял в руки
весло, сел на корабль и несколько лет ходил по морям воевать перса то на Крите, то на другом
конце ойкумены — у Византия. А когда он вернулся на пепелище, то первое, что ему
пришлось делать спешно и тайно от союзников, — это восстанавливать стены, не жалея для
этого тех самых святынь и надгробий, бросить которые было бы так тяжело перед приходом
персов. Так и пошло-завертелось: то стены, то корабль, то бунтующие союзники, то Парфенон
— одна кампания за другой. От своего дома осталось пустое место: дела пошли общие и
смешанные, вся жизнь на виду, а иногда и на суде.
Если говорить серьезно о духовной классике того времени как о каком-то общем свойстве
эпохи, то можно было бы указать только на одну равнораспреде-ленную «классическую»
черту: афинский грек потерял интерес к тому, что он делает, это теперь стало известным
узкому кругу лиц — политикам-зодчим, — зато он самым серьезным образом заинтересовался
тем, какую пользу, причем пользу личную и выраженную во всеобщем эквиваленте, можно
извлечь из деятельности. И совершенно правы античные авторы, когда они четко проводят
демаркационную линию между слепой, ищущей приложений активностью (Suvantq
Аристотеля, «род причины беспорядочной» Платона) и организующим началом.
Целеполагающее осмысление отчуждено теперь в фигуру зодчего — он один способен
охватить картину в целом, связать частные и промежуточные цели в единую упорядоченную
систему, в «замысел», в «архитектонику». Пират наращивает квалификацию, становится не
только законодателем, который, создав законы, скромно удаляется со сцены, предоставив
времени одевать эти законы плотью ритуала, но и зодчим, который сам лично измышляетстранное и необычное, а затем реализует свой замысел, активно подчиняя своему разуму и
организуя поведение людей и вещей. Разум становится творческой, активной силой, «движет,
оставаясь неподвижным» (Аристотель), «держит переАнтичная культура
213
вес над необходимостью тем, что заставляет ее приводить большую часть вещей к благу» (Платон.
Тимей, 48 А).
2. ТВОРЧЕСТВО
Всякое творчество предполагает активное отношение к ритуалу: слом его целиком или в
какой-то части с последующим построением новых ритуальных элементов. И если мы
говорим, что в доклассический период, в эпоху перехода от человека-государства к городугосударству, творчество носило не расчлененный по форме характер, универсально
использовало любые доступные формы, то это явление следует понимать весьма широко и
многопланово, не пытаясь, например, идти в уточнениях дальше простого противопоставления «мудреца» доклассического периода специализированным поэтам, философам,
историкам, ваятелям классики. Анализ распочкования, перехода из нерасчлененного в
предметно-дисциплинарное состояние должен, видимо, учитывать, во-первых, сравнительную
простоту и «обозримость» полисного ритуала, который в процессе формирования накапливает
сложность и постепенно уходит за рамки возможного восприятия и целостности, а во-вторых,
приходится учитывать отсутствие или необжитость новых средств выражения и закрепления
продуктов творчества. Последнее особенно важно — формальный элемент служит для
античности и башней вавилонской, позволяющей спустить Олимп на землю, и «вещью в
себе», изучение которой и развертывание результатов в многообразие познанного, рассудочно
упорядоченного, представляется, за малыми исключениями, не просто средством, но смыслом
и самоцелью творчества.
Письменность, например, позволила грекам опред-метить все виды речи, категориальный
формализм, логику; позволила разделить стили по принадлежности к тому или иному
искусству, хотя первоначально не искусство вырабатывает свой собственный формализм, а,
напротив, на том или ином виде традиционного фор-
214
М.К.Петров
мализма начинает вырабатываться, развиваться и отпочковываться от других какое-то
определенное искусство. Аристотель хорошо видел и понимал эту особенность возникающих
искусств: «Только люди, связывающие понятие «творить» с метром, называют одних
элегиками, других — эпиками, величая их поэтами не по сущности подражания, а вообще по
метру. И если издадут написанный метром какой-нибудь трактат по медицине или физике, то
они обыкновенно называют его автора поэтом, а между тем у Гомера и Эмпедокла нет ничего
общего, кроме метра, почему первого справедливо называть поэтом, а второго скорее
фисиоло-гом, чем поэтом. Равным образом если бы кто-нибудь издал сочинение, соединяя в
нем все размеры, подобно тому как Херемон создал «Кентавра», рапсодию, смешанную из
всяких метров, то и его приходится называть поэтом» (Поэтика, 1447Ь).
У Аристотеля уже виден протест против классификации искусств по форме, в данном случае
по метру, но реальная обстановка генезиса искусств вряд ли оставляет место для подобных
возражений. Тот же метр в эпоху профессионально-государственной письменности выполнял,
в частности, и ту функцию, которую позже взяла на себя грамотность, а именно функцию
мнемоническую, т.е. функционировал как универсальная форма записи-напоминания. И
чтобы обособиться в поэзию, в специализированную форму творчества со своим предметом и
архивом поэтических формализации, он должен был потерять черты универсализма: отдать
что-то возникающей прозе, ваянию, росписи и т.д.
Все это происходит не сразу, и многое на переходе от мудреца к художнику представляется
нам, приученным к строгости и различенности формализмов, странным и непонятным.
Плутарх, например, рассказывая о деятельности Солона во время войны с мегар-цами,
приводит одно из распространенных преданий: «Солон поехал морем вместе с Писистратом
на Колиа-ду. Там он застал всех женщин приносящими жертву Деметре по древнему обычаю.
Он послал на Саламин верного человека, который должен был выдать себя заАнтичная культура
215
перебежчика и посоветовать мегарянам, если они хотят, захватить афинских женщин высшего
круга, как можно скорее ехать с ним на Колиаду. Мегаряне поверили ему и послали отряд на
корабле. Когда Солон увидел, что корабль отчаливает от острова, он велел женщинам уйти
прочь, а юношам, еще не имеющим бороды, приказал надеть их платья, головные уборы и
обувь, спрятать под платьем кинжалы, играть и плясать у моря, пока неприятели не выйдут на
берег, а афиняне не завладеют кораблем. Между тем обманутые их видом мегаряне, пристав к
берегу, наперебой стали выскакивать из корабля, приняв их за женщин. Ни один из них не
спасся; все погибли. А афиняне поплыли на Саламин и овладели им» (Плутарх. Солон, VIII).
Такой Солон нам понятен, он видится продолжателем Одиссея, достойным пиратского знания.
Но тот же Плутарх приводит и еще один эпизод: «Афиняне, утомленные долгой и тяжкой
войной с ме-гарянами из-за Саламина, запретили законом, под страхом смертной казни,
предлагать гражданам вновь в письменной или устной форме продолжать борьбу за Саламин.
Солона огорчало это позорное положение. Он видел, что многие люди ждут только повода,
чтобы начать войну, не решаясь сами начать ее из-за этого закона. Поэтому он притворился
сумасшедшим… он тайно сочинил стихи, выучил их, чтобы говорить их наизусть, и вдруг
бросился на площадь с шапочкой на голове. Сбежалась масса народа. Солон, вскочив на
камень, с которого говорили глашатаи, пропел стихотворение, которое начинается так:
С вестью я прибыл от желанного всем Саламина, Стройную песню сложив, здесь, вместо речи, спою.
Это стихотворение носит заглавие «Саламин» и состоит из ста стихов; оно очень изящно»
(Плутарх. Солон, VIII).
И вот здесь мы, с нашими установившимися понятиями о подобающем и неподобающем,
перестаем что-либо понимать. Основной признак «сумасшествия» видится нам в том, что
Солон поет речь, хотя дело как раз не в этом. Солон «сумасшедший» потому, что у не-
216
М.К.Петров
го «шапочка на голове», носить которую по ритуалу афинской медицины предписывалось
только больным, а для афинского зеваки Солон в шапочке — такой же объект любопытства и
изумления, как в наши дни человек в тапочках, кальсонах и больничном халате, бегущий по
улице. Что же до пения речей и метра вообще, то Солон попробовал было даже законы издать
в виде поэмы; по преданию, начало ее было следующее:
Прежде молитвы свои вознесем владыке Крониду, Чтобы он этим законам успех дал и добрую славу.
(Плутарх. Солон, III)
Творчество — попытка обойти закон — возникает здесь как синтез несовместимых в обычных
условиях ритуальных схем: запрет упоминать о Саламине, шапочка — признак болезни,
песня. Все это вместе и дает нужный результат: закон соблюден, а Саламин упомянут.
Господином над формализмом и его знатоком проявляет себя Солон и во множестве других
ситуаций, из которых наиболее показательны, пожалуй, споры с мегарянами о праве владения
на Саламин. Солон, по Плутарху, перед пятью спартанскими судьями «ссылался на то, что
умершие похоронены на Саламине не по обычаю мегарян, а так, как хоронят афиняне:
мегаряне обращают тела умерших к востоку, а афиняне к западу» (Солон, X). Он даже пошел
на прямую историческую фальсификацию: «По свидетельству большей части авторов, Солону
помог в этом споре авторитет Гомера; говорят, Солон вставил в «Список кораблей» стих и
прочел его на суде:
Мощный Аякс Теламонид двенадцать судов Саламинских Вывел и с оными встал, где стояли афинян
фаланги».
(Плутарх. Солон, X)
С тех пор стихи 557-558 второй главы «Илиады» традиционно считаются вставкой Солона, а
возникает эта возможность вставки и активного использования авторитета Гомера как раз
потому, что текст поэмы не был еще канонизирован, и доказывать что-либо или опровергать
относительно ее содержания не было тогда возможности, да и потом, естественно, не
появилось.
Античная культура
217
Важно здесь, однако, не то, совершил ли Солон грех фальсификации историческогодокумента или нет, а то, что в любом случае Солон активно использует ритуал — берет из
него нужные ему детали для решения новой, заритуальной проблемы: Саламин. И если мы
присмотримся к тому, какая именно часть ритуала вовлечена Солоном в решение проблемы,
мы обнаружим, что Солон не ограничивается какой-либо специальной частью, что позволяло
бы говорить о «военном», или «дипломатическом», или еще каком-то решении, а вовлекает в
ситуацию по существу все, что в том или ином отношении решает ее или приближает к ее
решению. Солон ищет решения не как политик, или математик, или поэт, или военный, или
историк, а как мудрец, который в одной ситуации выглядит историком, в другой —
политиком, в третьей — дипломатом, но всегда и везде остается Солоном — одним из семи
мудрецов Древней Греции.
Состав семерки, этой античной «сборной мудрости», довольно подвижен, но собирают его,
как правило, из греков VI в. до н.э., и в любом составе упоминаются обычно Солон из Афин,
Фалес Милетский, Пит-так Митиленский и Биант из Приены. Кроме них упоминают Клеобула
Линдейского, Мисона Хинейского, Хилона из Спарты, Периандра Коринфского, Эпиме-нида
Критского и др. Все они люди класса Солона, активные теоретики и практики-универсалы.
Уже древность, истолковав «мудрость» профессионально, свела наследство семи мудрецов в
группу мудрых высказываний афористического характера, вроде высказывания Питтака:
«Трудно человеку быть хорошим», вокруг которого ведется спор в «Протагоре» Платона (339
и далее). Но, судя по источникам, речь идет прежде всего о людях, свободных по отношению
к ритуалу и универсальных в этой своей свободе. Об Эпиме-ниде Критском, кандидате в
семерку, Плутарх пишет: «По прибытии в Афины он подружился с Солоном, во многом ему
тайно помогал и проложил путь для его законодательства. Он упростил религиозные обряды,
смягчил выражение скорби по умершим, введя жерт-
218
М. К. Петров
воприношения непосредственно при похоронах и отменив