ни скрывали исходную олимпийскую кровнородственную аналогию, у нас все равно
получается «порождение», синтез из двух различенных третьего различенного по отношению
к двум первым как новое. Уже из одного этого видно величие подвига Гесиода, который
первым сумел показать на применимость традиционной схемы порождения к возникновению
космоса.
Космос и боги оказываются теперь разделенными по генезису и автономными: боги живут в
космосе, который возник по своим особым законам. Возникают, по сути дела, новые имена —
система имен природы, которая выведена за пределы олимпийских отношений и поставлена
рядом с традиционной системой божественных имен как нечто вечное и неизменное — «навеки неколебимая опора всего», а также и универсальная закономерность этой опоры — Эрос.
Нужно сказать, что в неразвитой форме этот взгляд присутствует уже в поэмах Гомера. Сон,
похваляясь своей силой, высказывает традиционный взгляд:
Каждого я из богов, населяющих небо и землю, Сном одолею легко; усыплю я и самые волны Древней реки
Океана, от коего все родилося.
(Илиада, XIV, 244-246)
Но вот когда Посейдон защищает свои права быть повелителем в собственном доме, то
картина оказывается уже другой — мир мыслится не столько сотворенным, сколько извечно
существующим и разделенным:
Античная культура
225
Три нас родилося брата от древнего Крона и Реи: Он, Громовержец, и я, и Аид, преисподних владыка;
Натрое все делено, и досталося каждому царство; Жребии бросившим нам, в обладание вечное пало Мне
волношумное море, Аиду — подземные мраки, Зевсу досталось меж туч и эфира пространное небо; Общею
всем остается земля и Олимп многохолмный.
(Илиада, XV, 187-193)
В Посейдоновой постановке вопроса мир, разделенный на сферы влияния, теряет зависимость
от системы олимпийских имен и становится в своем автономном существовании весьма
близок к миру Гесиода.
Более радикальные изменения в олимпийскую картину мира вводятся орфиками. Хаос
перестает быть первым шагом и исходным моментом космогонического процесса: перед ним
появляется момент целостности. В современном сознании «хаос» ассоциируется с
беспорядком, с исходным неупорядоченным состоянием вещей, но в сознании грека VI-V вв.
до н.э. это значение не было доминирующим. Хаос означал нарушение целостности, разрыв, и
прежде всего разрыв между небом и землей — то, что занято воздухом. Ге-сиод (Теогония,700) и сам использует термин в этом смысле пустоты, когда во время борьбы Зевса с титанами
хаос у него заполняется изумительным теплом (качка Sscrcoecriv Kdrexev х^°?)- В этом же
значении первичного разрыва термин используют Аристофан, Еврипид и множество других
авторов.
Но если «хаос» понимается как разрыв, то уже в этом понимании имплицитно содержится
мысль об исходной целостности, и у орфиков она оказывается опредмечен-ной. Орфей, по
Аполлонию, поет о том, как земля, небо и море были когда-то единым целым, но в
смертельной вражде они отделились друг от друга, чтобы затем родить все подверженные
порче вещи (I, 4%). Диоген Лаэртский приписывает Мусею слова: «Все из одного рождается и
в него же разрешается» (РТ, I, 3). Пародируя орфическую космогонию, Аристофан пишет:
Хаос, Ночь и Эреб — вот что было сперва,
да еще только Тартара бездна.
8 Петров М. К.
226
М.К.Петров
Вовсе не было воздуха, неба, земли.
В беспредельном Эребовом лоне Ночь, от ветра зачав, первородок-яйцо принесла,
но сменялись годами Быстролетные годы, и вот из яйца появился
Эрот сладострастный. Он явился в свержении крыл золотых, легконогому
ветру подобный. (Птицы, 693-697)
Афенагор дополняет эту версию указанием на то, что верхняя половина яйца образует небо, а
нижняя — землю. Мир, таким образом, начинается ab ovo — «с яйца», и Эрос, как нечто
«между небом и землей», выполняет функции объединения и связи: «Не было рода
бессмертных, пока Эрос не соединил все в браке» (Аристофан. Птицы, 700). Идея изначально
нарушенного единства, которое восстанавливается с помощью любви в «теле» бога (Зевса,
Эроса, Фанета), перерастает у Ферекида и Акусилая, как и у других орфиков, в
монотеистическую идею «всебога», когда Зевс (или Фанет) становится «началом, серединой и
концом всего», Аид, Гелиос, Дионис, Зевс становятся «одним и тем же», единый бог начинает
жить во всем. Такой бог содержит в собственном теле семена всех существ, и разделение этой
исходной целостности дает все многообразие мира. Мир теперь толкуется как событие,
имеющее «начало, середину и конец» во времени.
Классика еще остро чувствует эти «родимые пятна» идеи целостности и единства
различенного, и когда, например, Аристотель анализирует движение, у него в едином ряду
всегда оказываются и теологи и физики, которым, по мнению Аристотеля, равным образом не
удается объяснение движения: «Если дело обстоит так, как говорят богословы, которые все
рождают из ночи, или наподобие того, как физики утверждают общее смешение всех вещей,
получается эта же неразрешимая задача. Как вещь придет в движение, если не будет
существовать причины, реально действующей? Ведь не материя же будет двигать сама себя,
но плотничье искусство, и не месячные истечения или земля,
Античная культура
227
но семена и зародыш» (Метафизика, 1071Ь). Но освободиться от идеи замкнутой и
определенной целостности уже невозможно, и, начиная разговор о любом искусстве или
науке, тот же Аристотель всегда ведет его ab ovo, первым делом устанавливает «сущность»,
эту самую закономерную целостность — событие. О фабуле как сущности трагедии
Аристотель пишет: «Установлено нами, что трагедия есть подражание действию
законченному и целому, имеющему известный объем, так как ведь существует целое и без
всякого объема. А целое есть то, что имеет начало, середину и конец. Начало — то, что само
не следует по необходимости за другим, а, напротив, за ним существует или происходит, по
закону природы, нечто другое; наоборот, конец — то, что само по необходимости или по
обыкновению следует непременно за другим, после же него нет ничего другого; а середина —
то, что и само следует за другим и за ним другое. Итак, хорошо составленные фабулы не
должны начинаться откуда попало, ни где попало оканчиваться, но должны пользоваться указанными определениями» (Поэтика, 1450Ь).
Следует отметить, что эту идею целостности, единства различенного, невозможно вывести
непосредственно ни из системы олимпийских имен, ни из культов Диониса, с которымигенетически связаны орфики. Центральный момент орфических теогонии — момент
отождествления Зевса и Эроса (или Фанета), когда Зевс попросту проглатывает более
древнего и старшего бога, — широко представлен во всех олимпийских теогониях и выглядит
даже вставкой более древней, доолимпийской, связанной с обрядами посвящения в имя. Но
синтез древнего с еще более древним происходит теперь в новых условиях и дает совершенно
новый результат — идею всеобщей целостности и не менее всеобщей различенное™,
разложения исходного целого на противоположности первоначально мужского и женского, а
затем — теплого и холодного, сухого и влажного и т.п.
Некоторый свет на природу этого предклассическо-го синтеза проливают частные детали
мифа об Орфее
228
М.К.Петров
и история возникновения орфизма. Орфей, по преданию, был выходцем из Македонии или
Фракии. Он изобрел музыку и стихосложение, участвовал в походе аргонавтов и настолько
прославился своим исполнительским искусством, что, когда его жена нимфа Эври-дика
погибла от укуса змеи, Орфей отправился к мысу Тенар, где был один из входов в Аид,
растрогал своей музыкой Кербера—трехголового пса, наблюдавшего за односторонним
движением в Аид, заставил расплакаться Эриний и умолил Персефону, жену Аида, вернуть
Эвридику на землю. Орфей не исполнил всех приказаний Персефоны и, оглянувшись раньше
времени на жену, потерял ее навсегда. А позднее Орфей погиб от менад, которые обиделись за
то, что он не захотел принять участие в оргии. Менады растерзали его, а голову и печень
бросили в море. На этот миф накладываются перипетии жизни поэта Ариона из Мефим-ны на
Лесбосе. Он был принят Периандром из Коринфа, которого часто упоминают в составе семи
мудрецов, и долго жил в Коринфе, а затем отправился на запад, где разбогател. Когда Арион
вновь захотел вернуться в Коринф, он нанял в Таросе (Италия) корабль и отплыл на нем в
Коринф. Во время плавания матросы решили убить его и похитить деньги, но разрешили ему
перед смертью петь. Арион, который считался изобретателем дифирамба — хоровой оды в
честь Диониса, спел один из своих дифирамбов и спрыгнул за борт, где его тут же подобрал
восхищенный пением дельфин и доставил к мысу Тенар. Близкую историю сообщает
Аполлодор уже о самом Дионисе: «Дионис нанял судно, принадлежащее пиратам с
Тирренского моря, чтобы они доставили его из Икарии на Наксос. Они провезли его мимо
Наксоса и направились к берегам Малой Азии, где намеревались продать его в рабство.
Однако он превратил весла и мачты в змей, увил все судно плющом и наполнил его звуками
флейт; пираты потеряли рассудок и попрыгали в море, где превратились в дельфинов» (III,
5.3).
На пути в Грецию Дионис, по преданию, встретил покинутую Тесеем Ариадну, и она стала
его женой. Он
Античная культура
229
прошел по Элладе, Сирии, Азии до Индии и вернулся через Фракию. Повсюду он учил людей
виноделию и устанавливал свой культ. В шествии Диониса участвовали женщины — вакханки
или менады.
Со времени Писистрата культ Диониса, как и культ Деметры, становится в Афинах
государственной религией, а орфики во главе с Ономакритом, автором «Посвящений»,
начинают играть заметную роль в Элевсиниях — сельских празднествах в честь Деметры и
Персефоны, центром которых был Элевсин. Содержание элевсинских мистерий хранилось в
глубокой тайне, но некоторые космогонические идеи теологов явно связаны с этими
мистериями, в частности идеи о всеобщей «порождающей силе», об универсальной роли
Эроса в объединении и формировании мира.
Как универсальное начало объединения и формообразования, Эрос для античности идея
новая, что показывает хотя бы то обстоятельство, что у него долгое время не обнаруживается
ни родителей, ни потомства. Алкей производит его от Зефира и Эриды, Симонид — от Ареса
и Афродиты. Но установившейся традиции здесь нет, и Федр в споре об Эросе как раз
отсутствие родителей пытается истолковать в пользу его древности и силы: «Эрот — это
великий бог, которым люди и боги восхищаются по многим причинам, не в последнююочередь из-за его происхождения: ведь почетно быть древнейшим богом. А доказательством
этого служит отсутствие у него родителей, о которых не упоминает ни один прозаик и ни
один поэт» (Платон. Пир, 178 АВ). До поздней античности нет упоминаний и о потомстве
Эрота, да и в самом рассказе Апулея о любви Эроса и Психеи много странного и явно
литературного: по существу, это миф о теоретическом творчестве, разработанный на
материале классических споров о природе творчества.
Разложение единого на пару противоположностей и воссоединение этих противоположностей
с помощью Эроса пронизывает всю орфическую космогонию, которая по отношению к
человеку приобретает уже значение космологических принципов, изначально опре-
230
М.К.Петров
деляющих и направляющих жизнь человека. По основной орфической версии мифа о
Дионисе, он был рожден дважды: первый раз Персефоной и второй — Се-мелой. После
первого рождения, когда Дионис еще был ребенком, его разорвали и сожрали титаны. Узнав
об этом, Зевс сжег титанов молнией, а убитого бога вторично, через Семелу (или зашив в
собственное бедро), вернул к жизни. Когда молнии поразили титанов, они были еще в крови
Диониса. Из этого смешения крови и пепла возник человеческий род. Отсюда и природа
человека частично добрая, а частично злая: она раздвоена в самой себе (Orph. fr. 220, 232).
Эта двойная природа вооружает человека целью и смыслом жизни: ему назначено искупить
грех титанов. Бессмертная часть человека отбывает наказание в смертной; душа — пленница
тела, а тело — могила души. Только через смерть душа может надеяться вырваться из
заточения. После