уже определять отношения между этими
разорванными и автономными областями средствами вспомогательного гносеологического
формализма.
Возникает первичный гносеологический Хаос, а с ним и возможность активного
использования накопленного формализма во всем его объеме, т.е. возможность научного
подхода к миру. Появляется также возможность материалистических или идеалистических
решений, когда, например, формализм природы можно мыслить «причиной» и «началом»
формализма логического (материализм) или, напротив, исходить из примата логического или
этического формализма (идеализм). Следует, однако, сразу оговориться, что применительно к
античности имеет смысл говорить только о возможности материалистических или идеалистических решений, о тенденциях и линиях развития, оформление которых в более или
менее чистые материалистические и идеалистические схемы — дело далекого будущего,
когда с помощью Бэкона и Гоббса новое время разберется в тайне античной материи и
сдвинет водораздел между сознанием и материей в то положение, которое нам сегодня
кажется естественным и само собой разумеющимся. Пока же этот водораздел устанавливается
в разрыве между словом и делом, материя предстает рабской деятельностью по слову
господина, и все привычные нам мерки оказываются весьма и весьма сомнительными
помощниками в изучении античности: порождают скорее изумление, чем понимание.
294
М.К.Петров
Как бы то ни было, но после акции Демокрита, который ввел представление о
немотивированности знака, перед человеком всегда будет вставать задача познавательная —
задача соотнесения и коррекции различных формализмов, т.е. на природу будет положено
постоянное подозрение в том, что она еще не все сказала, что она скрывает от нас свой
внутренний формализм, а на наши знания о природе — не менее постоянное подозрение в
том, что они неполны, плохо согласованы с действительным формализмом природы, требуют
постоянных усилий для их пополнения и корректирования. Эту «священную болезнь» ничем
нельзя было бы обосновать и объяснить, но без неистребимой подозрительности и
критического отношения к тому, что уже создано и проверено, мы давным-давно застыли бы в
любом из сложившихся ритуалов, поскольку все они и всегда обладали достоинством
полноты, целостности и завершенности.
Вместе с тем вклад Демокрита в историю философии и науки не ограничивается философской
санкцией принципа по установлению, который начал свое существование еще с гомеровских
времен как основной принцип пиратского ремесла и прослеживался во времена Перикла
повсюду — в законодательстве, в гражданской жизни, в искусстве — как деятельность по понятию-закону. Возведение этой деятельности в достоинство всеобщего — само по себе
величайшее достижение, но Демокрит сделал большее — он первым предложил тот канон
научного исследования природы, которым мы пользуемся и до настоящего времени.
Речь не идет здесь об атомизме как таковом, аналогия между атомом Демокрита и атомомРезерфорда или Бора может вызвать только улыбку уже потому, что ни Резерфорд, ни Бор не
знают двух разных атомов, или электронов, или протонов, тогда как атом Демокрита
индивидуален и не знает двух атомов одинаковых. Дело не в атомизме, а в самом принципе
построения модели природы, который можно бы назвать лингвистическим принципом
уровней. Предполагается, что как текст можно разбить на предложения,
Античная культура
295
предложения — на слова, слова — на буквы, причем в таком движении количество
различений будет падать до конечного числа неделимых стихий-букв, с помощью которых
можно написать любой текст, так и в естественных явлениях всегда можно вскрыть свою систему переходов к конечному алфавиту частиц, элементов, деталей, а затем интерпретировать в
«буквах» этого алфавита любое явление. Эта тенденция к поискам алфавитов, на которых
предположительно записан формализм природы, становится устойчивым стержнем любых
научных методов познания природы, ее нетрудно обнаружить и в таблице Менделеева, и в перечнях элементарных частиц современной физики.
Все древние авторы отмечают этот моделирующий подход как характерную черту Демокрита;
Аристотель, например, пишет: «Демокрит же и Левкипп, приняв телесные фигуры, выводят из
них изменение и возникновение, а именно разделением и сложением их они объясняют
возникновение и уничтожение, порядком же и положением — изменение. Так как они полагали истину в мире чувственных явлений, явления же эти противоположны и бесконечно
разнообразны, то они предположили эти формы бесконечными по числу и очертанию; таким
образом, согласно их учению, вследствие перемен в составе то же самое кажется
противоположным в том или другом отношении и изменяется при незначительной примеси и
вообще кажется иным при перемещении какой-нибудь входившей в состав его единицы. Ведь
из одних и тех же букв возникает трагедия и комедия» (De gen. et corn, 315b). Эту деталь —
различие по форме, порядку и положению — Аристотель объясняет так: «В самом деле, они
говорят, что бытие различается только «очертанием, соприкасанием и поворотом». Из них
очертание есть форма, соприкасание — порядок и поворот — положение. Например, А
отличается от N формою, AN от NA — порядком, N от Z — положением» (Метафизика, 985Ь).
Античность в этом подходе смущало примерно то, что возмущало и Сократа по поводу
Анаксагора, — не-
296
М.К.Петров
завершенность формализма; Диоген Лаэртский жалуется, например: «И как у мира есть
рождение, так у него есть и рост, и гибель, и уничтожение в силу некоторой необходимости, а
какова последняя, он не разъясняет» (IX, 33). Да и сам Демокрит, как об этом свидетельствует
Дионисий, не считал свою схему завершенной: «Демокрит, как утверждают, говорил, что он
предпочел бы найти одно причинное объяснение, нежели приобрести себе персидский трон»
(Евсевий, Р.Е. XIV, 27, 4). И это весьма решительное заявление для человека, который считал:
«По своей природе управлять свойственно лучшему» (Стобей, IV, 6, 19).
Как сын своего времени, Демокрит во многом типичен. Раб для него — орудие: «Пользуйся
рабами как членами своего тела, употребляя одного из них для одного дела, другого для
другого» (Стобей, IV, 19, 45). Дуализм души и тела для него обжитое и традиционное уже
представление, хотя в тяжбе души и тела он на стороне последнего: «Если бы тело обвинило
душу во всех тех страданиях, которые оно получило в течение жизни, и во всех бедствиях,
которые оно претерпело, и ему самому (Демокриту. — М/7.) по воле судьбы пришлось бы
выступить в этой тяжбе, то он охотно осудил бы душу за то, что она погубила тело отчасти
своим небрежным к нему отношением и расслабила его пьянством, отчасти же испортила его
и привела к гибели своей чрезмерной любовью к наслаждениям, подобно тому как в случае,
если какой-нибудь инструмент или сосуд находится в плохом состоянии, он обвинил бы того,
кто, пользуясь им, небрежно с ним обращался» (Плутарх. Fragm. de libid. et aegr., 2).
Много традиционных элементов и в космогонии Демокрита, которая, по существу, повторяет
космогонию ионийцев и есть, собственно, более или менее рациональное осмысление
космогонической вставки Ге-сиода и орфиков. Вместе с тем она интересна как типичнаяпереходная форма. Диодор так описывает возникновение мира по Демокриту:
«При первоначальном образовании вселенной небо и земля имели единую форму вследствие
смешения их
Античная культура
297
природы. Затем, после того, как тела отделились друг от друга, космос приобрел весь ныне
видимый в нем порядок, воздух же получил непрерывное движение, и огневидная часть его
собралась к самым верхним местам, так как таковое вещество вследствие своей легкости
поднималось вверх. По этой причине солнце и прочее множество светил были охвачены
всеобщим вихрем. Грязеподобное же и иловидное, соединенное с влагою, осталось пребывать
им том же самом месте вследствие своей тяжести.
Последнее, непременно сжимаясь в себе и скопляясь в одном месте, образовало из жидких
своих частей море, из более же твердых — землю, которая была вначале влажной и
совершенно рыхлой.
Когда появился огонь солнца, земля сперва затвердела, затем, когда вследствие согревания
поверхность ее стала приходить в брожение, она во многих местах подняла вверх кое-какие из
влажных веществ, и таким образом возникли на их поверхности гниющие образования,
покрытые тонкими оболочками. Это явление еще и сейчас можно наблюдать в болотистых
местах и в стоячих водах, когда после холода наступает жара, так что температура воздуха
сразу сильно изменяется.
Когда влажные вещества вследствие согревания, происходившего вышеуказанным образом,
начали рождать жизнь, они тут же стали получать по ночам питание от влаги, осаждавшейся
из окружающей атмосферы, днем же они отвердевали от жары. Наконец, когда эти
образования, носившие плод во чреве, вполне созрели и их оболочки прожглись насквозь и
разорвались, тогда из них возникли разнообразные формы животных.
Из последних же, которые заключали в себе наи-больше теплоты, поднялись в воздух, став
птицами, другие же, в которых преобладала смесь земли, попали в число пресмыкающихся и
прочих, живущих на поверхности земли, третьи же, в которых было наиболее влажного
вещества, называемые плавающими, собрались в сродное им место. Земля же, все более
отвердевая под воздействием солнечного огня и ветров, нако-
298
М.К.Петров
нец более не в состоянии стала рождать ничего из более крупных животных, но каждый вид
живых существ стал рождаться от их взаимного совокупления» (Историческая библиотека, I, 7).
Это свидетельство Диодора крайне интересно во многих отношениях, и прежде всего тем, что
космогония Демокрита, как по внутренней структуре процесса, так и по последовательности
событий, оказывается весьма близкой не только к космогониям Гесиода, ор-фиков, Анаксимандра,
Эмпедокла, Анаксагора, но и к соответствующей космогонической вставке Моисея в первой книге
Бытия, которая в дошедшей до нас форме была создана не ранее исхода, т.е. где-то во времена
Гераклита, Пифагора и Ксенофана. В иудейской космогонии процесс разбит на дни творения — в
субботу творцу по ритуалу следовало отдохнуть, но внутренняя структура остается единой.
В первый день, когда все это началось, земля «не имела ни вида, ни формы: тьма была над
бездной, и дух божий носился над водами». У Гесиода над открывшейся в хаосе землей носится
Эрос. У Демокрита возникает вихрь. Затем появляется свет, отделившийся от тьмы как день от
ночи, или, по Гесиоду, ночь рождает день.
Во второй день воды земные, женские, отделяются небесной твердью (сттврёсоца) от вод
небесных, мужских. У Гесиода в этом месте земля производит звездное небо — «неколебимый
трон блаженных богов». У милетцев также встречается твердая кристаллическая сфера небес,
скорлупа Мирового яйца, хотя у Анаксимандра намечается переход к сфере огненной, поскольку
огненное и сухое мыслится как мужская противоположность холодному и влажному. Демокрит
движется в этой более поздней модификации.
В третий день суша отделяется от морей, покрывается травами и деревьями. У Гесиода земля в
этот момент рождает горы и море. У Эмпедокла деревья также прорастают из земли до появления
солнца. И вообще весь этот эпизод с растительностью и у Моисея, и у Эмпедокла, и у Демокрита,
когда он упоминает «о боАнттная культура299
лотистых местах», больше похож на появление вторичных половых признаков зрелости земли.
В четвертый день возникают солнце, луна и звезды, чтобы отделять день от ночи и править, как у
Гераклита, циклом дней и времен года. У Демокрита этот момент сдвинут к началу, поскольку ему
нужно сушить и согревать землю мужским теплом, хотя, вообще-то говоря, и в греческих
космогониях небесные тела образуются позднее, чем земля.
В пятый и шестой день воды рождают рыб и птиц, а земля — четвероногих, пресмыкающихся и,
наконец, человека. У Демокрита этим заняты «влажные вещества».
Не будь в Моисеевой картине творца-господина, мы должны были бы признать, что Моисей —
один из представителей той славной в истории философии группы ионийцев и атомистов, которых
принято ныне называть наивными материалистами-диалектиками. Так, собственно, и считал
Филон, который не видел в данном пункте существенной разницы между Гераклитом и Моисеем,
даже обвинял Гераклита в плагиате у Моисея: