XI).
Счастье же — чувство телесное («все хорошее и дурное заключается в ощущении»), поэтому
изучения заслуживает лишь то, что в чувствах. Все остальное может быть каким угодно, если оно
содействует основной цели — достижению атараксии: «Отпечаток
Античная культура
345
лица на Луне может происходить как вследствие перемещения ее частей, так и вследствие
заслонения ее чем-нибудь и вследствие всякой другой причины, которая может быть наблюдаема,
если она находится в согласий с явлениями. Ибо по отношению ко всем небесным явлениям не
должно отказываться от способа исследования таким путем: ведь если кто будет бороться с
очевидными фактами, тот никогда не сможет получить в удел истинную атараксию» (Эпикур
приветствует Пифокла).
Этот последний аргумент — не бороться с видимыми фактами, как и приверженность к атомизму,
создал Эпикуру и его последователям, особенно Лукрецию Кару, прочную репутацию
сенсуалистов и провозвестников науки, хотя, строго говоря, репутация эта, как показал еще
Маркс, далеко не безупречна. В отличие от атомизма Демокрита система Эпикура строится на
использовании сущностных и этических отношений, где необходимость понимается по
Аристотелю. Поэтому система Демокрита представляется Эпикуру и Лукрецию Кару железным
фатализмом: «Судьба заключает в себе неумолимую необходимость» (К Менекею) (ср. у
Аристотеля, Метафизика, 1015а: «Принято считать, что необходимость нельзя переубедить»).
Чтобы избежать фатализма, в атомистическую картину мира приходится вводить отклонение как
всеобщий принцип порядка, связи и соразмерности. Способность уклоняться становится
универсальным законом природы, в наибольшей степени она присуща богам: «Блаженное и
бессмертное и само не имеет хлопот и другому не причиняет их, так что оно не одержимо ни
гневом, ни благоволением; все подобное находится в немощном» (Главные мысли, I). К этому же
следует стремиться и человеку: «Надо принять во внимание, что желания бывают одни —
естественные, другие — пустые, а из числа естественных одни — необходимые, а другие —
только естественные; а из числа необходимых одни — необходимы для счастья, другие — для
спокойствия тела, третьи — для самой жизни. Свободное от ошибок рассмотрение этих фактов
при всяком выборе и
346
М.К.Петров
избегании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель
счастливой жизни; ведь ради этого мы все делаем — именно чтобы не иметь ни страданий, ни
тревог» (К Менекею).
Тот же ход мысли, но целиком уже подчиненный необходимости, представлен в стоицизме
Зенона, Клеанфа и Хрисиппа. Попытка объединить учение Гераклита об истинности имен по
природе с аристотелевским пониманием необходимости сделала космос стоиков жесткой
системой однозначных и неразрушимых в своей определенности связей. По Эпикуру, социальные
отношения и связывающая их справедливость основаны на договоре: «Справедливость сама по
себе не есть нечто, но в сношениях людей друг с другом в каких бы то ни было местах всегда она
есть некоторый договор о том, чтобы не вредить и не терпеть вреда» (Главные мысли, XXXIII). У
стоиков общество возникает по природе, поэтому необходимость и нравственное определение
сливаются у стоиков в единый поток: «Закон судьбы совершает свое право иначе, ничья мольба
его не трогает; ни состраданья не сломят его, ни милость. Он идет своим невозвратным путем,
предначертанное вытекает из судьбы. Подобно тому как вода быстрых потоков не бежит вспять ине медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так повинуется цепь событий вечному
вращению судьбы, а первый ее закон — соблюдать решенное» (Сенека. Quest, natur., X, XXXV). В
таком мире нельзя уже «уклониться», поэтому у стоиков «Бог находится вне страданий»; а мудрец
страдает осознанно, идет путями железной необходимости добровольно, со знанием неизбежности
этих путей. И поэтому он «выше страданий». В отличие от уклончивого идеала эпикурейцев,
стоический мудрец деятелен, но деятелен лишь потому, что нельзя быть недеятельным в мире
естественного разума и естественной необходимости, который не оставляет выбора, всегда «соблюдает решенное» и либо ведет к благу подчиняющегося добровольно, либо силой тянет туда же
сопротивляющегося, причиняя ему массу неприятностей-аффектов, устранять причину которых —
человеческое невежество и заблуждения насчет свободы — как раз и призвана филоАнтичная культура
347
софия: «Не вещи смущают людей, но их мнение о вещах» (Эпикгет); «Все основано на убеждении;
оно же зависит от тебя. Устрани поэтому, когда пожелаешь, убеждение и, как моряк, обогнувший
скалы, обретешь спокойствие, гладь и тихую пристань» (Марк Аврелий. Наедине с собой, XII).
Та же идея о бесперспективности человеческих усилий проникает и в платоновскую Академию,
которая уже со времен Спевсиппа, племянника Платона и первого схоларха, движется к
сближению с Аристотелем в понимании необходимости, к насыщению мира идей естественной
необходимостью в духе пифагорейцев и стоиков, а со времен Аркеси-лая и Карнеада становится
цитаделью скепсиса. Близкие явления возникают и в аристотелевском Ликее, где начатое
Аристотелем и широко развернутое перипатетиками эмпирическое изучение природы сочетается
уже у Теофраста, первого схоларха Ликея, с глубоким интересом к внутреннему миру человека.
Трактаты Теофраста «Характеры» и «Об ощущениях» были для комедиографа Менандра таким же
источником фабул и перипетий, как и философия его друга Эпикура, и драматургическое
мастерство Еврипида. И хотя Теофраст, Менандр, Эпикур во многом расходились друг с другом, в
жизни они были друзьями и взгляд на высшие ценности жизни был у них единым — все они
исповедовали атараксию, хотя и указывали различные пути к ее достижению. Стоически
настроенный Марк Аврелий будет и потом недоумевать по поводу этого сдвига: «Первоначально
трагедии должны были напоминать зрителям о том, что известные события по природе
происходят известным образом, и о том, что развлекающее их на сцене не должно быть тягостным
для них и на большой сцене — в жизни… После трагедии появилась древняя комедия,
нравоучительно откровенная и самой резкостью своей полезная для обличения тщеславия. Для
этой цели и Диоген кое-что заимствовал из нее. Подумай же теперь, в чем существо появившейся
затем средней комедии, и для чего, наконец, была введена новая, перешедшая мало-помалу в
мимическое искусство. Никто не станет отрицать, что и здесь можно найти кое-что полезное. Но
какую цель преследует все это направление поэтического и драматического творчества?» (Наедине с собой, XI, 6).
348
М.К.Петров
И в самом деле, какую же цель преследует это обнаруживаемое повсюду в эллинистическом
мире стремление к успокоению, к успокоению от страстей или стремление к активному
наслаждению благами мирной жизни? С точки зрения стоика вопрос неизбежно должен был
ставиться по природе, т.е. упирался в высшие цели бытия. Для нас вовсе не обязательно
рассматривать его под этим «естественным» углом зрения, но вопрос-то остается, с каких бы
точек зрения к нему ни подходить. Атараксия — это не только философия или новая комедия.
Это и «эпиллии» Каллимаха и Мосха — «карманный», так сказать, эпос, а также «идиллия»
Феокрита — врезанные в спокойную и умиротворенную природу, как в раму, буколики —
«пейзанские сюжеты». Это и благоустроенность быта, на которую с завистливым вздохом
поглядывают сегодня туристы, и расцвет декоративных искусств, и даже то обстоятельство,
что от эллинистической эпохи налаженного быта и мелких страстей сохранилось ничтожно
мало по сравнению с тем, что нам известно об эпохе классики. Мы знаем, например, что была
такая ужасно правильная с точки зрения грамматиков поэтесса Эрин-на, Антифон
Македонский даже эпиграмму по этому поводу написал:
О кропотливое племя грамматиков, роющих корни
Музы чужой, о семья жалких ученых молей!
Вы, что клеймите великих и носитесь вечно с Эринной,
Тощие, злые щенки из Каллимаховых свор,Зло вы большое поэтам, а юным умам помраченье.
Прочь! Не кусайте, клопы, сладкоголосых певцов!
И грамматики и эпиграммы сохранились, а вот поэма Эринны «Прялка», которая так высоко
ценилась александрийскими поэтами и грамматиками, до нас не дошла. И так с очень
многими вещами: комментарии, сводные тексты, каноны остаются, а все остальное исчезает.
Связанную с атараксией переориентировку ценностей принято объяснять политическим и
экономическим кризисом, в котором оказалась античность после походов Александра
Македонского. Резко вырастает число рабов, в процесс вводятся новые силы, для которых
рабское состояние не является уже рабством по рождению-природе.
Античная культура
349
С ростом обнищания масс и роскоши богачей обостряется классовая борьба, и античность
входит в эпоху затяжного кризиса, когда подключение в процесс Рима лишь отдаляет, но не
устраняет неизбежность гибели основанного на рабовладении античного способа
производства. Эта безысходность тупика и порождает отказ от поисков разумных оснований,
переход к аполитичным системам, мелкотемье, нарастание идеализма и мистицизма и т.п.
Нужно сказать, что этот способ объяснений обладает почти математической убедительностью.
В самом деле, если вооружиться идеей Маркса о том, что недостаточное развитие
производительных сил в античности ставило права гражданства в зависимость от определенного количественного соотношения, которое нельзя было нарушать (Соч. Т. 8. С. 567-
568), то общая картина процесса после завоеваний Александра представится довольно
определенной. Завоевания должны были сыграть роль временного вакуума, который обеспечил быстрый, но кратковременный расцвет эллинской культуры в установившихся образцах
с последующим неизбежным затуханием или, как сказали бы историки науки, «насыщением»,
откуда уже нет выхода. И такая основанная на выдерживании некоторого количественного
соотношения цивилизация, поскольку подвод внешнего материала является условием ее существования, должна была с неизбежностью погибнуть.
Так, собственно, это и происходило, но этот количественный подход не в состоянии
объяснить детали картины. Когда, например, Афиней со слов Нимфадора Си-ракузского
рассказывает о тирании беглого раба Дрима-ка, который терроризировал хиосцев угрозой
общего восстания рабов и обложил свободных данью (Пирующие софисты, VI, 265-266), мы
понимаем, что подобные вещи, как и вольноотпущенничество и многое другое, возможны
лишь в условиях насыщения, когда и рабам некуда деться от свободных, а свободным некуда
деться от рабов, но мы решительным образом отказываемся понимать, каким необходимым
способом из факта насыщения можно вывести тиранию Дримака: она возможна, но не
необходима. Поэтому если бы мы с той же идеей насы-
350
М.К.Петров
щения попробовали подойти к феномену античной культуры, то в чистом виде простых
количественных отношений эта идея вряд ли могла бы что-либо объяснить, хотя внешние контуры
и экстремумы любого объяснения устанавливаются ею так же четко и определенно, как рама
картины устанавливает ее размеры.
Вместе с тем мы замечаем, что если насыщение понято как завершенность процесса, дальше
которой процесс уже не идет по старым законам, то этот принцип насыщения-завершения может
быть отнесен к целому ряду явлений конца античной классики и эллинизма, т.е. может быть
показан как принцип исторический, связанный с зарождением, ростом и зрелостью античной
формы примерно в том же плане, в каком Маркс противопоставляет и объединяет эпохи Перик-ла
и Александра как периоды внутреннего и внешнего расцвета Греции. Если такая идея насыщениязрелости принята, то, собственно, вся каноническая тенденция предстает расположенной на
единой линии канонов, или, вернее, потолок насыщения может быть определен как место канонов,
где преемственная связь с традицией оказывается разрушенной и возникает новый автономный
продукт, законы существования и развития которого невыводимы из традиционных
представлений.
Каноны в искусстве и философии, которые складываются в эпоху классики, дополняются теперь
производной от философского канона линией «массового» изготовления частных канонов, чем
особенно славится Александрия и ее знаменитая библиотека. В библиотеке было собрано до 700000 томов-свитков, в ней работало множество переписчиков, комментаторов, филологов, ученых.
Прямо или косвенно с этим центром науки связаны работы математиков Евклида, Аполлония и
Диофанта, математика и физика Архимеда, астрономов Гиппарха, Аристарха Самосского и Птолемея, географов Дикеарха и Эратосфена, поэтов и филологов Каллимаха, Аполлония Родосского,
Феокрита, Аристарха, Кратеса, Дионисия Фракийского, Аполлония Дискола, Геродиана и
множества других.
Античная культура
351
Почти вся продукция Александрии носит канонический характер. Идет ли речь о «Началах»
Евклида