сказать о других вещах, но вечно прекрасным само по себе, по своей природе, и возбуждающим некоторые особенные, свойственные только ему, наслаждения, не имеющие ничего общего с удовольствием от щекотания. Есть и цвета, носящие тот же самый характер (Филеб, 51 С — D).
Сократ. Как же не нелепо думать, что блага и красоты нет ни в телах, ни во многом другом и что оно заключено только в душе; да и здесь оно сводится к одному наслаждению, мужество же, благоразумие, ум и другие блага, выпадающие на долю души, не таковы. К тому же при этих условиях ненаслаждающийся, страдающий принужден был бы сказать, что он дурен, когда страдает, хотя бы он был самым лучшим из лю¬дей, а наслаждающийся, напротив, чем более он на¬слаждается, тем более преуспевал бы в добродетели во время наслаждения (Филеб, 55 В).
Это, доставляющее истинность познаваемому и даю¬щее силу познающему, называй идеею блага, причиною знания и истины, поколику она познается умом. Ведь сколь ни прекрасны оба эти предметы — знание и исти¬на, ты, предполагая другое еще прекраснее их, будешь предполагать справедливо. Как там свет и зрение почитать солнцеобразными справедливо, а солнцем несправедливо, так и здесь оба эти предметы — знание и истину — признавать благовидными справедливо, а благом которое-нибудь из них несправедливо; но при¬роду блага надобно ставить еще выше. — О чрезвычай¬ной красоте говоришь ты, сказал он, если она достав¬ляет знание и истину, а сама красотою выше их; ведь не удовольствие же, вероятно, разумеешь ты под нею? — Говори лучше, примолвил я, и скорее вот еще как созерцай ее образ. — Как? — Солнце, скажешь ты, доставляет видимым предметам не только, думаю, спо-
379
собность быть видимыми, но и рождение, и возрастание, и пищу, а само оно не рождается. — Да как же! — Так и благо, надобно сказать, доставляет познаваемым пред¬метам не только способность быть познаваемыми, но и существовать и получать от него сущность, тогда как благо не есть сущность, но по достоинству и силе стоит выше пределов сущности (Государство, 508 E — 509 В).
Тогда как в природе вещей, друг мой, есть образцы (один божественный — образец счастия, другой без¬божный — образец страдания), люди, не видящие, что это так, по глупости и крайнему безумию не замечают, что одному они несправедливыми действиями уподоб¬ляются, а от другого отступают, и через это, проводя жизнь, соответствующую тому, которому уподобляются, несут наказание (Теэтет, 176 Е).
Объясним же, ради какой причины устроитель устроил происхождение вещей и это все. Он был добр; в добром же никакой ни к чему и никогда не бывает зависти. И вот, чуждый ее, он пожелал, чтобы все было по возможности подобно ему. Кто принял бы от мужей мудрых учение, что это именно было коренным нача¬лом происхождения вещей и космоса, тот принял бы это весьма правильно. Пожелав, чтобы все было хорошо, а худого по возможности ничего не было, бог таким-то образом все подлежащее зрению, что застал не в со¬стоянии покоя, а в нестройном и беспорядочном дви¬жении, из беспорядка привел в порядок, полагая, что последний всячески лучше первого. Но существу пре¬восходнейшему как не было прежде, так не дано и те¬перь делать что иное, кроме одного прекрасного (Ти-мей, 29 E — 30 А).
И тело неба сделалось, конечно, видимо, но сама душа, участница мышления и гармонии, осталась незрима, как наилучшее из творений, рожденное наи¬лучшим из доступных одному мышлению вечных существ. Будучи смешана из природы тожества, при¬роды иного и из сущности — из этих трех частей, — разделена и связана пропорционально и вращаясь около себя самой, душа при соприкосновении с чем-либо имеющим ту или другую сущность — разлагающуюся или неделимую — действием всей своей природы от-
ЗЬО
крывает, чему что тожественно и от чего что отлично, к чему особенно, где, как и когда может что относиться, деятельно или страдательно, каждое к каждому, все равно, принадлежит оно к природе рождающегося или пребывающего всегда тожественным (Тимей,37 А — В).
Бог, по древнему сказанию, держит начало, конец и средину всего сущего. По прямому пути бог приво¬дит все в исполнение, хотя по природе своей он вечно обращается в круговом движении. За ним всегда сле¬дует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона. Кто хочет быть счастлив, должен держаться его и следовать за ним смиренно и в строгом порядке. Если же кто вследствие надменности превозносится богатством, почестями, телесным благообразием; если кто юностью, неразумием и наглостью распаляет свою душу, так что считает, будто ему уже не нужен ни правитель, ни руководитель, но будто он сам годится в руководители другим, — такой человек остается по-зади, будучи лишен бога. Оставшись позади и подобрав еще других, себе подобных, он мечется, приводя все в смятение (Законы, 716А — В).
Сократ. Удел блага необходимо ли совершенен или же нет?
? ? о т а р х. Надо полагать, Сократ, что он — наисо¬вершеннейший.
Сократ. Что же? Довлеет ли себе благо?
? ? о т а р х. Как же иначе? В этом его отличие от всего сущего.
Сократ. Значит, полагаю я, совершенно необхо¬димо утверждать о нем, что все познающее охотится за ним, стремится к нему, желая схватить его и завладеть им, и не заботится ни о чем, кроме того, что может быть достигнуто вместе с благом (Филеб, 20 D).
Сократ. Итак, если мы не в состоянии уловить благо одною идеею, то поймаем его тремя — красотою, соразмерностью и истиной; сложивши их как бы во¬едино, мы скажем, что это и есть действительная при¬чина того, что содержится в смеси, и благодаря ее бла¬гости самая смесь становится благом (Филеб, 65 А).
Сократ. Будем же судить об отношении трех
/ 381
названных начал к наслаждению и уму, беря их по-рознь. Ибо нужно посмотреть, к наслаждению или к уму мы отнесем каждое из них как более сродное.
? ? о т а р х. Ты имеешь в виду красоту, истину и меру?
Сократ. Да. Прежде всего возьми, Протарх, исти¬ну. Взяв ее и присмотревшись к этим трем началам: уму, истине и наслаждению, выжди продолжительное время и затем отвечай самому себе, что более сродно истине — наслаждение или ум?
Протарх. К чему тут время! Думаю, они очень разнятся. Ведь, согласно общераспространенному мне¬нию, ничему так не присуща хвастливость, как на¬слаждению, а в любовных наслаждениях, которые ка¬жутся самыми сильными, даже клятвопреступление получает прощение со стороны богов, так как наслаж¬дения подобно детям лишены всяких признаков ума. Ум же или тожествен с истиною, или всего более подо-бен и близок ей.
Сократ. Вслед за этим рассмотри таким же обра¬зом меру: наслаждение ли обладает ею в большей сте¬пени, чем рассудительность, или же рассудительность в большей степени, чем наслаждение?
Протарх. И эту предложенную тобою задачу решить нетрудно. Я думаю, что в целом мире нельзя найти ничего столь неумеренного по природе, как на¬слаждение и буйная радость, и ничего столь проникну¬того мерою, как ум и знание.
Сократ. Хорошо сказано. Но скажи еще и о третьем. Ум ли наш более причастен красоте, чем на¬слаждение, так что он прекраснее наслаждения, или же наоборот?
Протарх. Что касается рассудительности и ума, Сократ, то никто никогда ни наяву, ни во сне не видел и не думал ни в каком отношении и никоим образом, что ум был, есть или будет безобразным.
Сократ. Правильно.
Протарх. Что же касается наслаждений, и при¬том, пожалуй, величайших, то, когда мы видим кого-либо предающегося наслаждениям и подмечаем в них или нечто смешное, или крайне безобразное, мы и сами
382
стыдимся и заботливо скрываем их, предоставляя такие дела ночи, как если бы свету не надлежало видеть их.
Сократ. Стало быть, ты, Протарх, будешь вся-чески утверждать — и через вестников, и лично обра¬щаясь к присутствующим, — что наслаждение не есть ни первое достояние, ни даже второе, но что на первом месте стоит некоторым образом все относящееся к мере, измеримости и благовремению и все подобное, что надлежит считать принимающим вечную природу.
Протарх. Из сказанного сейчас это кажется очевидным.
Сократ. Второе место занимает соразмерное, пре¬красное, совершенное и достаточное и все то, что отно¬сится к этому роду.
Протарх. Похоже на то.
Сократ. Поставив же на третье место, согласно моей догадке, ум и рассудительность, ты, я думаю, не очень уклонишься от истины.
Протарх. Пожалуй.
Сократ. Ты не ошибешься также, отведя четвер¬тое место, сверх только что названных трех, тому, что было признано нами свойствами самой души, то есть знаниям, искусствам и так называемым правильным мнениям, коль скоро все это более родственно благу, чем наслаждение. Не правда ли?
Сократ. Не поставить ли на пятом месте те на¬слаждения, которые мы определили как беспечальные и назвали чистыми наслаждениями самой души, сопро¬вождающими в одних случаях знания, а в других — ощущения?
Протарх. Пожалуй (Филеб, 65 В — 66 С).
УЧЕНИЕ О ЗНАНИИ
Кого же из небесных богов признаешь ты господ-ствующею причиною, по которой свет делает то, что зрение у нас прекрасно видит, а зримое видится? — Того же, кого и ты, и другие, сказал он: явно, что спра¬шиваешь о солнце. — Не прирождено ли наше зрение к этому богу? — Как? — Солнце не есть ни зрение само по себе, ни то, в/чем оно находится и что мы назы-
383
ваем глазом. — Конечно нет. — Глаз есть только солнце-образнейшее, думаю, из чувственных орудий. — И очень. — Так и сила, которую имеет это орудие, не получается ли как бы хранящаяся в нем, в виде исте¬чения? — Без сомнения. — Следовательно, и солнце, хотя оно не зрение, не есть ли причина зрения, кото¬рым само усматривается? — Так, сказал он. — Полагай же, примолвил я, что это-то называется у меня поро-ждением блага, поколику оно родило подобное себе благо (Государство, 508 А — В).
Когда родилась Афродита, боги собрались на пир, и в числе их был Порос, сын Метиды. Только они отобе¬дали — а еды у них было вдоволь, — как пришла про¬сить подаянья Пения и стала у дверей. И вот Порос, охмелев от нектара — вина тогда еще не было, — вышел в сад Зевса и, отяжелевший, уснул. И тут Пения, заду¬мав в своей бедности родить ребенка от Пороса, при¬легла к нему и зачала Эрота. Вот почему Эрот — спут¬ник и слуга Афродиты: ведь он был зачат на празднике рожденья этой богини; кроме того, он по самой своей природе любит красивое: ведь Афродита красавица. Поскольку же он сын Пороса и
